Часть 2 - Глава 11

XI

Во второй день нового года я сделал единственную прагматически полезную вещь, а именно позвонил в некую сантехническую фирму с незатейливым названием «Регион-Сервис» и договорился о замене стояка в ванной комнате. Всё остальное время я беседовал с Авророй. Меня отчасти забавляло это; впрочем, «забавляло» — не вполне точное слово. Мне было приятно то, что моё одиночество нарушилось, что я обнаружил такого внимательного, чуткого, расположенного ко мне собеседника. (Странно говорить про одиночество, если есть «невесты», но, во-первых, и появились они недавно, во-вторых, попробуй ещё поговори с ними!) Случай с Андреем меня не столько напугал, сколько позабавил: сердиться на Аврору я уже перестал, да и вначале не так уж рассердился. Мне пришло в голову вести дневник и записывать эти диалоги, но моя собеседница взмолилась о том, чтобы я этого не делал.

«Почему?» — спросил я.

«Как Ты объяснишь другим людям эти записи?»

«Кому, Бог мой, я должен буду их объяснять?»

«Любой из твоих “невест”, например».

«Думаю, у меня только одна осталась».

«А я так не думаю. Но даже если одной… Я бы так хотела, чтобы обо мне никто не знал в целом свете! Ты… уверен, что хочешь встретиться с Арнольдом?»

«Да, я ведь уже договорился».

«Ты думаешь, он что-то хорошее скажет Тебе?»

«Но мне в любом случае интересно узнать, что он скажет!»

«Я не могу настаивать…»

«Да, было бы странно, если бы Ты настаивала!»

«Я уже говорила, что так благодарна Тебе! Поэтому, конечно, я должна принимать Твои решения, даже если они мне не очень нравятся… Мне не к кому, кроме Тебя, обратиться за защитой и помощью. Мне даже толком и поговорить не с кем! Кстати, Тебе мысль о новой учётной записи в социальной сети… не нравится совсем?»

«На Твоё имя? Извини, я бы не хотел. Что-то в этом от извращения есть, как мне кажется».

«Хорошо, конечно. Я понимаю… Ты, наверное, до конца не доверяешь мне, точнее, тому, что я — самостоятельный человек, а не разновидность галлюцинации…»

«Прости, так и есть. И, положа руку на сердце, какие у меня есть надёжные основания полностью доверять?»

«Никаких. Но какие здесь вообще могут быть надёжные основания, Володя?»

С этими увлекательными разговорами я вдруг осознал, что пропустил время обеда. Куда-то исчезла упаковка пельменей, которая лежала в морозилке. Аврора слопала, не иначе… (Обратите внимание, как быстро человеческий мозг привыкает к самым большим странностям и начинает устраивать свою жизнь в соответствии с ними, даже обнаруживает в них повод для улыбки, если только понимает, что отменить эти странности невозможно.)

«Я её не трогала!» — отозвалась собеседница слегка испуганно.

«Неужели я Тебя заподозрю! Кстати, я немного не понял: мне нужно будет менять рацион?»

«Нет, что Ты! Я ведь понимаю: тело-то мужское…»

«Ну, и на том спасибо…»

Пельмени, конечно, я сам сожрал ещё раньше. Надо было заглянуть в магазин, если уж холодильник совсем пустой.

— Пошёл за пельменями, — произнёс я вслух.

«Очень хорошо, только Ты не успеешь…»

— Да ну? — улыбнулся я. — А что так?

И тут мой телефон зазвонил.

При взгляде на номер мне как-то расхотелось улыбаться. Звонила Лена.

Взяв трубку, я откашлялся: чтó сказать, не придумывалось. Девушка тоже молчала. Наконец, робко начала:

— Владимир Николаевич…

— Да?

— Я не знаю совсем, зачем позвонила, я… Я вообще-то стою у подъезда Вашего дома, уже пятнадцать минут стою… Но это тоже глупость, и зачем сказала, тоже не знаю, так что лучше я пойду, наверное…

Натянув куртку, я проворно выбежал на улицу и осипшим голосом пригласил Лену зайти ко мне. Посомневавшись, девушка согласилась кивком головы. Да, выглядело это всё как сознательная эксплуатация своей слабости, точней, образа слабости, но, говоря «сознательная», я, может быть, ошибаюсь. Девушка, похоже, по-настоящему страдала, а что до оборачивания своей женской слабости себе на пользу — кто в этом из женщин, кроме монахинь, не грешен?

И мне, конечно, тоже мучительно жалко было глядеть на неё, снова совсем бледную, снова в очень простеньком наряде (в джинсах и какой-то затрапезной кофточке с большими пластмассовыми пуговицами), потупившую взгляд, положившую руки на колени. Впрочем, с руками она не знала, что делать: вот ухватила бахрому от скатерти кухонного стола и принялась её теребить.

