XXIII
На четвёртый день я проснулся с ясной головой и понял, что болезнь отступила. Кто-то ходил по кухне.
— Кто здесь? — крикнул я, и в комнату вошла Света, милая, прекрасная, юная — словно солнце всё осветило. Вот кого не ждали!
— Доброе утро, Мишечка! — ласково приветствовала она меня. — Завтракать будешь?
— Погоди ты завтракать! Зачем ты приехала? Как… ты узнала?
— Я получила твоё письмо, и решила сразу приехать, потом передумала, потом… мама услышала по радио о том, что у вас тут случилось. Григорий Ильич похоронил Алису, ты знаешь?
Я придержал дыхание, положив руку на сердце. Тихо, тихо уже! Всё кончилось. Мы помолчали.
— Но, Свет, откуда ты узнала, что я заболел?
— Я не знала, я просто приехала.
— Спасибо, сестричка…
Света села рядом.
— С чего ты решил, что я твоя сестра?
Я изумлённо распахнул глаза.
— Что ещё за новости?
— Просто мама твоему отцу ска
Роман Б. С. Гречина «Человек будущего» — ещё один роман-антиутопия. Но эта антиутопия, в отличие от описания глобальной сатанократии из романа «Империя Хама», разворачивается в пространстве всего лишь сельской школы. Однако тем сконцентрированнее оказывается взгляд автора, показывающего как дурные семена, брошенные в податливую почву, очень скоро дают не менее дурные плоды.Действие романа происходит на сломе эпох — когда советская школа ещё существует и за счёт редких энтузиастов готовит учеников, способных думать о других людях не меньше, а то и больше, чем о себе, — и когда, спустя небольшое время, она начинает рушиться под наплывом культа индивидуализма и биологизации человеческой жизни.Роман Б. С. Гречина показывает, как человек с совестью, умом и мужеством, фронтовик Иван Петрович Благоев, не раз заглядывавший в глаза смерти, отстроил в сельской школе педагогическую систему, которая развивала в детях лучшие их качества.
The Sea of FaithWas once, too, at the full, and round earth's shoreLay like the folds of a bright girdle furl'd.But now I only hearIts melancholy, long, withdrawing roar,Retreating, to the breathOf the night-wind, down the vast edges drearAnd naked shingles of the world.Ah, love, let us be trueTo one another! for the world, which seemsTo lie before us like a land of dreams,So various, so beautiful, so new,Hath really neither joy, nor love, nor light,Nor certitude, nor peace, nor help for pain;And we are here as on a darkling plainSwept with confused alarms of struggle and flight,Where ignorant armies clash by night.Matthew Arnold, Dover Beach[1]ЧАСТЬ ПЕРВАЯIУ всяк
IIЯ вырос в Землице. Землица — это большое село примерно в сорока минутах езды от областного центра, живёт здесь тысяч пять человек, может быть, немногим меньше. В Землице есть и обычные деревянные избы, а больше всё-таки двух- и трёхэтажных кирпичных домов с центральным отоплением и канализацией, газом и электричеством; есть электростанция и котельная, магазины, почта, Дом культуры, церковь (ныне уже действующая), детский сад, школа.Сейчас Землица, как многие русские сёла, пустеет, стареет, спивается. В советское же время она жила своей хоть и не роскошной, но устойчивой жизнью: земличане работали в колхозе, на ремонтном предприятии «Сельхозтехника» (бывшей МТС), на овцеводческом хозяйстве (официально оно называлось овцеводческим комплексом). В нашей округе разводят романовских овец, когда-то хозяйство было таким успешным и богатым, что претендовало на статус племенного совхоза, но во время моей юности захирело, а в стаде осталось едв
IIIДумаю, что пора мне начать рассказ о директоре, совершенно замечательном человеке.Иван Петрович, по специальности тоже историк, закончил педагогический институт в областном центре уже после войны, на которую ушёл шестнадцатилетним мальчишкой. Перед своим директорством он около двадцати лет проработал простым учителем в какой-то крохотной деревенской школе, причём, по острой нехватке других педагогов и большой «текучке» (всякий молодой специалист, присланный из города, сбегал через два-три месяца), учил буквально всем дисциплинам, стоявшим в табеле. Благоев мог бы стать профессиональным военным: демобилизовался он в чине капитана, имел боевые награды. Если Иван Петрович выбрал для себя школу, как дело более хлопотное и, думаю, менее денежное, то это потому, что любил детей. Более того, он имел что-то, что можно назвать врождённым чувством ребёнка, или, если хотите, врождённой тягой к педагогике, и речь здесь не идёт, конечно, о банальной с
