XVII
Эта вторая беседа с Арнольдом меня опустошила. Опустошила физически: я еле мог вести автомобиль. Я открыл сокровенное — а меня безжалостно препарировали, вывернули наизнанку, распотрошили и к каждому потроху прицепили ярлык с латинским названием. Что значит «не было Лины»? Или я, по его мнению, вовсе из ума выжил?! Может быть, и Арнольда тогда нет? Может быть, окружающего мира тоже нет, а я подобно Браме нахожусь в безвоздушном пустом пространстве?
Но что мне делать, если действительно не было Лины? Что если я действительно потерял способность отличать реальность от фантазии? Профессионалам нужно доверять…
«Ни в коем случае ему не нужно доверять! — взволнованно произнесла Аврора. — Арнольд — материалист, и видит только вещественное, а поэтому правды он никогда не увидит!»
«Почему бы и мне не видеть только вещественное? — откликнулся я. — Чем так уж плох материализм? Мне тридцать один год, пора расстаться с некоторыми фантазиями!»
«Да потому, что есть я у Тебя!»
«Ты? Но кто Ты, Аврора? Снова Ты ответишь, что Ты — утренняя заря моей жизни?»
Собеседница грустно молчала.
«Скажи мне, пожалуйста: существовали известные, гениальные люди с таким же, как у меня… феноменом?» — спросил я.
«Конечно!»
«Кто же? Я потому спрашиваю, что пытаюсь оценить, благо ли это или всё-таки нездоровье…»
«Я отвечу, хотя это и есть их тайна… Нескольких имён достаточно? Ганс Христиан Андерсен. Льюис Кэрролл. Афанасий Афанасьевич Фет».
«В самом деле? — поразился я. — Вот, значит, откуда гениальная поэзия этого русского немца! Но только я — не поэт. Так зачем мне то, без чего огромное большинство людей прекрасно существует?»
«Откуда Тебе известно, поэт ли Ты? Ты говоришь о себе как о старике. А меж тем у Тебя так много лет жизни впереди!»
«Прекрасной жизни! Если Ты — моя Бессмертная возлюбленная, Аврора, то возлюбленную мне хотелось бы видеть своими глазами, общаться с ней как с реальной девушкой, а не в своей голове!»
«Реальных девушек у тебя целых две».
«В самом деле! — саркастически ответил я. — Верно, как я позабыл!» «Разве Аврора виновата в том, что мои девушки такие, какие есть? — тут же пришла мне в голову мысль. — Интересно, читает ли она мои мысли, которые я думаю отдельно от неё? Надо будет спросить при случае…»
Возвратившись домой и наскоро пообедав чем-то, я повалился спать: ничего мне не хотелось, ничто не вдохновляло.
Спал я долго, и виделось мне во сне что-то смутное, тревожное. Проснувшись, я обнаружил, что короткий зимний день давно кончился, за окном стемнело. Шёл снег, редкостная тишина ощущалась во всём доме. Что-то новое, особое чувствовалось в воздухе. Что-то незнаемое за то время, пока я спал, явилось в моей жизни, только никак я не мог понять, на радость или на беду пришло это незнаемое.
— Надо позвонить кому-то и выяснить, что, чёрт побери, случилось, — произнёс я вслух. В этот момент мой телефон и сам зазвонил. На экране отразился номер Арнольда.
С некоторым страхом я нажал на кнопку ответа: мне отчего-то показалось, будто мой друг звонит, чтобы сообщить, что согласовал с родственниками мою госпитализацию.
— Да? — хрипло сказал я в трубку.
— Слушай меня внимательно, — начал Арнольд без всяких предисловий. — Сегодня я встретился со своим братом…
— А у тебя есть брат?! — изумился я.
— Да! Ты не знал? — поразился Арнольд в свою очередь, искренне или притворно. — Так вышло, что я ему рассказал о твоём случае…
— Ты нарушил врачебную тайну!
— Послушай, он же мой брат всё-таки! Кроме того, человек исключительно порядочный.
— Как его зовут?
— Аркадий, то есть Аркадий Иванович: он меня чуток постарше… А он мне, в свою очередь, рассказал кое о чём, пригодном для твоей терапии.
— Хм! — скептически хмыкнул я.
