XV
У Светы не было месяца: после пятницы события развивались с обвальной быстротой.
В понедельник во двор школы въехал белый «КрАЗ» с красной полосой на борту: «Передвижная поликлиника». Все старшеклассники по чьему-то дурацкому распоряжению должны были в плановом порядке пройти медосмотр.
К грузовику выстроилась в школьном дворе длинная очередь. Внутреннее его пространство оказалось поделённым на шесть крошечных кабинетов: терапевт, флюорография, отоларинголог и по совместительству окулист, невропатолог, уролог, гинеколог. Я стоял в очереди одним из первых и достаточно быстро прошёл осмотр, во время которого меня «обрадовали» пороком сердца — как будто я сам не знал об этой врождённой болезни! Врачи, грубые и равнодушные, осматривали меня примерно так же, как осматривают скотину или чёрных рабов. У терапевта меня заставили раздеться до пояса, у уролога — донага. Из кабинета в кабинет меня поспешно гнали, не заботясь о том, чтобы я успел одеться, и не думая, что в коридоре находятся девушки, а не одни юноши. Что же это, возмутился я: удовольствие они получают от унижения человека?!
Я закончил медосмотр почти одновременно с Аней Петренко и, спустившись из грузовика по крутой лесенке, подал ей руку. Мы пошли вдоль очереди.
— Как к скотам относятся, — буркнул я. — К вам так же?
Аня махнула рукой.
— Не спрашивай! Хуже. Гинеколог — мужик: можешь ты себе это представить? Хам, хуже, чем ветеринар, и разит ещё от него перегаром, а ты раздевайся перед ним.
В конце очереди стояла Света — я случайно бросил на неё взгляд, наши взгляды встретились. Света, бледная, закусила губу.
— Мы комсомольцы или нет, чёрти дери?! — ругнулся я. — Пошли к директору!
Мы немедленно отправились к Ивану Петровичу и, хмурые, изложили своё отвращение и возмущение этим скотским медосмотром. Директор слушал нас и мрачнел лицом.
— Да ты про гинеколога скажи! — вклинился я, когда Аня закончила говорить, не сказав главного. — Мужик, грубый, как лошадь, куревом от него несёт, и… да что там говорить! Что вы, не знаете, чем гинеколог занимается? А там в очереди сестра моя…
— Какая сестра? — поразилась Аня Петренко. Но времени объяснять уже не было. Иван Петрович поднялся, достал из стола орден Красного Знамени, продел в петлицу пиджака, поспешно привинтил и, ни слова не говоря, пошёл к «Поликлинике», мы — за ним.
Через пять минут Благоев вышел из грузовика вместе с гинекологом, мужиком лет сорока, действительно, каким-то неопрятным, неприятным, с козлиной бородкой и клочьями чёрных волос, торчащих из носу и из ушей, — свидетелем их бурного выяснения отношений оказались все старшие классы.
— …Я вам ещё раз повторяю, уважаемый, что вы не можете просто так взять и отменить! Вы, что — бог? Вы — главный санитарный врач Союза?
— А я вам ещё раз повторяю, — проговорил Иван Петрович почти с ненавистью, смотря на медицинского работника исподлобья, — что вы, м у ж ч и н а, не можете и не должны заниматься материнским здоровьем учащихся девушек!
— Ишь ты, какие все нежные стали! Ну, найдите мне, найдите бабу-гинеколога! Во всей области не найдёте! Может быть, у ваших девчонок сифилис — об этом вы подумали? Может, они с мужиками блядствуют — вам на это наплевать? Вы их родителям как в глаза посмотрите, а?!
— Подумали. Посмотрю как-нибудь. Если нет женщины-гинеколога, мы отказываемся от ваших услуг.
— Да зарубите вы себе на носу, что вы не можете отказаться! Не имеете права! Мы вам не подпишем акт…
— Отказаться, — прогудел Благоев, — человек не имеет права только от двух вещей: от защиты слабых и от борьбы с подонками. А от всего остального он имеет полное право отказаться! А вы, молодой человек, ещё юны, чтобы учить меня, от чего я имею, а от чего не имею право отказаться!
— Не тычьте мне, пожалуйста, в нос своим возрастом и своими орденами! — взвизгнул гинеколог. — Тоже мне выискался: герой войны на бабьем фронте! Дедок-педагог! Седина в бороду — бес в ребро!