IVНаша школа помещалась в большом трёхэтажном здании, построенном по типовому проекту. В школу привозили автобусами детей из окрестных деревень, так что ко времени моей учёбы каждого класса было по три параллели. Школа стоит до сих пор, где стояла и раньше, на краю села, лицом к жилым домам, на холме, и склон холма, обращённый к селу — крутой, а противоположный склон — пологий, за ним расстилается чистое поле, на котором летом пасётся колхозная скотина. Подойти к школе можно или по грунтовой дороге, которая вначале стелется вкруг холма, а затем поднимается по его пологому склону, или, к самому входу, по высокой бетонной лестнице с кирпичным ограждением. Вспоминаю я об этих деталях не из простой сентиментальности, правда, они в моих воспоминаниях станут важными много позже.Внешний вид Землицской средней школы совершенно невыразителен — большая коробка. Да ведь и теперешние школы такие же: разве сейчас для детей строят терема? Но вот нап
VПосле памятного обсуждения «Каменного гостя» во мне созрело неожиданное решение стать в следующем году пионервожатым.Я отнюдь не был пионерским активистом или преданным адептом советской идеологии! Школа-школой, но уже в четырнадцать лет растущий человек мог заметить досадные изъяны и перекосы советского строя, осознать существование двойной морали и задуматься о причинах её появления. Тогда почему же? Потому, что Иван Петрович, после опыта тесной работы с ним, вызвал у меня новое чувство особого уважения и симпатии, благодарности и преданности, и одновременно я впервые ощутил, что власть и влияние его не безграничны, что при этом школа удерживается на пути разумности, человечности и справедливости не столько силой советской педагогики и идеологии, сколько силой его личной харизмы и неустанного попечения, что, ослабей эта сила, здание человеческих отношений, удобства житья в котором мы перестали замечать, как воздух, начнёт рушиться, и нам
VIМладших пионервожатых в школе тогда насчитывалось четыре человека, с нами стало шестеро. Беда заключалась в том, что вожатого, так, как его готовил Иван Петрович, нужно было готовить долго и кропотливо, взращивать со всем тщанием — и для чего? Для того, чтобы он ушёл из школы, закончив её!Галя ко времени моего вожатства уже не работала; душою всей пионерской комнаты был Дима Рябушкин, парень из одиннадцатого «В» класса с открытым, приветливым лицом и курчавыми волосами, фантастически обаятельный, владеющий, казалось, любым музыкальным инструментом, знающий всё обо всём на свете, девчонки вешались ему на шею. Работали вожатыми также Настя, Валя и Олег. Олег, молчаливый, серьёзный парень, постоянно возился на школьном участке или в мастерских, видели мы его редко.Атмосфера в пионерской комнате царила самая дружелюбная и компанейская.— Ну как, прокатил вас Петрович на речку Лою? — поинтересовался Рябушкин при
VIIЖизнь в стране и моей семье, меж тем, шла своим чередом. Фундамент великой империи дал трещину, сухие сообщения ЦК КПСС [Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза] сменились энергичными теледебатами Верховного съезда СССР в прямом эфире. Г л а с н о с т ь (политика открытой критики недостатков советского строя с целью его совершенствования) из популярной идеи стала почти бранным словом; имя Горбачёва иронично и уже почти озлόбленно склонялось на все лады, как депутатами Верховного съезда, так и простыми людьми в магазинной очереди. Я же симпатизировал этому внешне столь наивному и комичному, а внутри глубоко порядочному человеку, время которого, увы, истекало, как и время державы, во главе которой он оказался волей судеб. Уже мелькал в телевизоре молодой Ельцин, вызывающий бурный восторг у аудитории — а мне этот демагог, неразборчивый в средствах, почему-то был неприятен, и пусть меня за эту неприязнь великодушно простят чита