— Видишь ли, есть определённая группа людей, которые профессионально занимаются объективацией человеческих, э-э-э… мечтаний, мыслей и прочих элементов мышления, включая альтернативные личности. Что-то вроде театра… правда, он не посвятил меня в подробности. Это могло бы тебе помочь, я считаю. Хотя доля сомнения у меня остаётся…
— Что это за группа? Каким образом они «объективируют», если пользоваться твоим выражением?
— Я повторяю, подробностей он не рассказал. Думаю, он расскажет всё сам. Он уже едет к тебе.
— Ко мне?!
— Ты можешь, конечно, не пустить его на порог, но я бы на твоём месте как минимум его выслушал и подумал, не стóит ли рискнуть…
«Да, — убеждённо произнесла Аврора. — Да, да, да!»
Странно это выходило: моя болезнь соглашалась с моим врачом, поневоле заставляя забеспокоиться о том, что что-то здесь не так: то ли врач — не самый хороший врач, то ли болезнь — не болезнь вовсе.
Додумать эту мысль до конца я не успел: позвонили в дверь.
XVIIIАркадий Иванович оказался мужчиной средних лет, исключительно похожим на Арнольда. Только вот голос у него был другим, и манера держаться, мягкая, интеллигентная, почти заискивающая, — тоже иной, и осанка была вовсе не прямой и горделивой, и седина в волосах имелась (видимо, «чуток постарше» было преуменьшением). Ах, да: ещё он носил очки. В одежде (джинсы, невзрачный свитер на рубашку: так, пожалуй, выглядят школьные учителя или какие-нибудь библиотекари районных библиотек на отдыхе) он тоже отличался от всегда одетого почти с шиком Арнольда.Разумеется, было бы крайне бестактно разворачивать гостя на пороге, да и не виделось мне в этой интеллигентной фигуре никакой опасности. Я предложил Аркадию Ивановичу пройти и усадил его в одно из моих двух кресел. Этим креслам, унаследованным от мамы, было верных тридцать лет. Кресла я поставил под прямым углом друг к другу, между ними, в угол комнаты — тумбочку, на которую взгромоздил
XIXЧувствую, что передавать весь рассказ Аркадия Ивановича дословно, вместе со всеми его научными жаргонизмами, моими восклицаниями и тому подобным, не имеет смысла, а потому перескажу его здесь своими словами.Раскол русской церкви, сотрясённой реформами патриарха Никона, дал начало не одному более-менее ортодоксальному старообрядчеству, но и великому множеству старообрядческих сект. Одним из беспоповских (не признающих официального священства) направлений оказались бегуны, иначе странники, скрытники или подпольники, иначе «Адамово согласие». Основателем бегунов считается некто Евфимий, благочестивый крестьянин родом из Переславля-Залесского. Проповедовал он в окрестностях нашего города, а его ученики в селе Сопелки на правом берегу Волги учредили центр странничества. Село это существует и поныне, от современной границы города оно буквально в нескольких километрах, добраться до него можно по дороге на Кострому (федеральная трасса М8). Все эт
XXЯ вернулся в комнату, сел в кресло, с которого только что поднялся, и минут пятнадцать просидел в полной прострации. Вся эта история не укладывалась в голове. Фёдор Волков — основатель секты? Католический монастырь на территории города? Инкарнаторы бестелесных сущностей? Дурной сон какой-то!Может быть, я просто заснул и только сейчас проснулся в этом кресле? Может быть, мой не вполне здоровый ум начал создавать сказки и преподносить мне их под видом реальности?Был ли звонок, который меня разбудил? Телефон отобразил номер Арнольда в списке входящих вызовов. Но вдруг… и телефон недостоверен? Нет, так можно на самом деле с ума сойти…— Что это было? — спросил я вслух. — Живой человек или галлюцинация?«Это — шанс, — ответила мне Аврора. — Шанс для Тебя увидеть меня вживую. Хотя это, наверное, и совершенно лишнее…»— Он рассказал
