Пролог

Канун Рождества

Лэндон

Подняв воротник пальто, я торопливо спускаюсь по ступеням и направляюсь к центральным воротам клиники. Под подошвами хрустит пушистый снег вперемешку с цветными брызгами от разорвавшихся хлопушек. Кудрявые полоски серпантина свисают с перил, цепляются за зеркала и дворники припаркованных на территории больницы автомобилей.

Декабрьский по-праздничному трескучий мороз мгновенно перехватывает горло. В лицо ударяет порыв холодного ветра, покалывая щеки ледяными иглами. Рассвет наступит не раньше, чем через час, зимнее солнце не спешит просыпаться, но город давно не спит. Канун Рождества — особенное время, когда предчувствие волшебства буквально витает между домами, залетает в окна, звенит бубенцами и цокочет копытами пластмассовых оленей в красных шарфах.

Задержавшись на тротуаре, я вдыхаю полной грудью очищенный морозом воздух. Прищурившись от обилия мерцающих огней и гирлянд, смотрю на охваченных праздничной суетой улыбающихся прохожих. Они спешат к своим семьям по сверкающим иллюминацией улицам мимо наряженных елок, пританцовывающих Санта-Клаусов, сверкающих витрин и парочки нетрезвых эльфов, раздающих прохожим леденцы в красивых обертках. Паутины яркого света тянутся от здания к зданию, попутно обнимая замершие голые ветви деревьев, оживляя каждое подмигивающими огоньками и словно предлагая присоединиться к сказочному представлению.

Повинуясь внезапному импульсу, оглядываюсь на фасад клиники. Под вывеской с названием переливается гирлянда всеми оттенками голубого, состоящая из сотни покачивающихся на ветру искусственных снежинок, так похожих на настоящие, что отражая свет праздничных огней, щедро валятся с неба на мои волосы и плечи, забираются за воротник, превращаясь в крошечные капельки воды от соприкосновения с горячей кожей.

— Бейкер, подожди минуту, — услышав свое имя, фокусирую взгляд на приближающейся фигуре Джона Ресслера. Он быстро направляется ко мне, на ходу накидывая пуховик прямо поверх белого халата. Я инстинктивно иду навстречу к коллеге.

— Мы вроде попрощались, когда кофе пили, — напоминаю, когда между нами остается несколько шагов. ­— Что это? — нахмурившись, с недоумением смотрю на протянутую Джоном прямоугольную плоскую коробку, размером с ладонь и завернутую в глянцевую яркую бумагу с красно-белыми рисунками.

— Держи, говорю, — раздраженно бросает Джон, пытаясь отдышаться после бодрой пробежки и не спеша прояснять свой странный жест. Мы, конечно, очень давно друзья, но подарки у нас дарить не принято. Угостить друг друга выпивкой в баре после дежурства — вот это другое дело.

— И с Рождеством я тебя, вроде, уже поздравил, — озадаченно смотрю на запыхавшегося приятеля, автоматически бросая неожиданный презент в карман пальто. 

— Не-а, — отрицательно мотнув головой, лыбится Ресслер. — Не поздравил. Но подарок не от меня.

— Нет? — еще больше теряюсь я, припоминая, кто из медсестер и прочего младшего персонала не отметил меня своим вниманием и дарами в последнее перед отпуском дежурство.  

— Разочарован? — хохочет Джон, явно пребывая в лучшем настроении, чем я, хотя это он должен был с сегодняшнего дня отправиться в запланированный отпуск. — Не парься, дружище. Пациентка твоя передала. Тёрлась у твоего кабинета. Очень расстроилась, что не успела поздравить лично.

— У меня, точнее теперь у тебя, их больше двадцати. Какая именно? — уточняю я, не веря, что Ресслер из-за такой ерунды бросился меня догонять.

— Имя вылетело, — Джон задумчиво морщит лоб. ­— Худенькая, маленькая, волосы под мальчика, глаза большие, грустные.

— Я не оперирую детей, Джон, — напоминаю с иронией. — И ты тоже. А большие и грустные глаза будут у меня, когда я попаду в снегопад и застряну на трассе, если не выеду прямо сейчас. Ты с каких пор такой сентиментальный стал?

— Не знаю, жалко стало. Рождество все-таки, а тут такая беда у малышки. Любимый доктор свалил, не попрощавшись. Она, как узнала про твой отпуск, чуть не расплакалась. Влюбилась, наверное.

— Ресслер, в нас каждая вторая пациентка женского пола влюбляется, вне зависимости от возраста, и вся любовь благополучно заканчивается сразу после выписки, — произношу, потирая озябшие ладони и мысленно прикидывая, успею ли я добраться до загородного дома до начала снегопада.  Джон ухмыляется, понимая, что возразить ему нечего.