— Чаю? — предложил я.

— Нет… Я… думала, что мне, наверное, уйти из школы придётся, Владимир Николаевич.

— Почему? Неужели ты… Вы думаете, что это всё…

— Вы хотите сказать, что ничего не станет известным? Не станет, но мне-то, мне самой что с этим делать?

— Я очень виноват перед тобой, Лена.

— Да, то есть я не знаю… Наверное, я тоже виновата.

— Почему?

— Потому что могла бы быть порешительней. По крайней мере, в таком глупом положении тогда бы не оказалась!

— Я не могу поставить тебе это в вину, потому что нельзя быть «решительным» с человеком, который тебе несимпатичен или, по крайней мере, про которого ты не знаешь, станет ли он симпатичен.

— Это… — Лена прерывисто вздохнула. — Это не совсем так. Потому что я тоже за это время… — Она потерянно улыбнулась. — Вы не представляете, какая у девушек фантазия богатая, Владимир Николаевич. Особенно у таких вот невзрачных, как я, у которых ничего особенного не происходит в жизни. Всё что угодно навоображала себе, вплоть до свадьбы и детишек. Смешно Вам слушать, да?

— Нет, очень грустно.

— Спасибо, Вы добрый человек… — глаза у Лены наполнились слезами, и она несколько раз всхлипнула. Достала из сумочки платок, вытерла слёзы. — Я всё уже, всё… Я ведь тоже привязалась к Вам, поверила, а тут… Владимир Николаевич, почему так? — произнесла Лена высоким страдальческим голосом, но требовательно. — Почему происходит так, что они всегда вперёд вылезают?

— Кто «они»?

— Вот эти, вроде Оли Вашей! Успешные, наглые, самоуверенные, которые уже всё решили в жизни! Чем мы хуже? Я всю жизнь старалась быть хорошей, правильной, никому не делать зла, нести пользу людям, а оказалась хуже, потому никому я с этим всем не сдалась, вот вообще, совсем никому, потому что надо «интересненькой» быть! Лучше бы я журнальчики листала в детстве, которые мои подруги читали, и сердечки всякие пошлые рисовала в дневнике! Смеялась над подругами, над мелким содержанием их жизни — вот и досмеялась! Зачем ей Вы, Господи?! Она себе другого найдёт! А я не найду! — она снова всхлипнула. — У таких, как я, и без того так мало радости! Так вот же: приходят и отнимают, что уже есть! Их на руках носят, мужья шубы им покупают, машины, а мы на работу чешем к восьми тридцати, чтобы возиться с их детишками сопливыми, как будто мы ничего не заслужили больше, а они ещё нам так бросают свысока: «Так вы же не умеете найти подход к моему Ванечке! Вы вообще ничего не умеете!» Это подло, подло!

Поставив локти на стол, девушка спрятала лицо в ладони, чтобы горько расплакаться. Я неумелой рукой погладил её по голове: у меня у самого в горле встал ком.

— Как Вы могли так — сразу с двумя встречаться? — сдавленным голосом проговорила Лена. — Почему мне сразу не сказали?

— Потому что я тогда ещё не решился…

— А она за Вас решила! И за меня тоже! Хорошо это? Почему они всегда за нас решают? Но всё-таки: как Вы могли? Я ведь Вам поверила! Как Вы могли?!

— Так и мог! — с нетерпением воскликнул я. — Хватит меня уже попрекать этим! Так и мог, что у меня до того десять лет женщины не было! Надеялся, что всё наладится!

— Что, правда? — девушка подняла голову, глядя на меня с глубокой жалостью. Даже слёзы она забыла вытереть. Хотя нет, вот уже стряхнула их быстрым движением руки. — А… почему?

— Долгая история…

— Так Вы поэтому?.. Я Вам только за этим?..

— Нет, нет! Но ведь физиология есть, Лена, чёрт бы побрал её!

— Так Вы с Олей — для того?

— Я не «для того»: просто она меня сама нашла, а я не сопротивлялся.

— Из-за… физиологии?

— Что?

— Вы из-за физиологии не сопротивлялись?

— Да, в том числе, хотя я решил притормозить, когда понял, что мы уже находимся в двух шагах от койки.

— Я про это слышать ничего не хочу, имейте в виду, Владимир Николаевич! Вам вообще не стыдно мне это рассказывать? То есть, всё-таки, ещё не случилось, да? Потому что всё же… противно стало? Извините, я не имею права спрашивать, и мне никакого дела нет… А почему нельзя было… почему нельзя было мне сказать о Ваших… потребностях?

