12
Если бы отец Кассиан в е л е л мне посещать службы, не пришла бы я ни за что на свете! Но так как он подчеркнул, что ни принуждает меня, ни даже не уговаривает, то отчего ж и не зайти?
И в субботу, тринадцатого ноября, я действительно пошла в храм.
Приход в тот день оказался немноголюден: один старичок и шестеро пожилых женщин, перешепнувшихся при моём появлении. Я тихо встала почти у самого выхода.
Отец Кассиан совершал службу без дьякона, только на клиросе подтягивали ему двое разнокалиберных певчих: старуха и совсем молодой парнишка, в котором я с удивлением признала Алёшу, десятиклассника. Пели оба одинаково высокими голосами, причём бабушка явно терялась, тянулась за юным певчим, а на сложных поворотах мелодии вообще испуганно замолкала.
Да и у батюшки голос был высоковатый, надтреснутый, и сам он, небольшой, опрятный, с узкими продолговатыми ладошками, с ровно стриженной бородой, с худым, почти иконописным лицом, напоминал мне – кого же? Никого не напоминал. Ни одного сравнения из животного мира не приходило мне на ум. Напоминал древнего праведника, насельника катакомб. Я вздрогнула от самого первого «Востаните! Господи, благослови», от первых звуков его несильного голоса.
Мучительно сложно описывать чувства человека, соприсутствующего богослужению. И нужно ли? Такое описание подобно публичному раздеванию: и стыдно, и никому никакой пользы. И всё же я должна сказать немного, чтобы в дальнейшем быть понятной.
Во время службы светлое, горячее, но пронзительное чувство, чувство острой к р а с о т ы происходящего, вопреки всему красоты – вопреки скудному убранству, расстроенным голосам клирошан, косым взглядам пожилых женщин в мою сторону, – это чувство всё поднималось, поднималось во мне и добралось, наконец, до самого горла. Это не были слёзы: иное. Иное, похожее на множество крохотных полнозвучных колокольцев, которые разом зазвенели, заблаговестили по всему моему телу, соединяя своим звоном острую радость с острой тоской. Вечерня продолжалась, но я вышла в притвор, хватая ртом воздух, слыша за собой неодобрительные перешёптывания. Я не выдерживала! Что бы осталось от меня, если бы я осталась дольше? Ничего бы от меня не осталось. Вся бы я изошла звоном этих малых бубенцов! Кубик сахара погружается в воду – и нет его…
13В понедельник, возвращаясь домой, я издали заприметила отца Кассиана, отчётливую чёрную фигурку на белом снегу. И он, наверное, увидел меня, потому что остановился как раз на том месте, где тропа от церкви соединяется с тропой от школы.– Здравствуйте, батюшка.– Здравствуйте, Елизавета Юрьевна.– Тогда уж и вы мне скажите ваше отчество! А то странно выходит…– Михайлович. С радостью увидел вас в субботу во храме Божьем, хотя как бы и некоторое борение на лице вашем наблюдал. А отчего на литургию не пожаловали?Я опустила глаза.– Мне сложно вам сказать.– Сложно? – удивился он. – Или против совести вашей участие в богослужении? Атеистических взглядов придерживаетесь?– Нет… Что я, с ума сошла? Нет, я… не могу так! – Мимо нас с визгом пронеслись двое школьников, едва не задев. – Не говорят такие вещи у всех на виду, на
14А во вторник, шестнадцатого ноября, впервые я увидела Вадима. Никак не связываю отца Кассиана и Вадима, а просто вспоминаю о бывшем со мной. Видимо, если человек начинает ж и т ь, всё ускоряется вокруг него, и то, чего раньше можно было ждать годами, совершается в считанные недели, и хорошее, и дурное.Я вышла из школы – и поразилась массивному чёрному внедорожнику русского производства, который встал у входа. «Уаз-Патриот». Дверь открылась, на землю спрыгнул мужчина.Волк, сказала я себе безотчётно. Не осуждая сказала, а просто обозначая, что вижу: лиса в имена соседей по лесу не вкладывает осуждения. Что-то было в нём совершенно волчье: может быть, стрижка серых волос, короткая, «ёжиком». Или хрипловатый звук голоса. Или вот голова, чуть вынесенная вперёд, твёрдо очерченный подбородок, впалые щёки. Или глаза, которые видели только перед собой – он, чтобы посмотреть налево или направо, не глаза скашивал
15С той же недели, с пятницы девятнадцатого ноября, начались мои посещения Кассиана Михайловича Струмина. «Посещения», пишу я слово во множественном числе, будто было их нéвесть сколько… Всего пять! Как мимолётно лучшее…Казалось бы, о чём могут два столь разнесённых возрастом человека говорить по несколько часов? Но нет, сами собою находились темы для бесед. В первую пятницу я, как на духу, рассказала отцу Кассиану всё о себе, что могла рассказать. Ничего он из меня не выпытывал – он только слушал, сама его готовность выслушать располагала говорить. Слушать тоже нужно уметь, не одному музыканту. Даже напротив: известные исполнители, как раз, часто лишены этого умения: с л у ш а т ь ч е л о в е к а. Порой я забывалась, начинала лепетать что-то вовсе несвязное, что-то, что должно было быть понятным только мне одной. И спохватывалась: Бог мой, следит ли он? Или кивает из вежлив
