Часть 1 - Глава 11

XI

Вскоре мы успели познакомиться со стилем преподавания нового учителя: Мечину передали старшие классы.

В тот год школьная программа по литературе менялась едва ли не каждую учебную четверть, но, так или иначе, весной 1991 года в программе ещё сохранялись пролетарские поэты, такие, как Демьян Бедный, Михаил Голодный и иже с ними. Именно тема творчества пролетарских поэтов стала для Мечина дебютной.

Одетый точно так же, каким я видел его в первый раз, он вошёл в класс, коротко представился и записал свои экзотические имя и отчество на доске. Раздались смешки и переспрашивания — Мечин и бровью не повёл.

Держался он очень свободно и спокойно: засунув руки в карманы джинсов, неторопливо прохаживался по рядам. Уже одни его джинсы были чем-то из ряда вон выходящим, то есть не джинсы сами по себе, а факт ношения джинсов — учителем! Попросив нас раскрыть тетради, Мечин надиктовал нам основные факты из биографии Демьяна Бедного (настоящее имя пролетарского поэта — Ефим Придворов) и попросил Алексея Ражова:

— Юноша бледный со взором горящим… Да, да, ты! Прочитай, пожалуйста, стихотворение в хрестоматии на странице 431.

Ражов открыл хрестоматию и без особого выражения прочитал нам пролетарский шедевр:

Диво-дивное, коллективное

«Но, но, но, ты, разледащая!

Надорвала жилы все!

Эх, работа распропащая

На аршинной полосе!»

Растрепала баба косоньку,

Разомлела от серпа.

Вышла баба жать полосоньку

И нажала... три снопа!

Рядом пахоть — не аршинная!

Трактор весело гудит.

Чудо-силушка машинная

Пашне, явно, не вредит.

Урожаи диво-дивные!

Не узнать: не та земля!

Вот что значит: коллективные,

Обобщенные поля!!

— Благодарю. Давайте обсудим этот текст. — Мечин взял свой стул, поставил его перед классом у самой доски и сел на стул, положив ногу на ногу. Филька Приходько тотчас же скопировал его, сев точно так же, что вызвало лёгкие смешки. Мечин как будто не заметил этого обезьянничанья. — Какова главная идея текста?

Класс примолк, мне же лично в голову с отвращением пришло, что изучать Демьяна Бедного после Шекспира — это хуже, чем есть чёрствый столовский пирожок после роскошного торта. Педагог как будто угадал мою мысль.

— Понимаю вас, друзья мои. Идея настолько проста, что вам стыдно. Похвально. В колхозе лучше, чем поодиночке. Вопрос первый: вы полностью согласны с данным произведением?

Класс снова молчал, не зная, чего от него ожидает и в какую сторону клонит новый учитель. Я поднял руку. Мечин изогнул бровь (Филька немедленно передразнил его) и кивнул в мою сторону.

— Я не согласен, — сообщил я хмуро, привстав. — Тракторá вроде «Кировца» однозначно вредят пашне. Да и вообще… — Я опасливо скосился на Аню Петренко: та сидела, опустив глаза, поджав губы. — Не всегда одиночное хозяйство хуже, — закончил я дипломатично и сел.

— Мерси, господин агроном. Разумеется, большие трактора вредят пашне, это и ослу ясно. Спрашивается, с какой целью Демьян Бедный прикинулся наивным мальчиком? С целью пропаганды советской идеологии, это тоже должно быть ясно ослу. Ну-с, дети полка… есть среди вас комсомольцы, коммунисты и прочие ленинцы? — иронически поинтересовался Мечин таким тоном, будто спрашивал: «Есть среди вас воры, наркоманы и проститутки?»

Аня Петренко подняла руку.

— Я комсомолка.

— Прекрасно. Давайте вас и спросим, юная леди, для объективности картины: насколько велика, по-вашему, художественная ценность этого стихотворения?

Аня Петренко оглянулась, ища поддержки.

— Насколько стих хороший? — перепросил педагог.

— Так себе, — буркнула Аня с досадой. — Не Пушкин.