— Да потому, Елена Алексеевна, что я Вас почти три месяца подряд в щёку не мог поцеловать, Вы не позволяли!

— Да, хорошо! Жалели меня! О чувствах моих заботились! И из этой заботы решили, что уж лучше с другой как-нибудь попытаться! Отлично! Спасибо Вам большое!

— Всё это справедливо, — тихо признался я. — Подпишусь под каждым словом. А дальше-то что делать?

Лена, пристально глядя мне в глаза, не улыбаясь, закусив губу, расстегнула верхнюю пуговицу своей кофточки.

Я вначале подумал, что ей жарко, и сообразил, что дело не в этом, лишь когда она полностью расстегнулась и, поёжившись от холода, сбросила эту кофточку на пол.

Я схватил её за руки, пока эти руки ещё чего-нибудь не учудили.

— Перестань, слышишь! Прекрати!

Лена не отвечала, а только глядела на меня странным взглядом. Я сообразил, что, пожалуй, уж слишком долго её руки удерживаю в своих и что нужно встряхнуться, сказать решительное «Нет»… Почему, чёрт возьми, нужно?! Кому нужно? Оле? Перетопчется ваша Оля! Не убудет от неё…

Подхватив эту лёгкую невысокую девушку на руки, я отнёс её в комнату.

Естественная стыдливость не позволяет мне распространяться о дальнейшем. Впрочем, стремление к добросовестности повествования также не разрешает мне умолчать о том, что Лена оказалась девушкой в старинном, двухвековой давности значении этого слова, вопреки своим двадцати трём годам. Почему, однако, следовало в этом видеть что-то удивительное? Скорей, верно то, что наш век привык к разврату и в почти обычном для наших предков уже обнаруживает доблесть.

Уже после всего (мы, уставшие, лежали в постели) Лена вдруг коротко и с удовлетворением рассмеялась.

— Чему ты смеёшься? — удивился я.

— Так… Получается, что теперь я Оле перешла дорогу. Я этого не планировала специально, ты не думай!

— Не планировала, а кружевное бельё надела всё-таки.

— Кто же знал, как всё может пойти? — девушка покраснела. — Не планировала, — повторила она убеждённо. — Да и вообще: почему я считаю, что — перешла? Я о ней просто не вспомнила. А, видимо, надо было. Ты ведь… продолжишь с ней встречаться?

— Я, наверное, как честный человек должен сейчас ответить «нет»…

— Нет, ты ничего мне не должен. Я не умею требовать в таких вещах, и не хочу. Пусть это нерасчётливо, но мне это противно. Значит, ты продолжишь… А… со мной? — спросила девушка очень тихо, помолчав.

— Я бы не хотел, чтобы ты была чьей-то любовницей, Лена! Ты — замечательный человек, это унижает тебя.

— Да и я бы не хотела. Вот веришь ли, никогда не мечтала! Ни одного дня в жизни! Но что же делать? Вдруг у меня судьба такая: быть или старой девой, или чьей-то любовницей? Ты вот меня упрекнул за кружевное бельё, а я, может быть, только от ужаса его и надела! От ужаса перед тем, что всю жизнь останусь «рабочей пчёлкой», как ты меня назвал.

— А ты считаешь, второй вариант лучше?

— Не знаю, Володя! Не знаю. Я ещё пожалею, наверное… Пусть. Что ты глядишь на часы?

— Я с одним врачом собирался через час встретиться…

— В самом деле? — испугалась Лена, так что даже приподнялась. — У тебя серьёзное что-то?

— Понятия не имею! Пока. Может быть, я себе всё придумал, и, может быть, сейчас уже нет никакой необходимости, потому что нет предмета для разговора…

«Ты считаешь? — спросила Аврора грустно, но, кажется, с долей иронии. — Лена — хорошая девушка. Но всё-таки Ты в ней искал меня, признайся честно! А в ней Тебе меня не найти! Я уж не говорю про Олю, от которой меня немного тошнит. Конечно, у мужчин другие вкусы… Извини, пожалуйста, что я вмешиваюсь в Твою жизнь. Но Ты со мной разве не согласен?»

Я, кажется, застонал. Лена глядела на меня с сочувствием и тревогой.

— Тебе… таблетки нужны какие-нибудь? — спросила она.

Я усмехнулся:

— Даже и отдалённо не представляю, какие таблетки мне помогут…

— Тогда собирайся, конечно! — захлопотала Лена. — Что же мы лежим! Ты… у тебя даже сейчас лицо поменялось, ты знаешь? Будто вовсе и не твоё лицо…