16Шестого декабря, в начале недели, едва выйдя из школы, я снова увидела Вадима – на том же месте, где и в прошлый раз.– Ну вот! – довольно, широко осклабился он. – На ловца и зверь бежит!– Я вам не зверь! – возмутилась я.– Расска-азывайте! Очень такой хорошенький пушной зверёк…Я нахмурилась.– Нет-нет, не зверь, пардон! – он развёл руками, улыбаясь. – Вы Сельская Учительница, я знаю.– Именно так. Что вы здесь делаете?– Вас дожидаюсь. Так вы скажете ваше имя, Сельская Учительница? Вы обещали, если я приеду во второй раз.– Не обещала, но скажу. Лиза.– Оно ещё лучше, чем первое! Так что, Лиза: вас можно пригласить на свидание?– На свидание? – поразилась я. – Прямо сейчас? Нет. Я устала и есть хочу…– Поесть можно в кафе, – тут же предложил он.&n
17Возвращаюсь памятью к десятому декабря, когда, после дарения флейты, отец Кассиан сказал мне:– Сей малой постыдною лептой откупиться мню, и вотще…– Вотще – это значит «напрасно»? Почему же напрасно, батюшка?– Потому, Лиза! Вот недавно ещё один случай моего малодушия. Намедни заболел Алёша, певчий…– Отчего?– Оттого, говорит, что по улице без шапки бегал…– И серьёзно?– Бронхит. Врач из медпункта приходила, сказала так. Бронхит – не горе, конечно, а дай Бог, чтобы не приключилось пневмонии… Навестил я его, Алёшу, а перед уходом оставил небольшую сумму. И вот, Елизавета Юрьевна, как вышел за дверь, так и думаю: нехорошо, отец Кассиан, нехорошо! Скудной лептой от гресей своих откупиться мнишь…– Да что же вы ещё могли сделать, батюшка? – поразилась я. – Зря вы наговариваете на себя! Не
18Нет, я не была суеверна! Просто что-то совершалось вокруг. Я входила в учительскую – и какие-то бойкие, весёлые разговоры смолкали при моём появлении. Коллеги прятали глаза, нехорошо улыбались. Выходила – и спиной чувствовала на себе внимательные, оценивающие взгляды.В среду я делала покупки в щедринском магазине «Продукты», который все по старинке называли «сельпо».– Колбаску свежую привезли! – обратила моё внимание тётя Люда, толстая, весёлая продавщица.– Спасибо, что-то не хочется…Она хитро прищурилась.– Хозяин-барин… Дело ясное… П о с т! – сочно, насмешливо выговорила она. – Кому-то, скажем прямо, и по должности не положено. Да и много чего другого не положено – что ж, и не жить теперь, а, Лизок?Пост в самом деле шёл: Рождественский. Я не сразу и поняла намёк, и так растерялась, что при расчёте дала десят
19– Что вы как смотрите тоскливо, Елизавета Юрьевна? – поприветствовал, улыбаясь, меня отец Кассиан в пятницу, двадцать четвёртого декабря.– Нет, не то чтобы тоскливо… А вы, батюшка, вы как посмóтрите? Вот! – я решительно вручила ему ненавистный плакат. – Поглядите, пожалуйста!– Изучу обязательно, только давайте пройдём и сядем за стол, как цивилизованные люди.На столе отец Кассиан развернул плакат и задумчиво уставился на него, поглаживая бороду. Вдруг рассмеялся своим высоковатым голосом:– А ведь с выдумкой подошли к делу! Вы заметили, Лиза, что крест на моей камилавке ещё и знак плюса во фразе образует?– На в а ш е й камилавке?!– На сей фигуре, коя меня живописать должна. Только почему католический? И разве я митрополит, чтобы мне крест на камилавке начертать? Мне и камилавку-то не пожаловал владыка, только ск
20Четверг, тридцатое декабря, был последним рабочим днём 2004 года. Шёл мой последний урок в шестом классе. Передо мной на столе лежала стопка дневников. Я приступила к объявлению отметок за вторую четверть и пояснению того, за что выставлена та или иная отметка. Была я в самом начале списка, как дверь кабинета открылась. Алёша.– Что такое? – испугалась я. Юноша был не по-мальчишески бледен.– Ли… завета Юрьевна, там… к батюшке приехали…– Кто приехал?!– Митрополит…Ох, Боже мой! Этой напасти ещё не хватало!Я встала с места.– Спасибо, Алёша… Ребята, разберите дневники сами. Урок окончен.Я выбежала из школы, не думая, получу или нет головомойку от директора за срыв урока, и со всех ног бросилась к дому отца Кассиана.Чёрный «Мерседес» у калитки, за рулём дремлет молодой монах или иподьякон. Увидев дорогое авто, я