Часть 2 - Глава 1

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

На следующий же день после появления Алисы я выяснил, что она — отличная овчарка.

Вот как это было: ранним утром, пока собака ещё спала, я выгнал овец на поле и привязал на колышки, а по дороге в школу всё чесал репу: неужели нельзя приспособить колли к пастушеству? Ведь многие породы, которые мы сейчас считаем декоративными, выводились с практической целью: таксы, например, раньше охотились на лис и барсуков, а их короткие ножки были для того нужны, чтобы легко пролезать в норы… Дождавшись конца занятий, я отправился в школьную библиотеку.

— Римма Ивановна, выдайте, пожалуйста, поглядеть при вас том БСЭ «Кварнер-контур»! (Поясню для молодых читателей, что БСЭ — это Большая советская энциклопедия.)

— Не велено.

— Почему? — поразился я.

— Распоряжение исполняющего обязанности директора Геральда Антоновича.

— Распоряжение не выдавать детям книжки?!

— Нет: распоряжение не выдавать книги, пропагандирующие советскую идеологию или содержащие слово «советский» в названии.

Я только присвистнул. Бóек оказывался новый правитель!

— Ну, выдайте хоть детскую… Есть там том про животных?

— Диких или домашних?

— Домашних.

— Пожалуйста, Миша. Том 6, «Сельское хозяйство».

Я взял коричневый томик «Детской энциклопедии» (издательство «Просвещение», 1967 год), быстро нашёл главу про собак и на вклейке между страницами 280 и 281 обнаружил — что бы вы думали? — фотографию с подписью: «Шотландские овчарки (колли)». Для убедительности двух колли сняли вместе со стадом каких-то пятнистых зверушек, похожих на оленей. Вот, значит, кто есть шотландская овчарка, сказочно умный зверь из моего детства! Я ведь и не знал этого второго названия породы.

(Кстати, скажу уж, что, по новейшим исследованиям канадских учёных из Ванкувера, самой умной собакой в мире действительно является одна из разновидностей колли.)

Не теряя времени, я вернул книгу и побежал домой.

Алиса при виде овец радостно закрутила хвостом, пару раз тявкнула и немедленно побежала с ними знакомиться. Овцы тревожно заблеяли, я подобрался: как-то примут? Алиса, сразу выделив Марту, подошла к ней вплотную и обнюхала её морду. Марта спокойно дала себя обнюхать и слегка наклонила голову: забавное и удивительное это было зрелище! Я отвязал овец; Алиса, не чинясь и забыв про свой аристократизм, забежала сзади и гавкнула. Марта пошла вперёд, стадо тронулось с места, я облегчённо выдохнул: признали!

С тех пор повелось так: утром я открывал овчарню, пускал Алису, она сама выгоняла овец на пастбище и трудолюбиво пасла их до моего возвращения из школы. После обеда я выходил на поле и, через какое-то время, находил своё маленькое стадо: овцы паслись, а собака лежала себе рядом в травке, но при том зорко за ними поглядывала.

Через какое-то время я заметил, что моя овчарка, желая выйти из избы, подходит к двери и поскуливает, а то встаёт на задние лапы и пытается открыть дверь самостоятельно. Тогда я отказался от засова и изладил вместо него щеколду с длинным рычагом, проще говоря, деревяшку, которая вращалась вокруг своей оси, левый конец её опускался, а правый поднимался и выходил из предназначенного ему паза, отпирая дверь. Алиса быстро научилась пользоваться этим нехитрым приспособлением и могла теперь выйти из дому в любое время. Когда я догадался соорудить такие же щеколды на дверях из дома в овчарню и из овчарни в загон (а сам загон я летом не запирал, поскольку нужды в нём не было), собака стала выгонять овец по утрам безо всякой моей помощи. Кстати, уже в августе я прорубил в двери овчарни небольшую дверку размером примерно тридцать на сорок сантиметров, которую сверху подвесил на двух петлях. Для человека дверка была узка, а вот для собаки — достаточна, так что моя помощница могла теперь по возвращении первая пробраться в кошару, открыть изнутри дверь и запустить стадо.