«Сейчас этому гинекологу самому понадобится травматолог!» — подумал я не без удовольствия. И действительно: Иван Петрович нанёс козлобородому великолепный удар в солнечное сплетение. Врач охнул и, хватаясь руками за воздух, медленно сел на землю.
— Браво, Иван Петрович! — крикнул я.
— Медосмотр окончен! — зычно объявил Благоев. — Учащиеся выходят, а господа медики катятся к чёртовой матери!
«Бедный, бедный! — неслось в моей голове. — Ведь это же всё, конец! Такого ему с рук не спустят. Но, Иван Петрович, какая же ты умница!»
XVIМне кажется, у Светы и Ивана Петровича было три счастливых денька: она возвращалась домой после школы, обедала и уходила, я не спрашивал, куда. Гроза грянула в четверг.Пятым уроком должен был быть урок литературы. Мы столпились у кабинета, а педагог всё не являлся. Подошла Аня Петренко, открыла кабинет ключом и с хмурым видом уронила на первую парту принесённую с собой стопку газет.— Так, внимание, тихо! — крикнула она зычным голосом пионервожатой. — Объявление. Я видела Геральда Антоновича утром, он не придёт на урок, у него какие-то важные дела… Тихо, тихо, дураки! Чтобы не срывать урок, он выдал мне материал и задания. Не сдавшим письменные работы поставят «неуд». Ещё мне поручено отметить отсутствующих.Стон разочарования пронёсся по классу, но протестовать никто не решился. Аня прошла по рядам и раздала на каждую парту газеты, брезгливо морщась, точно она держала в руках лягушку. Было от чего!
XVIIЯ отправился прямиком домой, с желанием занять себя каким-нибудь механическим, отупляющим делом, и застал на кухне относительно трезвого отца, который — что бы вы думали? — с увлечением листал толстенный цветной каталог товаров Quelle, неизвестно где им добытый! Страшное зло взяло меня: у нас рушатся судьбы, жизни, а он, как впавший в детство старик, листает Quelle, эту выставку буржуазного тщеславия, с её хамскими, к простому труженику, ценами! Демонстративно, зло я загремел посудой, набрал из ящика картошки, почистил её, поставил тушиться. Хоть бы помощь свою предложил, так нет же!Через двадцать минут в кухню вошла Света. И то, подумал я: к чему травить душу долгим прощанием?— Тебе помочь? — спросила она тихо.— Уже готово почти…— Мишенька, мне нужно вернуться в двадцать восьмую школу, в городе.— Само собой…Отец поднял голову.— То есть как
XVIIIБыло ли это сознательное, обдуманное самоубийство? Или, скорее, смертная тоска, перед которой вдруг, в миг взгляда с моста, распахнулась чёрная бездна решения, кладущего конец тысяче природных мук; тоска, не размышляющая о том, какие сны приснятся в смертном сне, ведь селянину, в повседневной борьбе за кусок хлеба, некогда читать «Гамлета» и мыслить категориями датского интеллектуала? Или просто не увидели края моста глаза, слепые от слёз? В любом случае, мы были раздавлены, уничтожены, и спасибо нужно сказать Елене Сергеевне, которая после смерти отца взяла всё в свои руки: организовала похороны, оформила надо мной опекунство (чтобы меня не забрали в детский дом), добилась возвращения Светы в старую школу, отыскала себе в городе какую-то жалкую работёнку. Уже через два дня после похорон отца я стоял в прихожей крохотной городской квартирки Ростовых, прощаясь с ними обеими.— Заходи к нам иногда, — попросила
ЧАСТЬ ВТОРАЯIНа следующий же день после появления Алисы я выяснил, что она — отличная овчарка.Вот как это было: ранним утром, пока собака ещё спала, я выгнал овец на поле и привязал на колышки, а по дороге в школу всё чесал репу: неужели нельзя приспособить колли к пастушеству? Ведь многие породы, которые мы сейчас считаем декоративными, выводились с практической целью: таксы, например, раньше охотились на лис и барсуков, а их короткие ножки были для того нужны, чтобы легко пролезать в норы… Дождавшись конца занятий, я отправился в школьную библиотеку.— Римма Ивановна, выдайте, пожалуйста, поглядеть при вас том БСЭ «Кварнер-контур»! (Поясню для молодых читателей, что БСЭ — это Большая советская энциклопедия.)— Не велено.— Почему? — поразился я.— Распоряжение исполняющего обязанности директора Геральда Антоновича.&md
