Часть третья. Заря
I
Адрес в сообщении указывал на здание на Первомайском бульваре в трёх минутах ходьбы от государственного академического театра имени Фёдора Волкова и в двух шагах от Казанского женского монастыря, так что я грешным делом подумал, будто обитель Mediatores в православном монастыре и размещается. Я ошибался: это оказался четырёхэтажный дом, но не современный, не «хрушёвка», даже не сталинского времени, а чистокровный «петербургский» дом прямиком из первой половины девятнадцатого века с высокими потолками, частыми узкими окнами, прямоугольными пилястрами между ними. «Дом — образец раннего классицизма», — гласила табличка на его углу. Почти весь первый этаж арендовал некий медицинский центр.
Выражение «код калитки» означало, видимо, код, который следовало набрать на домофоне двери в железной решётке, чтобы та открылась. Подъездов в здании обнаружилось целых три, но второй код, указанный в сообщении, сразу подошёл к первой двери, и я решил не пробовать больше.
Внутри подъезда меня поразило очень слабое освещение, а также крутая лестница на второй этаж: от этой лестницы уже сразу становилось не по себе.
На площадку второго этажа выходило целых шесть дверей. В старину строили масштабно: гостиная, столовая, комната для каждого члена семьи, комната для прислуги… В советское время все эти многокомнатные квартиры уплотнили, отдав «излишки жилплощади» рабочему классу. Похоже, затем в каждую комнату сделали отдельный вход, но кухня и санузел могли остаться общими.
Богатые металлические двери на третьем этаже, числом только две, указывали на то, что жильё здесь купили состоятельные люди. Звонить в любую из этих квартир, чтобы спросить, не здесь ли находится таинственная обитель, было, пожалуй, излишним.
Я поднялся на четвёртый этаж, пройдя на площадке между третьим и четвёртым металлическую решётку, также с кодовым замком (к ней подошёл третий код, указанный в сообщении, это укрепило меня в мысли, что я на правильном пути, конечно, в чисто географическом смысле слова).
Лестничную клетку четвёртого этажа освещала единственная тусклая лампочка, которая, однако, позволила увидеть, что на всей площадке имеется одна-единственная дверь.
Ничего не было ни на этой двери, ни рядом с нею: ни таблички, ни номера квартиры, ни кнопки звонка — только нарисованный углём крест причудливой формы, края горизонтальной перекладины которого загибались кверху, образуя подобие чаши или греческой буквы Ψ. Ах, да: имелось в двери ещё и маленькое, десять на десять сантиметров, смотровое окошко.
Это как же понимать: обители принадлежит почти целый этаж старого дома в, почитай, самом центре города, где квадратные метры просто золотые?
Я постучал в дверь. Спустя полминуты окошко откинулось: на меня уставилась пара любопытных глаз существа неопределённого возраста и пола.
— Что Вам угодно?
— Мне назначено… — промямлил я.
— Одну минуту… Вы — Фёдоров?
— Да.
С шумом провернулись несколько замков. Дверь открылась.
Я не без страха вступил в неосвещённую прихожую и почти сразу, как только дверь затворили, оказался в совершенной темноте. Привратник (привратница?) легко коснулся (коснулась) рукой моего рукава.
— Пожалуйста, снимите обувь и оставьте здесь, — вполголоса, почти шёпотом проговорило существо. — И, пожалуйста, не шумите: сейчас время вечерних медитаций. По этой же причине мы не зажигаем свет. Дайте мне Вашу куртку.
Я протянул куртку куда-то вперёд, в кромешную темень, и её тут же подхватила пара услужливых рук. Через минуту холодная рука легко коснулась моей левой ладони.
— Пожалуйста, следуйте за мной, — велели мне.
Мы прошли каким-то длинным коридором, несколько раз повернув, и внезапно, шагнув из тёмного пространства, очутились в тускло освещённой комнате средних размеров, почти квадратной. Меня поразило то, что в комнате не было окна. Современные строители, конечно, способны учудить любое головотяпство, но неужели полтора века назад в жилой комнате не предусмотрели окошка? Лишь потом я сообразил, что окно могло быть наглухо замуровано. Удивила меня и тишина, невероятная для многоквартирного дома: не проникал сюда ни уличный шум, ни звуки от соседей снизу.