Часть третья. ЗаряIАдрес в сообщении указывал на здание на Первомайском бульваре в трёх минутах ходьбы от государственного академического театра имени Фёдора Волкова и в двух шагах от Казанского женского монастыря, так что я грешным делом подумал, будто обитель Mediatores в православном монастыре и размещается. Я ошибался: это оказался четырёхэтажный дом, но не современный, не «хрушёвка», даже не сталинского времени, а чистокровный «петербургский» дом прямиком из первой половины девятнадцатого века с высокими потолками, частыми узкими окнами, прямоугольными пилястрами между ними. «Дом — образец раннего классицизма», — гласила табличка на его углу. Почти весь первый этаж арендовал некий медицинский центр.Выражение «код калитки» означало, видимо, код, который следовало набрать на домофоне двери в железной решётке, чтобы та открылась. Подъездов в здании обнар
IIЧерез пару минут в комнату вошла молодая послушница в такой же, как у настоятельницы, серой рясе и села на предназначенный ей стул. Руки она положила на колени, спрятав их в широкие рукава, так что рукава сомкнулись друг с другом. Глаза девушка опустила долу.Я откашлялся и принялся рассказывать о том, как впервые услышал Аврору, обо всём, случившемся после, вначале с немалым смущением, потом постепенно его преодолев. Сидевшая напротив меня слушательница будто с детства воспитывалась для слушания, для того, чтобы впитать в себя всё и не проронить ни одного слова. Она не произносила ни звука, не меняла позы, не учащала дыхания, лишь подрагивание её длинных ресниц выдавало, что она вся обратилась в слух.Я между тем тоже смотрел на сестру Иоанну: поневоле, потому что на кого же ещё мне было глядеть весь этот долгий час с небольшим моего рассказа?«Она похожа на Лену Петрову», — пришла мне нечаянная мысль. Да, была известна
IIIВ понедельник я проснулся около десяти утра с ощущением того, что, несмотря на поздний час, не выспался. На календаре было шестое января: ещё оставалось впереди два выходных, не считая понедельника. «Сбербанк», впрочем, уже работал. Я закрыл срочный вклад, а также совершил денежный перевод на незнакомое и ничего не говорящее мне имя без особого труда, хотя молоденький операционист долго пытал меня вопросами о том, отчётливо ли я понимаю, что все мои проценты по вкладу по причине досрочного расторжения договора сгорели, не хочу ли я подождать ещё жалкие два месяца, а также точно ли я собираюсь совершить перевод такой значительной суммы. Мой паспорт он вдоль и поперёк изучил, только, наверное, не обнюхал первую страницу.— Я идиот, — сказал я себе, выйдя из банка на улицу. — Веду себя как дитё малое. Пятьдесят пять тысяч отдал чужому дяде за здорово живёшь без всякой гарантии. Сейчас возьмут они мои денежки — и только
IVВ Isis (странное название с претензией на египетский эзотеризм) на стойке администратора я попросил сообщить мой номер девушке, которая спросит мою фамилию. Портье ухмыльнулся, но пожелание записал невозмутимо. Может быть, сюда частенько заходят девицы определённого рода?Или — удивительно подумать — сюда нередко заходят сёстры и братья Mediatores?В номере я, не раздеваясь, прилёг на кровать и сам не приметил, как уснул. (Я плохо спал предыдущей ночью.)Проснулся я, когда почувствовал, что в комнате есть ещё кто-то. Как я мог ощутить это, непонятно: не слышал я ни хлопка двери, ни звука шагов. Есть ощущения, в которых мы обычно не отдаём себе отчёта, для которых даже не имеем названий, но которые иногда обостряются — моё чувство присутствия другого и было одним из них.Я открыл глаза.На пороге стояла Аврора.Кто же ещё это мог быть, кто ещё мог глядеть на меня с этой внимательностью и сочувствием?
VОставшиеся два дня январских каникул я провёл с внешней точки зрения совершенно непродуктивно. Не вставая с постели, я читал, но не сетевые статьи про украинское безумие, а бумажные книги, далёкие от злобы дня. С юности у меня на полке стоял купленный по случаю четырёхтомник Тагора, изданный «Художественной литературой» за год до моего рождения, в котором я раньше ценил только стихи: крупная проза Тагора мне в юности казалась очень вязкой и очень «индийской»: какой-то отчётливый привкус Болливуда мне чувствовался в ней. Теперь я не без удовольствия пробегал глазами по строчкам «Песчинки», когда закончил «Песчинку», перешёл к «Крушению», после — к «Дому и миру». Впрочем, это было не самое сложное усилие, необходимое больше для того, чтобы чем-то отвлечь ум, подобное тому, как лузгают подсолнечные семечки, для того чтобы заесть голод или, при беспокойстве, чтобы хоть чем занять руки.