IIСпокойное течение того лета нарушилось только раз, и сейчас от августа я возвращаюсь к июню, чтобы отдельно описать тот примечательный случай.В начале июня я самостоятельно постриг овец, сам промыл и высушил шерсть (мытая шерсть — дороже), нашёл в записной книжке отца телефон кооператива, договорился о закупке и двенадцатого числа, в среду, поехал в город с объёмными баулами. До города меня подбросил Григорий Ильич на своём «козле» (так советские люди звали военный «УАЗ», наверное, за то, что на ухабах машина сильно «козлила», ныряя вверх-вниз). Дату я запомнил, потому что и для России она оказалась памятной: в тот день РСФСР [Российская советская федеративная социалистическая республика], тогда ещё одна из республик Союза, выбрала своего первого президента, Бориса Ельцина. А меня, признаться честно, Ельцин очень мало тогда заботил, шерсть — куда больше!В кооперативе, который разместился в подвал
IIIС началом учебного года меня неприятно удивили совершившиеся в школе перемены.Первую перемену я заприметил, едва вошёл в здание: оказалась фактически ликвидированной «Наша жызнь». Так звали общешкольную стенную газету, в которой публиковали новости о мероприятиях, творения молодых поэтов, решения товарищеского суда, забавные карикатуры на самых злостных прогульщиков и т. п.; буква «Ы» в заголовке была зачёркнута и исправлена красным фломастером на «И» для пущего веселья. Стенд «Нашей жызни» заняла теперь «Информация». Заголовок «Информация» помещался на металлической пластинке вверху стенда. Я подошёл ближе и разглядел, что пластинка намертво прикручена к дереву, а буквы выбиты по металлу зубилом. Неродственное впечатление производила эта табличка…«Информация» оказывалась сугубо официальным органом печати, который совету дружины никак не подчинялся (ах,
IVЯ вернулся домой и безрадостно сел за сковородку с тушёной картошкой. На половину денег, вырученных от продажи шерсти, я ещё раньше закупил в сельпо водки: рубль-то дешевел, а водка была надёжной валютой, которой на селе издавна оплачивались и товары, и услуги. Глядел я — глядел на эти выставленные в ряд бутылки, и всё больше мне хотелось откупорить да распить одну. Вернулась со стадом Алиса, самостоятельно загнала в кошару овец, а после побежала ко мне и села на пороге комнаты, стуча о пол хвостом, радостно глядя.— В душу мне наплевал! — пожаловался я овчарке, наскоро вытирая её лапы мокрой тряпкой. — Не моги, мол, заниматься с детьми, и всё тут! Будто я какой… моральный урод! «Ядовитые споры» — тьфу, чёрт! «Выдавливать раба!» Больно-то надо! — Я снова сел за стол и принялся ковыряться в картошке. — И не собираюсь: себе дороже… Эх, Алиска, Алиска! Если б ты меня понимала&
VРейтинговая система начала действовать: в классе на стенде повесили список учащихся, в котором размашистым почерком самого директора (классного руководителя одиннадцатого «Б») напротив каждой фамилии были проставлены индивидуальный балл и место в рейтинге. В тройку лучших вошли Лена Кошкина, Алексей Ражов и Аня Петренко, худшими оказались Женька Громов, Варя Малахова и Маша Степанова (черноволосая красавица с томным взглядом). Впрочем, странное дело! — Маша совсем не была в обиде на новую систему, она Геральдом Антоновичем, кажется, восхищалась, и я с неудовольствием начал думать, что все девчонки нашего класса (за Аниным исключением, разумеется) тают от восторга, едва завидят на горизонте директорский френч. Филька Приходько, раньше ходивший в двоечниках, взялся за учёбу и не попал-таки в худшие! Теперь и он в разговорах называл директора не иначе как «Геральдом Антоновичем», и это — понизив голос, с каким-то подобострастие