Стены комнаты были выкрашены невыразительной серой краской. Пол был покрыт керамическими плитками простого рисунка, исключая всякий уют и как бы обозначая посетителю, что он — не дома и не в гостях у друзей. Одну из стен во всю длину и высоту заняли шкафы с бумагами. На стене напротив висели два портрета: фотография римского папы (современная) и портрет Фёдора Волкова, очень стилизованный, так что его можно было принять за икону. Узкий, в католическом стиле, кружок нимба вокруг головы основателя первого русского театра только убеждал в этом. Прямо напротив входа находилось большое распятие всё той же странной формы, с выгнутой вниз горизонтальной линией. Из мебели в комнате имелись деревянный стол и четыре стула, лакированные, жёлтого цвета, по виду очень древние: так, пожалуй, могла бы выглядеть казённая мебель в кабинете Порфирия Петровича или любого другого судебного пристава полтора века назад. Свет шёл от пяти свечей в бронзовом подсвечнике (самых простых, парафиновых, которые можно купить в магазине хозяйственных товаров по восемь рублей за штуку). Подсвечник стоял на столе. Больше ничего в комнате не было.
Настоятельница, сидевшая за столом, жестом пригласила меня садиться и ещё некоторое время занималась своими бумагами, давая мне возможность разглядеть её внимательней. Женщина лет сорока, с узким носом, острым подбородком, головой без единого волоска: с такой кинематографической внешностью она могла бы играть злодеек в американских фильмах для детей, если бы не выражение насмешливого добродушия на её лице. Одета игуменья была в серую рясу с капюшоном, но капюшон она сняла, возможно, из-за духоты в комнате; на груди она носила небольшой серебряный крестик уже знакомой мне характерной формы, единственный знак служения. Я не торопил матушку, но она наконец и сама отложила документы.
— Не люблю электрический свет: так-то лучше, правда? — были её первые слова. — Здравствуйте, Владимир Николаевич.
— Здравствуйте, — ответил я. — Простите, не знаю, как Вас называть…
— Ваше преподобие. Или Вы про имя? Это лишнее, поверьте. Мне кратко рассказали о том, зачем Вы пришли. Прежде чем мы перейдём к исполнению Вашей просьбы, я должна прояснить кое-что. Мы были бы рады сосредоточиться только на молитвенном труде и на нём одном! Но обитель должна выживать в наше жестокое время, которое знает миллион способ зарабатывания денег, кроме способа святого Франциска, а именно нищенства во имя Божие. Мы вынуждены поэтому идти навстречу просьбам наших посетителей, конечно, за определённое пожертвование. Я слышала, Вы усомнились, нет ли в исполнении некоторых таких просьб известного медиумизма или иного потворства человеческому пороку. Поверьте, мы решаемся на incarnatio temporaria только в том случае, когда абсолютно убеждены, что оно послужит добродетели или хотя бы не увеличит меру зла. Про Ваш случай, в частности, мы сомневались и убедились в возможности, лишь узнав, что это может способствовать исцелению Вашего… недуга, по крайней мере, не ухудшит положения. Вам понятно это?
Я кивнул.
— Прекрасно. Теперь о размере пожертвования. За час служения любого брата или сестры Mediatores мы рекомендуем пожертвование в размере тысячи.
— Рублей? — глупо уточнил я.
— Господь с Вами, Владимир Николаевич! — игуменья улыбнулась моей наивности. — Фунтов стерлингов.
— Тысяча фунтов стерлингов! — вскричал я. Фунт стерлингов в то время стоил около пятидесяти пяти рублей, а у меня в банке лежали только сто тридцать пять тысяч. Уж не фунтов стерлингов, разумеется.
