Глава 26

Эти сны всегда начинались одинаково на крохотном скалистом пятачке между океаном и огненной землей. Приходил Джин в облике огромного огненного тигра, превращался в человека и переносил ее к горячим источникам или заброшенному храму с самодельными циновками на полу. Туда, где они узнали друг друга впервые. Где безопасно, безлюдно и так хорошо, так сладко любить друг друга.

Мия с нетерпением ждала прихода этих пугающе реалистичных грез. Чувственные и жаркие, они были ее тайной отрадой.

Но сейчас, увидев под ногами знакомый обрыв и перекатывающиеся кольца дракона внизу, она вместо радости ощутила тоску.

Это неправильно! Почему она продолжает грезить о Джине, если согласилась стать наложницей Ледяного Беркута? Если приняла это решение добровольно и отдалась дайме Такухати с радостью?

Можно сделать вид, что ничего не случилось. Разве властен человек над своими снами?

Но это будет ложью.

Мия чувствовала, знала – этот сон в ее власти. А если так, она должна выбрать.

Нельзя отдаваться одному мужчине, мечтая о другом. Это унизит ее, и унизит Акио.

Сны или реальность? Самханский лазутчик или дайме Эссо? Предатель или человек, спасший Мие жизнь?

Нет, здесь нельзя выбрать разумом, как выбирают коня или ткань для нового кимоно на базаре! Нужно спрашивать сердце.

А сердце не спешило с ответом.

Джин… Он снился ей в пугающе-чувственных снах. Пылкий и опытный любовник, веселый рассказчик, внимательный друг. Просыпаясь, Мия чувствовала себя такой несчастной и одинокой, что хотелось плакать в подушку. Она злилась на свою неспособность забыть самханца, но засыпала с надеждой увидеть его.

Мужчина, которому Мия спасла жизнь. В которого влюбилась – впервые в жизни, со всем пылом, свойственным юности. А он вел себя сдержанно, ничего не обещал, кроме того, что увезет ее в другую страну. В его объятиях Мия впервые познала наслаждение, а потом он изменил ей и исчез, так и не сдержав обещания.

Акио… Он хотел ее с первой встречи, и не скрывал этого. Не желал понимать слова «нет», оскорблял и пугал Мию своей настойчивостью.

Но он же защищал ее всегда, когда в этом была необходимость. Защищал, лечил, отдав столько силы, что волосы и сейчас отрастают на ладонь в день. Спас от демонов и наместника, выкупил на мидзуагэ…

В душе он не такой, каким показался ей при первой встрече. За надменной и жестокой маской Ледяного Беркута прятался кто-то другой. Незнакомец, которого Мия пока не знала, только догадывалась о его существовании.

После прошлой ночи Акио стал ей ближе, будто они познали друг друга не только телом, но и душой. Вожделение, которое Мия вызывала в сильном и могущественном мужчине, льстило ее самолюбию. Но кроме тщеславия, девушкой двигали иные, более глубокие и достойные чувства – восхищение, уважение, благодарность.

Акио Такухати притягивал и пугал. Рядом с ним Мия чувствовала себя слабой, но если раньше в этой слабости был привкус безнадежности, то теперь она стала сладкой. И гордость, прежде оскорбленно требовавшая забыть мужчину, который видит в Мие лишь постельную утеху, вдруг встала на его сторону. Теперь гордость велела показать все, на что способна его наложница, доказать Акио, что Мия достойна большего.

Теплые руки легли на плечи. Губы скользнули по шее, лаская, согревая дыханием.

- Почему я забываю тебя, когда просыпаюсь? – печально спросил голос над ухом. – И почему вспоминаю, когда попадаю сюда снова?

- Потому что я так хочу, - ответ родился сам собой, раньше, чем разум успел осознать вопрос. Мия высвободилась из объятий и взглянула в упор в зеленые раскосые глаза.

Сердце сжалось от предчувствия расставания. Она всматривалась в благородные черты лица: тонкий нос, высокие скулы, мужественный подбородок, мягкие губы, которые столько раз целовали Мию и шептали ее имя. Рыжие волосы отросли, теперь он собирал их в хвостик, но слишком короткие непокорные пряди спереди торчали смешными вихрами…

Идеальный мужчина. Фантом, созданный ее тоской по несбывшемуся.

Мия знает, каков реальный мужчина. Тот, кто ждет ее за порогом сна. У него колючие синие глаза и неуживчивый характер. Стальные пальцы, раз за разом оставляющие синяки на нежной коже, и хриплый голос, от которого внутри все плавится и находит приятная слабость.

С ним не будет просто, но он – настоящий.

- Не приходи ко мне, - четко выговорила Мия, глядя прямо в глаза Джину. – Я больше не хочу, чтобы ты мне снился.

***

Сон ушел мгновенно. Джин сел на циновке, глотая воздух ртом и вглядываясь в темноту каюты невидящими глазами.

Пахло благовониями и просмоленным деревом, за тонкой стенкой мерно шелестели волны.

- Что за екайские проделки? – громко спросил Джин, и сам удивился, как сдавленно прозвучал его голос.

Он опять не помнил своего сна, но если раньше это вызывало только легкую досаду, то теперь в голове навязчиво что-то билось, стучало: «Опоздал!»

Попытка вернуть улетевшее видение отозвалась резкой болью в висках. Принц встал, выругался, наткнувшись впотьмах на угол столика.

- Шутишь со мной, старик? – сквозь зубы спросил Джин у морского божества, но тот, как всегда, промолчал. Теснота и духота каюты давили. Джин с досадой отодвинул в сторону дверь и протиснулся в слишком тесный для него дверной проем.

Чтоб ему пусто было, повелителю морских драконов! Можно подумать, потомок огненного бога жаждет неделями болтаться посреди чуждой стихии.

Холодный ночной воздух остудил разгоряченное лицо. Что же ему снилось? Почему, откуда эта тоска и щемящее чувство утраты?

Справа, слева, позади простирался океан – молчаливый и обманчиво безмятежный. Он молчал.

Впереди, в неделе пути ждала Оясима.

***

Староста отрубился прямо на циновке. Вытянулся и захрапел, распространяя вокруг себе запах перегара. Низенький монах поскреб затылок, задумчиво оглядел немолодого и рыхлого мужчину.

- Признаться, я в затруднении, - обращаясь то ли к самому себе, то ли к спящему произнес монах. – Вроде и гадкий ты человечишко, но не сказать, чтобы совсем пропащий. Зла не сделал, хоть и мог. К тому же не продай ты Мию, я бы не имел возможности развлекать этим вечером добрых поселян, а посему мстить тебе вроде как не за что. Но все равно хочется…

Он еще постоял, потом щелкнул пальцами, словно пришел к какому-то решению, и принялся за дело. Извлеченным из очага угольком разрисовал лицо спящему, превратив его в подобие карнавальной маски демона-они. Волосы и жидкую бороденку заплел в мелкие дурацкие косички. Небрежными стежками сшил рукава одежды и связал ноги пеньковой веревкой – легко, чтобы не перекрыть тока крови, но так хитро, чтобы, встав спросонья, человек непременно навернулся. Выплеснув половину воды из глиняного кувшина у изголовья, щедро долил туда рисового уксуса. Остатки уксуса монах вылил в бродившее в огромной бочке на заднем дворе сакэ.

Проделав эту и еще с десяток подобных пакостей, он прихватил початый мешок с рисом и кулек с сушеными сливами, поклонился домику старосты и был таков.