XXIII На четвёртый день я проснулся с ясной головой и понял, что болезнь отступила. Кто-то ходил по кухне. — Кто здесь? — крикнул я, и в комнату вошла Света, милая, прекрасная, юная — словно солнце всё осветило. Вот кого не ждали! — Доброе утро, Мишечка! — ласково приветствовала она меня. — Завтракать будешь? — Погоди ты завтракать! Зачем ты приехала? Как… ты узнала? — Я получила твоё письмо, и решила сразу приехать, потом передумала, потом… мама услышала по радио о том, что у вас тут случилось. Григорий Ильич похоронил Алису, ты знаешь? Я придержал дыхание, положив руку на сердце. Тихо, тихо уже! Всё кончилось. Мы помолчали. — Но, Свет, откуда ты узнала, что я заболел? — Я не знала, я просто приехала. — Спасибо, сестричка… Света села рядом. — С чего ты решил, что я твоя сестра? Я изумлённо распахнул глаза. — Что ещё за новости? — Просто мама твоему отцу ска
XXIIПроснувшись, я протянул понял, что Алисы в доме нет. Ах, да, сегодня же начало выпаса! А ведь она и не позавтракала…Я наскоро сложил остаток вчерашних пельменей в её миску, оделся и пошёл на поле. То-то моя девочка обрадуется!На пастбище в обычном месте ни колхозной, ни нашей скотины не было.Недоумевая, я вышел на дорогу вокруг школьного холма, пробрался мимо застрявшего трактора, стал на площадке, на которой обычно останавливался школьный автобус, и вздрогнул: совсем близко мне почуялось блеяние. Где это проклятое стадо?Загудел приближающийся мотор, и я поскорей спрятался за дерево. Вишнёвая «Лада» господина директора. Машина остановилась перед мёртвым трактором.Мечин, в своём верблюжьем френче, вышел из автомобиля, хлопнул дверью, передёрнулся от холода, потянул воздух своим хищным волчьим носом, начал подниматься по лестнице, глядя себе под ноги (остатки растаявшего снега на ступеньках поутру схв
XXIЯ навсегда запомню то воскресенье, 5 апреля 1992 года.Алиса разбудила меня утром, ткнувшись холодным носом в щёку. На полу перед моей кроватью лежали кубики. О АП Д М Г Л Т— Гулять? — пробормотал я спросонок. Алиса уже принесла алфавитный лист. У ЕП К Ж С К Р Т— сообщила она, помахивая хвостом.— Секрет? — улыбнулся я. — Ну, уж если секрет… Только дай-ка мне позавтракать, идёт? Да и тебе не помешает…Прекрасная, солнечная выдалась погода в тот день! Сразу после завтрака Алиса повела меня гулять, и долгое время мы шли в полном молчании, она — впереди, я сзади.Тропинка привела нас к высокому, обрывистому берегу над Лоей, на котором росла одинокая берёза: особое, щемящее своей неброской красотой место. Алиса добежала до
XXНевесёлые каникулы настали для меня! Первый их день (двадцать девятого марта) я целиком потратил на то, чтобы написать и отправить Свете подробное письмо, где рассказывал обо всех мерзостях, совершённых «грязной кошкой», вплоть до последнего товарищеского суда, созвав который, Мечин лицемерно умыл руки. Алиса беспокоилась из-за моего настроения и спрашивала, что я делаю — я стал объяснять ей, и объяснял полдня. Колли слушала очень внимательно. О И О? К Ш К У Б Л А Л Ш— спросила она, когда я добрался до события последних дней.— Я же тебе говорю: Алёша упал с моста…А АЙ П Н Л— подтвердила Алиса.— А почему спрашиваешь? Хотя… — я задумался. — Да, пожалуй, можно и так сказать. Он убил Алёшу. Что только говор
XIX— Кто там? — крикнула Петренко из кухни, едва мы с Алисой вошли в избу.— Свои, — ответил я и прошёл на кухню. Аня чистила картошку, успев вместо юбки обернуть вокруг бёдер старое покрывало от кровати. Я бросил ей одёжу Малаховой.— Возьми лучше это да поди переоденься!— Откуда у тебя женская юбка и блузка? — изумилась Аня.— Снял с госпожи обвинителя.— Вот так просто взял и снял? — недоверчиво уточнила Петренко.— Ну, когда Алиса прокусила ей руку, Варька быстро стала сговорчивая…— Мишка, Мишка… — прошептала Аня. — А я-то думала, ты робкий… Умнющая у тебя собака! Только что говорить не может…— Что же так сразу «не может»? — улыбнулся я. — Алиса, принеси кубики!Колли вышла и вернулась с коробкой для кубиков, поставила её на пол, села рядом.&mda