— Тише, тише! — недовольно осадила меня настоятельница. — Идут вечерние медитации… Среди наших посетителей — публичные люди, настолько публичные, что Вы каждый день видите иных по телевизору, причём, само собой, не по городскому каналу. Иные ради услуг нашей обители приезжают в город специально. Количество роскошных гостиниц в городе — Вы его только с туристами связываете? Так неужели тысяча рублей для исключительно сложного духовного усилия, почти невозможного, непосильного для обычного человека, а также очень востребованного сильными мира сего — это достаточное пожертвование?
— Простите, я хотел узнать: слово «рекомендуем»…
— …Не должно Вас вводить в заблуждение. Вы имеете полное право не жертвовать ничего. Но тогда и мы оставляем за собой право отказать Вам в помощи. Кстати, учтите: в любом случае мы не берём на себя никаких обязательств или гарантий.
Я хмуро уставился в пол. Никто не торопил меня: игуменья продолжала листать бумаги, будто и не было предыдущего разговора. Спустя несколько минут я произнёс несколько грубей, чем хотел:
— Хорошо, пусть. Правда, столько налички с собой у меня нет.
— Не требуется, — невозмутимо ответила матушка. — Вы совершите перевод на вот этот карточный счёт из любого отделения Вашего банка, — она протянула мне листок с реквизитами. — Завтра как раз начало рабочей недели, банки должны уже открыться после новогодних праздников. Подпишите, кстати, вот этот лист: это договор пожертвования, в котором Вы отказываетесь от всяческих претензий.
Проглядев печатный текст и скривившись, я поставил подпись.
— Сколько часов incarnatio Вам требуется? — спросила настоятельница
— Один.
— Я так и думала. К которому часу и куда должна прийти наша сестра, которая совершит воплощение?
— Часа в три. Ко мне домой, куда же ещё! Хотя нет, постойте… — Я вспомнил о своих «невестах»: что я должен буду сказать любой из них, если, явившись без предупреждения, она меня обнаружит дома с незнакомой девушкой? И без того с ними проблем не оберёшься… — Лучше в гостиницу, если, конечно, можно. Только, чёрт побери, я не знаю, в какую…
— Не поминайте имя нечистого! Можно и в гостиницу, почему бы нельзя? Отсюда в двух шагах — Isis, прекрасная гостиница. Было бы за моей спиной окно, Вы бы её сейчас видели в окно.
«Конечно, можно, — угрюмо подумал я. — За такие деньжищи, небось, всё что угодно позволят». Будто прочитав мои мысли, игуменья предостерегающе подняла указательный палец вверх:
— То, что совершается во время incarnatio, остаётся тайной посетителя, но я обязана Вам напомнить, что Вы имеете дело со святыми сёстрами, давшими обет целомудрия! К сожалению, я вынуждена полагаться лишь на Вашу порядочность, потому что установить произошедшее между mediatrix, то есть посредницей, и тем, кто просит об incarnatio, нет после никакой возможности… — Она вздохнула, искренне или притворно.
— Я понял Вас. Я могу идти?
Игуменья негромко рассмеялась:
— Вы положительно с ума сошли: куда идти? Сейчас я приглашу сестру, которая Вас выслушает. Как ей иначе трудиться: читая Ваши мысли на расстоянии? Извините, мы этого не умеем. Мы не кудесники и не чародеи, а только смиренные овцы Христовы. Опишите в двух словах воплощаемую сущность, spiritus incarnatus.
— Это молодая девушка, наверное, не старше двадцати, думаю, немного субтильная…
— Достаточно. Думаю, сестра Иоанна подойдёт в самый раз. Я приглашу её сюда. Расскажите ей все подробности, опишите ей spiritus так полно, как возможно. Спрашивать она Вас ни о чём не сможет: в повседневной жизни сёстрам не советуется использовать речь. Это нужно для достижения глубокой внутренней тишины и полного бесстрастия. Поэтому вся надежда на Ваше красноречие. Как только Вы закончите, сестра Иоанна Вас оставит и брат Тимофей Вас проводит к выходу. Вам всё ясно?