Вместо эпилогаНачав свои записки исключительно как подобие личного дневника, я обнаружил, что они сложились в повествование, которое может представлять некоторый интерес и для других, особенно если эти другие имеют множество центров личности. Впрочем, что вообще считать множественностью, что — личностью, что — болезнью? Каждый из нас наделён даром эмпатии, то есть минутного воплощения в себе чужих чувств, мыслей и интересов. Каждый способен управлять внутренними течениями своего ума, и отсюда каждый может быть сколь угодно пластичен и множественен. Может быть, такое объяснение прозвучит неубедительно для психиатров, которые посчитают, что я маскирую свою прежнюю болезнь сомнительной философией, но что я могу с этим сделать! На всех не угодишь. Моя книга в любом случае закончена, всё, что я желал рассказать о бывшем со мной, сказано. Qui legit emendat, scriptorem non reprehendat[1], как научила меня написать Света. Впрочем, у меня им
XXVIГолос, ответивший по телефону, оказался «личным секретарём Его высокопреподобия»: нам назначили «аудиенцию» на четыре часа дня в люксовом номере одной из городских гостиниц.Номер имел широкую прихожую, в которой субтильный секретарь велел нам подождать и ушёл «с докладом». Двери́ между прихожей и гостиной не было, оттого мы успели услышать кусочек препирательства между клириками.— …Нормы! Нормы, против которых Вы погрешили! — звучал мужской голос.— Разве это уставные нормы? Назовите мне параграф Устава, и мы о нём поговорим! — отвечал женский.— Это нормы христианской совести!— У меня, Ваше высокопреподобие, нет совести. Если у человека нет личности, как у него может быть совесть? Я — tabula rasa, на которой Господу угодно чертить свою волю. Я — чистая страница, прозрачная вода, пустой кувшин, мягкая глина в пальцах Творца. Или В
XXVСо стороны холма, противоположной деревне, начиналось церковное кладбище с разномастными могилками. Кладбище давно разрослось, перешагнув кладбищенскую ограду. Девушка бесстрашно шагала между этих могилок и наконец остановилась у холмика с простым деревянным крестом без единой надписи. Присела рядом с могилкой на корточки и долго так сидела.— Кто здесь похоронен? — спросил я.— Хотела бы и я это знать… Нет ли у Тебя, Володенька, ножа, например?Хоть и удивившись странной просьбе, хоть и не без опаски, я протянул ей складной ножик, который носил в кармане куртки.Света, вынув лезвие и очистив самую верхушку могильного холмика от снега, деловито воткнула нож в землю, прорéзала с четырёх сторон квадрат, ухватила ком земли обеими руками и, вынув, отбросила в сторону. Продолжила так же методично работать.— Что Ты делаешь? — прошептал я: мне стало нехорошо от мысли, что я, возможно, в
XXIVКогда я замолчал, девушка открыла глаза, что обожгло меня ужасом и радостью. Наши взгляды встретились.— Я… Тебя припоминаю, мой хороший, — произнесла она медленно. С тайной, робкой надеждой я наблюдал её: этот тихий, но уже несомненный, постепенно разгорающийся огонёк женственности. — Ты — близкий мне человек… Только вот кто я сама?Она села на диване.— Как бы мне ещё вспомнить, как меня зовут…— Может быть, Авророй? — осторожно предположил я.— Нет! — рассмеялась она. — Точно не Авророй! Я не крейсер!И верно: передо мной была будто Аврора, но всё же не совсем она… Её сестра?— Я никого не разбудила своим смехом? — пугливо спросила девушка. — Нет? Где мы вообще? Кстати, включи свет, пожалуйста!— Ты же не любишь электрический свет…— Я? Ты меня с кем-то перепутал&hellip
XXIIIБыло уже очень поздно, когда я вернулся к дому Арнольда. Снег перестал, небо прояснилось, взошла луна.Долгий этот день с его множеством встреч и волнений совсем измотал меня. И не в одной усталости было дело: я будто за один день постарел на несколько лет.Как вообще случилось, что я полюбил эту далёкую от меня, будто с другой планеты явившуюся девушку?И полюбил ли? Именно ли её — или только воплощённую ей?Но как же ещё, если не любовью, назвать то, ради чего человек готов рассориться со всеми близкими, возвести сам на себя наговор, на что готов тратить время, здоровье, жизнь, и притом без всякой пользы и результата?Наивная картина семейного счастья с молодой красавицей исключалась, но уже не о семейном счастье я думал. Хотя бы помочь, хотя бы оказаться нелишним! Положим, я сумею направить девушку в частную клинику, сумею оплатить несколько месяцев лечения (на большее денег у меня не хватит). Только разве клиник
