Часть 2 - Глава 19

19

– Что вы как смотрите тоскливо, Елизавета Юрьевна? – поприветствовал, улыбаясь, меня отец Кассиан в пятницу, двадцать четвёртого декабря.

– Нет, не то чтобы тоскливо… А вы, батюшка, вы как посмóтрите? Вот! – я решительно вручила ему ненавистный плакат.  – Поглядите, пожалуйста!

– Изучу обязательно, только давайте пройдём и сядем за стол, как цивилизованные люди.

На столе отец Кассиан развернул плакат и задумчиво уставился на него, поглаживая бороду. Вдруг рассмеялся своим высоковатым голосом:

– А ведь с выдумкой подошли к делу! Вы заметили, Лиза, что крест на моей камилавке ещё и знак плюса во фразе образует?

– На  в а ш е й  камилавке?!

– На сей фигуре, коя меня живописать должна. Только почему католический? И разве я митрополит, чтобы мне крест на камилавке начертать? Мне и камилавку-то не пожаловал владыка, только скуфью…

– Вам бы всё шуточки шутить, батюшка! – воскликнула я почти со слезами. – Почему вы так благодушно относитесь к этому?

– А что можно изменить гневом, Елизавета Юрьевна? – тихо отозвался он. – И разве можно гневаться на скудомие? Невежество есть болезнь, которая исцеляется единым светом Христова просвещения и никак больше. Разве сердятся на больного? Чем он виноват в своей болезни?

– Тем, что не лечится! Тем, что порочит врача!

– Это не вина, Лиза, а всего лишь несчастье. Да… – он отодвинул от себя плакат. – Ведь можно было предвидеть, что именно к этому и придёт…

Мы помолчали.

– Вам не стоит, Лиза, посещать меня некоторое время, – негромко начал отец Кассиан.

– Ради вас?

– Нет, я человек непугливый. Ради себя самой. Зачем волочить за собой шлейф пересудов?

– Если ради меня самой, и если только вы мне не  п р и к а з ы в а е т е, батюшка, я ничего не хочу об этом слышать!

– Я так и думал, увы…

Снова мы помолчали.

– Отец Кассиан! – вдруг сорвалось с моего языка, сама не знаю, как. – Почему… вы не женитесь на мне?

Он поднял на меня глаза, полные такой растерянности, будто только что я изрекла богохульство.

– Не женюсь? – повторил он с испугом. – Ради чего, Елизавета Юрьевна?

– Ради того, например, чтобы эти люди и рта раскрыть не смели!

Он улыбнулся.

– Сочетаются браком не ради этого, Лизонька.

– А ради чего?

– Не «ради»! – неожиданно воскликнул он и встал с места. – Вообще не «ради»! Брак не корыстен, цели его Господь промышляет, а не человек в суете своей! Не ради, а почему! По любви. Удивительно, что я, старик, вам, молодой красавице, говорю такую банальность. По любви! Той самой, которая долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится! Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла! Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит [Первое послание коринфянам, 13:4-7]! Я понимаю, что движет вами: уважение и благодарность, сострадание и чувство вины. Это прекрасные чувства, Елизавета Юрьевна, без насмешки над вами, прекрасные, но по ним ещё не сочетаются браком! Разве вы положите грех на душу, сказав, что любите меня сейчас? В том смысле, какой обычно люди вкладывают в слово?

– Нет, – прошептала я.

– Ну, вот видите!

Отец Кассиан опустился на стул.

– Простите, ради Бога, что я с этакой проповедью на вас обрушился…

– Постойте! – вырвалось у меня. – Кассиан Михайлович, постойте, не решайте так сразу! А что, если... полюблю? Вы говорите: уважение, сочувствие, благодарность, что там ещё? Восхищение забыли. А знаете вы, как недалеко от них до любви? Какой маленький шаг? Один шаг, один! Потому я и не делала этого шага, и не сделала бы никогда, что даже думать себе о нём запретила! А сейчас, когда всё так переменилось, когда вас так ославили, разве сложно будет мне пройти этот шаг, если вы скажете? Вы только скажите…

 Я замолчала, даже не имея сил ужаснуться своей дерзости. Мы оба молчали некоторое время.

– Я не скажу, – отозвался отец Кассиан тихо. – Вашим жаром самопожертвования, Лиза, я изумлён и не нахожу слов, чтобы восхититься им.

– Да почему самопожертвования!

– А как же иначе? Как ещё назвать ваше предложение, если не жертвой? Но принять такую Авраамову жертву не могу! Сам Господь не принял, кольми аз менее Его. Я не хочу отравить ваши лучшие годы заботой о старом и больном муже, и вашу зрелость – новым вдовством. И потом, Елизавета Юрьевна! – Он снова улыбнулся. – Знали бы вы ещё, какой я гордый человек…

Я не поняла тогда этих слов. Почему, почему в самые важные моменты я настолько глупа и недогадлива!

Снова мы посидели молча.

– Вам приготовить обед? – спросила я негромко.

– Благодарю вас, честно говоря, не хочется. Кусок после вашего предложения не очень идёт в горло…

– Забудьте, пожалуйста, батюшка, забудьте всё, что я вам, дура, сказала!

Он поднял на меня выразительный взгляд:

– О! Не забуду, и не просите. До смерти не забуду…

Я встала и тихо прошла на кухню, где всё же приготовила обед, точнее, почистила и порезала овощи, сложила в кастрюлю, залила водой и поставила постный суп вариться на малый огонь. Суп может несколько дней стоять в холодильнике. Затем так же тихо я ушла, оставив на кухонном столе записку:

Простите, ради Бога! Я пойду. После всего, что сказала, нет сил оставаться и просто беседовать. Я приду в следующую пятницу – Вы хотите? Кстати, будет праздник. Или мне прийти в другой день? Или вообще не приходить? Я давала Вам свой телефон, но Вы, наверное, его потеряли. Вот, пишу его ещё раз. Пожалуйста, звоните в любое время! В буквальном смысле слова в любое! Бывают случаи, когда нужно забыть про деликатность. Хотя Вы с этим, конечно, не согласитесь…