Часть 2 - Глава 2

2

Классы на педагогическом факультете назывались аудиториями. В каждой аудитории, конечно, был инструмент, была, более того, дисциплина «Фортепианная игра», практические задания и зачёты по ней, но индивидуальных занятий учебный план не предусматривал. Я занималась сама, по собственной программе. В музыкальном отделе областной библиотеки я находила ноты. Просыпалась в любой будний день в шесть утра и, порой даже не позавтракав, шла на свой факультет пешком. Брала на вахте ключ от пустой аудитории (нам, «музыкантам», это разрешалось) и работала около часа до начала лекций. Ой, Господи, как много ерунды мы изучали! Педагогику, психологию, английский язык, информатику, историю, литературу, правоведение, концепцию современного естествознания, физиологию, основы безопасности жизни. Что поделаешь: университетское образование, будь оно неладно…

Годы моей учёбы были счастливым, беззаботным, ясным временем.

Что подъём в шесть утра! Что парочка нудных лекций до полудня или до двух часов, пусть даже до четырёх! Я ведь была свободна, свободна! Я в любой момент могла, к примеру, забрать из вуза документы и ступать куда глаза глядят, на все четыре стороны! Могла пойти в магазин и в один миг потратить всю свою стипендию и пособие, купив какие-нибудь безумные сапожки! Правда, туго бы мне пришлось потом… Но ничего, молодость живуча! Могла в выходной день идти, куда хочу, общаться, с кем хочу…

Своими подругами, точнее, соседками по комнате, я наслаждалась, не подберу иного слова. Как на подбор, это оказались хорошие, симпатичные и при том умненькие девочки. Иные читали книги, названий которых я даже не слышала. И при всём этом – какая редкая наивность, невинность светилась в их глазках! Некоторые ещё только начинали встречаться с кем-то и вот, иной раз врывались в комнату с восторженным визгом. «Ой, девочки! Он меня поцеловал сегодня!» Мой подростковый восторг, которым я и тогда не могла ни с кем поделиться. Большинство из них, наверное, в жизни не слышали «блатной музыки» [тюремного жаргона], выражения вроде «поскоблить пером батарею» или «поставить на хор» для них были набором звуков… Овечки!

Я сама начала много читать, не желая упасть в грязь лицом, чувствуя, насколько, в сущности, необразована. Жадно я слушала любой разговор, особенно если к нам заходили юноши и заводили между собой интеллектуальный спор. (Это тоже здесь было в порядке вещей, а для меня, с моим детдомовским опытом, невообразимо: два молодых человека в комнате, полной девушек, спорят с ними и между собой, скажем, о русском пацифизме, в пылу спора смотря на каждую как на бесполое существо.) Ведь ничего, кроме музыки, я толком не знала! Да и музыку-то не знала толком…

Всей группой мы отмечали дни рождения как «домашних», у них дома, так и «приезжих», в кафе; ходили друг к другу в гости по поводу и без повода; гуляли по городу; устраивали какие-то игры и конкурсы; выезжали на природу есть шашлыки, которые жарили чьи-то кавалеры… В любом таком веселье я принимала участие. Мне нравилось смеяться, говорить, наблюдать, и наблюдать больше всего. Всегда я оставалась немного в стороне. Никто и не примечал, что в моём стакане – не алкоголь, а минеральная вода.

Своим соседкам о том, что я – выпускница интерната, я не говорила, а сочинила какую-то сказку. Дескать, я из крестьянской семьи: мама – доярка, папа – механизатор и сторож на ферме. Это звучало заурядно, малоинтересно, и после четвёртого, пятого раза о моих родителях меня уже никто не спрашивал. Быть по-настоящему откровенной с этими девушками я не могла. Мне казалось, пропасть лежит между нами. Что ожидало бы меня, расскажи я всё? Мучительное сочувствие? Мне не нужно было сочувствия. Страх перед моей инаковостью? И пугать никого я не хотела. Я не хотела быть лисицей, случайно забежавшей в овечье стадо, от которой ярочки шарахаются, даром, что та не причинит им никакого вреда. Я была готова вся перелинять, выбелиться, завить шёрстку, весело мемекать, быть самой симпатичной и беззаботной овечкой, чтобы не беспокоить прочих.

Мне это, кстати, вполне удавалось. Я была мила, улыбчива, ласкова, я очаровывала каждую. И каждого, хотя юноши на нашем факультете были наперечёт. Я расцвела окончательно, на улице я ловила себе мужские взгляды. В общежитии, как в детском доме, царил дух беззаботного коммунизма, однако здесь не только не крали чужих вещей, но великодушно одалживали свои, а то и дарили их, если вещь её обладательнице оказывалась велика, мала или просто не приглянулась.

– Ой, Лизок! – мечтательно и слегка завистливо вздыхала хозяйка кофточки. – Тебя нужно фотографировать и фотографии в журнал отправлять! Ей-богу! Почему ты ни с кем не встречаешься, Лиз?

Почему, действительно?

Бывшее отболело, я больше не чувствовала себя вдовой. Нет, я была юной девушкой, которая, как любая, хочет счастья. Но всякий раз, поймав на себе восторженный мужской взгляд, я отвечала долгим своим взглядом – и никто, никто не выдерживал моего! Что же это за мужчина, который не выносит взгляда девушки? Тимка один смотрел на меня так, что я опускала глаза первой. Любого, каждого я сравнивала с ним. Тимочка, мой далёкий, мой вечный! Что ум? И он, Тамерлан, был умён. Ум – красота мужчины, чистая правда. Но только дураки женятся на красоте, только несчастные дамочки выходят замуж за ум. И не обязательно замужества я ждала, но «лёгких» отношений, флирта, я не понимала. Зачем, для чего, какая от него была мне радость? Любой флирт, если отбросить от него всю фиоритуру, сводится только к двум радостям: или к горделивому торжеству над беспомощностью другого, или к постели. Что весёлого в первом? И, без преданности, без нежности, кому нужна вторая? Кто вырос в детском доме, где всё просто, ясно и жестоко, тот во флирте видит что-то сальное, уродливое, нехорошее, подобное шелкам на светской барыне, в имении которой – голодающие крестьяне.

Да, от любой юной и симпатичной девушки исходит интенсивное излучение женственности, которое притягивает мужчин. Но, во-первых, у той, кто не познала мужчину, оно сильнее: это беспокойство о том, чтобы продолжить жизнь, это чисто природное, древнее. Во-вторых, я сама гасила это излучение, своим внимательным взглядом гасила. Именно поэтому в шутку, просто так за мной не ухаживали. Впрочем, поклонники у меня находились: те, которые были готовы пойти дальше шутки. Я помню двух.