— Ага! — Мечин со значительным видом поднял вверх указательный палец. Филька тут же повторил и это его движение. — Уж если внуки саркофага говорят «так себе», то признаемся честно: стих — дрянь.

— Почему «внуки саркофага»? — непонимающе переспросила Аня.

— Ну как же? — невозмутимо отозвался Мечин. — Саркофага от той мумии, которая лежит в Москве на Красной площади.

Аня поняла не сразу, а когда поняла, с негодованием втянула в себя воздух, я видел, как её нижняя губа подрагивает, как у верующей, на глазах которой совершили святотатство.

— Итак, стихи — дрянь, — продолжал Мечин. — Как поэт, Демьян Бедный — ребёнок. Поучитесь ещё немного, и вы своей левой ногой будете писать стихи такого же качества, если не лучше. Вопрос второй: значит ли это, что Демьян Бедный… м-м-м, неудачник? Человек, так сказать, бесполезный для нашей культуры и для нашего изучения?

— Знамо дело! — пробасил Женька Громов с задней парты. Мечин улыбнулся одним углом рта.

— Ошибаешься, юноша! Глубочайше ошибаешься! Бедный — никудышный поэт, но Бедный — пример гениального агитатора. Я бы даже сказал, рекламщика. Агитатора, который берёт чёрное, и доказывает, что это белое, и наоборот. И все ему поверили, чёрт подери. Если бы Демьян Бедный жил при инквизиции, он бы агитировал за инквизицию. Например: «Колдун, страшись церковных масс! // Посадим на кол ведьмака // Святою силою креста // И победим единым строем!» И так далее. И вот, этот  н и к а к о й  поэт только своей рекламой, сделанной в нужном месте в нужное время, добивается того, что его включают в хрестоматию и изучают как  б о л ь ш о г о  поэта. Каково, а? И этот человек — не гений? Скажите мне как на духу: разве это качество — я имею в виду, умение убеждать — не нужно  ч е л о в е к у  б у д у щ е г о?

Мечин снова поднял вверх указательный палец, прищурился, осклабился. Снова смешки. Повернув голову, я увидел, что Филька Приходько в точности собезьянничал его жест и выражение лица.

— Ты давно мне не нравишься, лопоухий, — сообщил педагог. — Выйди-ка в коридор и прогуляйся.

— Не выйду! — дерзко заявил Филька.

Мечин встал, подошёл к его парте и, скрестив руки на груди, принялся смотреть на своего ученика. Думаю, это был такой взгляд, от которого человек выпрямляется, как оловянный солдатик. Но Филька, по своей глупости, не смотрел ему в глаза, а уставил взгляд в парту и уцепился за свой стул, ухмыляясь.

— Ты уверен, внук саркофага? — поинтересовался Мечин

— Не имеете права выгонять! — ответил Приходько. — Я вам ничего не сделал.

Мы все ждали чего угодно, но только не этого и дружно, всем классом, ахнули, когда педагог отодвинул парту и без видимых усилий поднял Приходько на уровень своей груди вместе со стулом! Тут только я сообразил, что новый учитель сложен как атлет.

Неторопливо Геральд Антонович вышел к доске, держа перед собой стул вместе с несчастным Приходько.

— Ты уверен, что не хочешь выйти, мальчик? — переспросил он. Филька ещё жалко улыбался, но, мне кажется, помертвел от страха.

— Иногда в нашей жизни случается так, — назидательно произнёс педагог, — что то, на что мы опирались, перестаёт быть нашей надёжной точкой опоры, и мы, со своим наивным цеплянием за старое, оказываемся в воздухе.

Снова почти крик вырвался у всего класса, когда Мечин перевернул стул вверх ногами. Филька, белый как мел, конечно, пытался цепляться за стул, и, конечно, не удержался. Он упал на пол, тут же вскочил на ноги и, не говоря ни слова, пулей вылетел из класса.

— Кто-то ещё хочет меня испытать? — спросил Геральд Антонович. — Сказано в Слове Господнем: Господа твоего искушать не пробуй… Так на чём мы остановились? Ах да, человек будущего…