XVIII— Это твоя собака? — изумилась Варька.— Это не просто моя собака! — ответил я с гордостью. — Это овчарка, которая волка не побоится. Алиса, покажи ей, какая ты злая!И снова превращение совершилось с моей девочкой, так что я сам оробел: Алиса ощетинилась и жутко, хрипло залаяла, припадая на передние лапы.— Чего ты хочешь от меня? — пробормотала Малахова, меняясь в лице.— Задать тебе пару вопросов. Если ты мне соврёшь, как Студин, собака это почувствует и оторвёт тебе палец. Ты будешь без пальца очень красивая, Варька… Тихо, Алиса, хватит!— Павлов? — жалко улыбаясь, поразилась Варька. — Ты понимаешь, что я тебе… все твои баллы спишу, идиот?Я расхохотался, вынул из кармана джинсов вторую половину книжки, порвал эту половину и швырнул ей в лицо.— Подавись своими баллами! Зубы-то мне не заговаривай, Варька! Алиса, подойди
XVIIОклеветав Ивана Петровича заведомой ложью, Мечин в отношении себя не постеснялся сам соделать эту ложь правдой, и какой низкой правдой! Говорил ли он Маше, что тоже её любит, или с самого начала цинично объяснил всё про свободное влечение полов? И что было делать этой девушке при виде великого холода и равнодушия господина растлителя, как не забрать из школы документы? Так я думал, идя на уроки тем ясным мартовским деньком (между прочим, последним днём перед весенними каникулами), и думал ещё вот о чём: нужно немедленно сообщить Аньке, нужно предпринять что-то… А в классе меня ждала ещё одна жуткая новость.Алёша Яблоков вчера то ли бросился, то ли свалился в Лою (река только вскрылась) с «Лёшкиного моста». Того самого моста, с которого год назад упал мой отец, тоже Алексей! С тех пор и получил имя мост, раньше безымянный, поди и не верь после этого в знаменательность иных названий… Плавать парнишка не умел. Его видели с бер
XVIЕдинственной отрадой в унылые февральские и мартовские дни мне была моя колли.С самого дня прихода ко мне домой Ани Петренко Алиса захотела знать о человеческой жизни гораздо больше, чем обычно знают собаки. У неё, как у четырёхлетнего человеческого дитяти, наконец-то проснулась потребность спрашивать. И вот, я рассказывал Алисе обо всем на свете: о том, как мальчики и девочки ходят в школу и чему там учатся («ЙА ТОЖ УЧУС?» — спросила меня колли; я поспешил это подтвердить); о том, какие существуют профессии; о том, зачем нужна овечья шерсть и как нас кормит наше маленькое хозяйство. Всё же любимой темой Алисы стала любовь между мужчиной и женщиной. И я повествовал, как умел, о первом зарождении любви; о долгой любовной прелюдии, когда человек не решается признаться сначала себе, затем другому в своём чувстве; о страданиях неразделённой любви; о том волнующем моменте, когда любящий произносит трепетные слова «я люблю тебя&raqu
XVНа следующий день листовок на школьном дворе я не обнаружил. Что такое? — недоумевал я. Ни следа от нашей провокации, белоповязочники знай себе чинно разгуливают по коридорам.Гроза разразилась через два дня.С утра весь школьный двор был усеян нашими листовками! Школьники нагибались, подбирали их, читали, гомонили. Тут и там бродили господа полицаи, растерянные. Один оранжевоповязочник попытался было собирать листовки.— Не трожь! — прикрикнула на него Варька Малахова. — Геральд Антонович не велел!Чувствуя, что что-то здесь неладно, я поднял одну листовку и с ужасом прочитал на ее обратной стороне:«Бейте окна! Бейте учителей! Крушите всё!»«Неужели Анька дописала текст?! — затрепыхалась тревожная мысль. — Да нет, какая там Анька…» Мечин обвел нас вокруг пальца, как щенков, вот уж, воистину, п е д а г о г и ч е с к и й г е н и й