XXIIХоть мысль о еде после всех этих разговоров и казалась вульгарной, есть, не менее, хотелось. Мне пост никто не назначал, я сам пользоваться тремя его преимуществами, во имя Отца, Сына и Святаго Духа, вовсе не собирался. Только я принялся соображать, как бы мне в печи сварить хоть рисовую кашу, что ли (пакет риса обнаружился в стенном шкафу, да вот ни ухвата, ни чугунка не было, была лишь алюминиевая кастрюлька), как в дверь дома снова постучали.«Ну, теперь не иначе как сам папа римский пожаловал», — усмехнулся я, отпирая дверь.Нет, это был не папа римский. На пороге стояла Лена Петрова, мокрый снег лежал на её непокрытых волосах и воротнике её пальто.— Рад Вас видеть, — глупо поприветствовал я её.— Я Вас не отвлекла? — спросила Лена, тоже сохраняя этот вежливо-нейтральный тон. — От… интересных дел?А ведь когда-то мы были на «ты»… Бог мой, как да
XXIВ стенном шкафу на кухне обнаружилась парафиновая свеча. С этой свечой, помня о том, что девушка не любит электрического света, я вошёл в жилую комнату.Моя гостья так и лежала на диване, обратив к потолку бескровное белое лицо.— Здравствуйте, — сказала она мне, на несколько секунд повернув голову в мою сторону и почти вернув её в прежнее положение, словно говоря этим жестом, что не увидела ничего интересного.Да, это была сестра Иоанна, вне всякого сомнения. После целого вчерашнего дня, проведённого с Авророй, я не ожидал такого холодного приветствия. Моё сердце болезненно сжалось.— Вы, наверное, очень голодны? — спросил я.— Нет, не очень, — ответила монахиня. — Не беспокойтесь, пожалуйста. Я привычна к постам, а кроме того, любой пост полезен для тела, ума и нравственности. Целых три пользы разом. Кто же в своём уме будет от них отказываться?Это звучало бы насмешкой, ес
XXМы вновь прошли в жилую комнату и приблизились к дивану, на котором спала девушка.— Не зажигайте света, — шепнул мне клирик.Он склонился к спящей и провёл ладонью по её лицу от подбородка ко лбу.— Maid, awake,[1] — сказал он вполголоса.Девушка открыла глаза. Мужчина, напротив, закрыл их и, шевеля губами, беззвучно проговорил неизвестную мне инвокацию, которую, вероятно, обращал сам на себя, потому что, открыв глаза, он изменился. Жесты его стали плавными, женственными, посадка головы тоже неуловимо поменялась.Выйдя на середину комнаты и сложив руки на груди в районе креста, он (она?) запел (запела?) голосом столь полным, густым и неожиданно высоким, что закрыв глаза, его можно было принять за женский альт. Это была детская песенка на очень простенький мотив из шести нот (до, до, соль, соль, ля, ля соль; фа, фа, ми, ми, ре, ре, до), но распетая так медленно, серьёзно, почти торжественно, что она з
XIXЯ в страхе отступил, и клирик беспрепятственно вошёл в дом, закрыв за собой дверь. Я поспешил включить настенный светильник: уже смеркалось.— Министр? — переспросил я, всё ещё не вполне веря, хотя уже чувствуя, что всё — правда. При всей изобретательности Шёнграбенов им сложно было бы вовлечь в свой обман (сейчас, вдобавок, потерявший смысл) чистопородного британца, а лишь у тех бывают такие ласково-надменные лица, какое было у моего гостя.— Да: это традиционное название служения, или должности, если хотите, — ответил тот. — Структура ордена проста: генерал — министры областей — настоятели местных монастырей — рядовые монахи.— «Местных» означает, что монастырь в нашем городе — не один такой?Министр снисходительно улыбнулся моему невежеству.— Я министр по региону Ruthenia[1], в который, кроме собственно России, входят страны бывшего Сове