Однажды я замешкался с обедом и обнаружил, что Алиса уже тут как тут: весело тявкает за дверью. Я вышел на крыльцо:

— Ну, чего ты? — неприветливо спросил я. — Чего прибежала, овец оставила? Видишь, занят? Иди да пригони стадо сама, если такая резвая!

Собака виновато вильнула хвостом и убежала. Я усмехнулся: что ж, хорошо хотя бы, что понимает, когда сердится хозяин...

Каково же было моё изумление, когда минут через двадцать я снова услышал её лай, а, выйдя на крыльцо, обнаружил у ворот загона своих овец в полном составе! Я растрогался почти до слёз, гладил Алису и не мог ей нахвалиться. Правду, видать, рассказывал батя!

Порядки в школе менялись на глазах: исполняющий обязанности начал с деидеологизации и упразднения советского наследия. Школьную форму официально отменили, разрешили каждому ходить, в чём ему вздумается, а девушкам — пользоваться косметикой без ограничений (девчонки первое время приходили на уроки размалёванные, как чучела). Забегая вперёд, скажу, что я с начала нового учебного года тоже сменил синие брюки и пиджак с жёлтыми пуговицами на джинсы и шерстяную клетчатую рубаху, плотную, тёплую и уютную, как свитер (это Елена Сергеевна раздобыла мне где-то эти вещи, ей спасибо), а вот Аня Петренко, единственная, демонстративно продолжала носить форменное коричневое платье и белый передник, и делала это до самого конца. Во всех классах убрали портреты Ленина; в Актовом зале сняли со стены «Ленина в Смольном» (не репродукцию, а настоящую картину маслом, вариацию на тему известного оригинала). Кроме того, со стен холла первого этажа почему-то пропали две неплохие пейзажные картины (тоже подлинники, кисти какого-то современного, но небезызвестного художника). Всё это сносилось в каморку под лестницей, будто ненужный хлам…

Пожилые учителя роптали и на уроках высказывали нам, детям, своё негодование новыми порядками. Не нам бы лучше говорили, а Мечину в лицо! Конечно, тот торопил события и, по общему мнению, сильно рисковал, но, на самом деле, действовал наверняка, как будто чувствуя: ещё несколько месяцев, и волна упразднения «советщины» захлестнёт все российские школы без исключения.

Октябрята сняли звёздочки с Володей Ульяновым, пионеры — красные галстуки, комсомольцы — комсомольские значки. Я тоже снял, но пока ещё продолжал работать на пятом «Б» классе в качестве вожатого, заходя к детишкам на перемене и беседуя с ними о том о сём, а однажды устроил классу прогулку на поле и общение с живой природой в виде Белки, Динки, Зойки, Копытца, Марты и Нюрки. Дети были в восторге от овец, а от Алисы — в ещё большем восторге (и она от них — тоже): я с умилением думал, что колли — очень дружелюбные собаки и могут быть превосходными няньками. Знал бы я тогда, что это моё последнее вожатское мероприятие!

Учебный год, по счастью, скоро закончился. Лето 1991 года, такое бурное на события для России (и выборы первого национального президента, и августовский путч) было, может быть, самым спокойным в моей жизни.

Я работал на огороде и в поле на участке: сажал картошку, капусту, свёклу и морковь, косил сено. Всё же много времени оставалось свободным, потому что Алиса, моя умная собаченька (я всё больше ей очаровывался), сняла с меня все хлопоты по выпасу скотины. Я много гулял по окрестностям, один или с собакой. Я читал — не то чтобы запоем, но больше, чем обычно, и, наряду с дребеденью, брал в руки и хорошие книги. Так, например, я от безделья начал читать и на одном дыхании прочёл «Преступление и наказание» Достоевского, которое в десятом классе и не потрудился изучить (да ведь ни для кого не секрет, что школьные уроки литературы отбивают вкус к ней!), во время этого чтения несколько раз останавливаясь, чувствуя: не могу дальше, нельзя этот ужас и эту щемящую жалость вынести сердцу, ещё немного, и ударюсь в слёзы. Я также заранее пролистал хрестоматию по литературе для одиннадцатого класса и составил о Серебряном веке собственное мнение.