— В общем, я передал. Совесть моя чиста. Скоро утренний обход, скажу крохе, что ты очень обрадовался подарку, — подмигнув мне, Джон разворачивается, чтобы вернуться к своим прямым обязанностям. Внутри что-то неприятно натягивается. Пациентка, попадающая под описание Ресслера, у меня только одна.

— Подожди, — задерживаю Ресслера, взяв за локоть. — Диагноз помнишь? Ты всю ночь у меня истории болезни принимал.

— Диагноз помню, — повернувшись, кивает Джон. — Ротационный перелом позвоночника со смещением, — выдает тоном отличника. — Через пару дней буду ее готовить к выписке.

— Фигуристка, — вспоминаю я, непроизвольно бросая взгляд на искусственный каток, находящийся прямо за забором клиники. Его установили недавно, буквально пару дней назад, и по вечерам на нем не протолкнуться от посетителей на коньках. 

«Доктор, вы можете попросить палатную медсестру, чтобы она не поднимала жалюзи?» 

И эту просьбу во время утреннего обхода я тоже вспомнил, но причину понял только сейчас. Из окон ее палаты каток виден, как на ладони.

— Фигуристой ей точно не быть, — качнув головой, прогнозирует Ресслер. — Но ходить и вести полноценную жизнь сможет.

— Ладно, надо ехать, — протянув руку, пожимаю ладонь друга и выжимаю из себя заезженное: — Счастливого Рождества, Джон.

Через десять минут, задав навигатору координаты пункта назначения, я выворачиваю на шоссе. Автоматический женский голос сообщает, что дорога займет пятьдесят семь минут, предупреждая о заторе на центральной городской авеню. Решив не тратить время на пробку, меняю маршрут и погромче врубаю радио. Салон автомобиля наполняет меланхоличный голос Джорджа Майкла с неизменным рождественским хитом всех времен и народов:

«Last Christmas

I gave you my heart,

But the very next day you gave it away…»

Решив найти что-то пободрее, я переключаюсь на другую частоту и вновь попадаю на эту же композицию. Раздраженно выругавшись, ищу дальше.

«На Рождественскую ночь метеорологи обещают жителям Чикаго сильную метель с ураганными порывами ветра, самый эпицентр которой придется на пригород, предостерегает всех, кто планирует поездку на автомобиле, быть осторожнее на дороге, но, а мы продолжаем согреваться малоизвестными фактами на зимнюю тему», — жизнерадостным голосом вещает диктор третьей по счету радиостанции. Неужели хоть что-то, не содержащее словосочетание «Last Christmas». Радиоведущий продолжает болтать, снегопад усиливается, ветер бросает в лобовое стекло горсти белой пыли, а оставшиеся километры, вопреки ужасной видимости и обледеневшему покрытию дорожного полотна, медленно, но верно сокращаются.

— Через один километр поверните направо, — оживает навигатор.

«И теперь мы с вами поговорим о фантастическом примере самоорганизации материи из простого в сложное, — перебивает механического собеседника неугомонный ведущий. —  И речь пойдет… Вы никогда не угадаете. Конечно же, о снежинках.

Сбросив скорость, я резко выворачиваю руль, едва не пропустив поворот, в который один хрен не вписываюсь. Все происходит мгновенно и в тоже время, словно застывает во времени. Автомобиль заносит, несмотря на тщетные попытки удержать управление. Но я не чувствую паники, не вижу вспышкой пролетающую жизнь перед глазами. Ни зашкаливающего пульса, ни сбивающегося ритма сердца. Абсолютное ничего. Я словно отстранённый наблюдатель, а не тот парень за рулем неуправляемого автомобиля, несущегося по дороге. Трасса напоминает гребаный каток, на котором тяжеленный внедорожник кружит, словно изящная фигуристка в танце. У него, а точнее у меня, практически нет шансов. Чудес не бывает, но в Рождество так хочется в них верить.

«Вы знали, что более трех миллиардов человек, живущих на Земле, никогда не видели снежинок? Невероятная цифра. Трудно представить всех этих несчастных», — продолжает болтать радиоведущий.

Под визг тормозов и скрип шипованных шин, скользящих на ледяной дороге, глянцево-черный монстр на скорости влетает мордой в сугроб на обочине, из которого торчит дорожный знак.

«А о том, что в Японии находится единственный в мире музей снежинок, названный именем ученого, считающий, что снежинки — это письма с небес, вы тоже наверняка не слышали?»

— Вы ушли с маршрута, — бездушно оповещает навигатор и замолкает.

«Как вам такой факт: в одном кубометре снега находится триста пятьдесят миллионов снежинок, каждая из которых уникальна?»