Я кивнул.
Не проронив больше ни одного лишнего слова, не тратя время на мирские формулы вежливости, матушка кивнула в ответ, встала и вышла из комнаты. Выходя, она передвинула один из пустых стульев, поставив его точно напротив моего, но на достаточном от меня расстоянии.
IIЧерез пару минут в комнату вошла молодая послушница в такой же, как у настоятельницы, серой рясе и села на предназначенный ей стул. Руки она положила на колени, спрятав их в широкие рукава, так что рукава сомкнулись друг с другом. Глаза девушка опустила долу.Я откашлялся и принялся рассказывать о том, как впервые услышал Аврору, обо всём, случившемся после, вначале с немалым смущением, потом постепенно его преодолев. Сидевшая напротив меня слушательница будто с детства воспитывалась для слушания, для того, чтобы впитать в себя всё и не проронить ни одного слова. Она не произносила ни звука, не меняла позы, не учащала дыхания, лишь подрагивание её длинных ресниц выдавало, что она вся обратилась в слух.Я между тем тоже смотрел на сестру Иоанну: поневоле, потому что на кого же ещё мне было глядеть весь этот долгий час с небольшим моего рассказа?«Она похожа на Лену Петрову», — пришла мне нечаянная мысль. Да, была известна
IIIВ понедельник я проснулся около десяти утра с ощущением того, что, несмотря на поздний час, не выспался. На календаре было шестое января: ещё оставалось впереди два выходных, не считая понедельника. «Сбербанк», впрочем, уже работал. Я закрыл срочный вклад, а также совершил денежный перевод на незнакомое и ничего не говорящее мне имя без особого труда, хотя молоденький операционист долго пытал меня вопросами о том, отчётливо ли я понимаю, что все мои проценты по вкладу по причине досрочного расторжения договора сгорели, не хочу ли я подождать ещё жалкие два месяца, а также точно ли я собираюсь совершить перевод такой значительной суммы. Мой паспорт он вдоль и поперёк изучил, только, наверное, не обнюхал первую страницу.— Я идиот, — сказал я себе, выйдя из банка на улицу. — Веду себя как дитё малое. Пятьдесят пять тысяч отдал чужому дяде за здорово живёшь без всякой гарантии. Сейчас возьмут они мои денежки — и только
IVВ Isis (странное название с претензией на египетский эзотеризм) на стойке администратора я попросил сообщить мой номер девушке, которая спросит мою фамилию. Портье ухмыльнулся, но пожелание записал невозмутимо. Может быть, сюда частенько заходят девицы определённого рода?Или — удивительно подумать — сюда нередко заходят сёстры и братья Mediatores?В номере я, не раздеваясь, прилёг на кровать и сам не приметил, как уснул. (Я плохо спал предыдущей ночью.)Проснулся я, когда почувствовал, что в комнате есть ещё кто-то. Как я мог ощутить это, непонятно: не слышал я ни хлопка двери, ни звука шагов. Есть ощущения, в которых мы обычно не отдаём себе отчёта, для которых даже не имеем названий, но которые иногда обостряются — моё чувство присутствия другого и было одним из них.Я открыл глаза.На пороге стояла Аврора.Кто же ещё это мог быть, кто ещё мог глядеть на меня с этой внимательностью и сочувствием?
VОставшиеся два дня январских каникул я провёл с внешней точки зрения совершенно непродуктивно. Не вставая с постели, я читал, но не сетевые статьи про украинское безумие, а бумажные книги, далёкие от злобы дня. С юности у меня на полке стоял купленный по случаю четырёхтомник Тагора, изданный «Художественной литературой» за год до моего рождения, в котором я раньше ценил только стихи: крупная проза Тагора мне в юности казалась очень вязкой и очень «индийской»: какой-то отчётливый привкус Болливуда мне чувствовался в ней. Теперь я не без удовольствия пробегал глазами по строчкам «Песчинки», когда закончил «Песчинку», перешёл к «Крушению», после — к «Дому и миру». Впрочем, это было не самое сложное усилие, необходимое больше для того, чтобы чем-то отвлечь ум, подобное тому, как лузгают подсолнечные семечки, для того чтобы заесть голод или, при беспокойстве, чтобы хоть чем занять руки.