В июле произошёл забавный случай. Дело было вечером: я шёл с Алисой в магазин по главной улице села и нос к носу столкнулся с Григорием Ильичём Иволгиным, заведующим овцеводческим хозяйством. Тот, увидев меня, остолбенел.

— Твоя собака? — спросил он.

— Моя. А что такое, Григорий Ильич? — встревожился я. — Чем провинилась?

— Ничем не провинилась, наоборот, благодарность ей выношу! Потеряли мы намедни барашка пятидневного, с ног сбились, ищущи! Уж плюнули: пропал, и х*р с ним. Вечор глядим — бежит твоя псина и несёт его за шкирку!

— Это что, Григорий Ильич! — самодовольно улыбнулся я. — Я ей под вечер говорю: гони овец домой! Сама уходит и сама со стадом возвращается!

— А не брешешь? — усомнился заведующий.

— Обижаете, Григорий Ильич!

— Слушай-ка, Михаил… — Иволгин в задумчивости поскрёб подбородок, соображая, и затем, помявшись, предложил: — Поле-то, глянь-ко, всё равно обсчее, так, может, твоя овчарка и мою скотину попасёт, коль она у тебя такая смекалистая?

— Неужли пастуха нету? — поразился я. Иволгин махнул рукой.

— Помнишь Митьку-то, который Пал Саныча сын? Закончил школу — и смылся в город, и шиша мы таперича имеем вместо пастуха. Кого же я найду на такую-то кошачью зарплату?

— А что же, моей Алисе б*******о работать?! — возмутился я.

Заведующий задумался.

— Я тебе в конец лета ярочку дам, — сообщил он. — Или двух.

Я удивился:

— И не жалко?

Григорий Ильич помрачнел лицом, матерно выругался и пояснил, что при нынешнем отношении государства к овцеводчеству он не только не может увеличивать стадо, но вынужден пускать овец, одну за одной, под нож и продавать на мясо, чтобы выплатить зарплату немногим оставшимся сотрудникам. А продавать шерсть по рыночной стоимости частным предприятиям он не имеет права: шерсть сдаётся государственному заготовителю, а за перевыполнение плана его, в лучшем случае, премируют смехотворной суммой. Мне оставалось только поддакивать этому горестному монологу и сочувственно кивать головой.

Итак, с середины лета Алиса пасла одним гуртом оба стада: наше и колхозное. Поутру колхозному зоотехнику или сторожу было всего делов-то, что выпустить скотину из загона, а вечером, услышав лай овчарки — загнать его обратно. Я вначале боялся, что овцы таким образом перепутаются, и останутся мне, вместо моих упитанных Белок и Зоек, какие-нибудь тощие да паршивые колхозницы, поэтому укрепил своим овцам на шею картонные таблички с их именами (помню, Григорий Ильич сильно над этим потешался). Но в табличках, кажется, не было нужды: Алиса безошибочно отделяла наших овец от чужих и всякий раз возвращала наше стадо в целости. Признаться честно, мне было немного стыдно перед этим умным зверем за работу по восемь часов в сутки, я старался искупить это неудобство, получше её кормя, больше с ней гуляя и беседуя. Не преувеличу, если скажу, что всё лето Алиса была практически единственной моей собеседницей (точней, молчаливой слушательницей).

От ярочки я с благодарностью отказался, взяв взамен несколько ведёр повала (пищевой добавки к овечьему корму): дело в том, что Нюрка понесла от колхозного барана и в августе ягнилась одним баранчиком, которого я назвал Бешкой. Теперь у меня две овцы были дойными. Кстати, овечье молоко очень питательно, а по вкусу, на мой взгляд, не хуже козьего.