VIВ первый рабочий день нового 2014 года, как это часто случается, на меня свалилась масса дел, из которых каждое в отдельности было несложным, даже тривиальным, но в совокупности их оказалось для первого дня многовато.Началось с самого утра: я ещё ехал в школу, когда мне позвонила замдиректора по учебной работе. С утра не вышла учительница истории: у неё случился приступ мочекаменной болезни.— Ну, посадите восьмой класс вместе с девятым, — предложил я. — Что у них в девятом по расписанию?— Я им лучше контрольную дам!— Вот видите: Вы ведь сами уже нашли решение!— Я просто чтобы согласовать, Владимир Николаевич!— Понимаю, и спасибо.— Владимир Николаевич, стесняюсь спросить… а может быть, Вы их сейчас подхватите?— Нет-нет, увольте! — запротестовал я. — Я когда ещё буду! Я в пробке!Вот, правда, только этого не хватало: ко
VIIСмотровое оконце в двери обители в этот раз не открывалось очень долго — его отворили лишь после пяти минут моего неутомимого стука.— Кто Вы такой и что Вам угодно? — недружелюбно спросили меня. Голос, кажется, принадлежал не служке, а самой настоятельнице.— Я уже был у Вас! Моя фамилия Фёдоров…— Вы пришли очень, очень не вовремя! — вылетело из окошка. — У нас сейчас вечернее богослужение!— Я готов ждать сколько потребуется!— Кто Вам сказал, что Вас вообще примут?— Но я не уйду отсюда! — крикнул я на весь подъезд. — Я не сдвинусь с места!— Хорошо, хорошо, подождите, я посмотрю, можно ли что-то сделать… Только не вопите так, ради Христа!Ещё через добрых четыре минуты дверь открылась. Я хотел войти — но игуменья сама вышла на лестничную площадку и закрыла за собой дверь, которую тут же кто-то запер.
VIIIТа неделя до новой встречи, назначенной в обители, оказалась совсем заурядной и была последней неделей, в которой не произошло ничего сверхординарного. Я работал, решая текущие вопросы жизни школы. Все они были похожи на те мелкие проблемы, с которыми я столкнулся в первый рабочий день нового года, если не по названию, то по сути, поэтому описывать их я не буду.«Невесты» меня не беспокоили. Правда, в субботу на мой телефон пришло сообщение от Оли:«Сто лет тебя не видела… Нам нужно поговорить».«Поговорить — это значит поставить мне какие-то условия, да?» — отправил я ответ.«Ты всё сводишь к грубости! Да, и это тоже».«Ты можешь поставить их сейчас, — ответил я. — Очень много работаю, минуты нет свободной».«И в субботу тоже? Я думала, школы не работают по субботам!»Я отмолчался в ответ на эту обиженно-са
IXВ третий раз я поднялся по крутой лестнице старого дома. Дверь обители с начертанным на ней крестом странной формы была распахнута.— Что за чертовщина? — пробормотал я и, посомневавшись, вошёл внутрь, окликая:— Досточтимые братья и сестры! Есть здесь кто-нибудь?Не было не только досточтимых братьев, но и вообще, похоже, никого.Я обошёл всю эту огромную, пол-этажа занимавшую квартиру, ныне вовсе пустую от мебели и вещей. Впрочем, нет: кой-где на полу попадались и вещи: бросовые, никчёмные, а то и откровенный мусор. Ничего, что бы намекало на пребывание здесь ещё недавно целого монастыря.В дальней комнате я наконец наткнулся на двух рабочих-таджиков, которые, похоже, здесь штукатурили стены, а сейчас, сидя на деревянных козлах, перекусывали кефиром и белым батоном. Как они могут есть в комнате, полной строительной пыли? Бедняги!— Где Ваш начальник? — спросил я.Рабочие залопота