Тридцатое сентября, вторник
Уже за полночь, а я всё не сплю: зачитался. Самое время теперь писать дневник.
Григорию сегодня (точнее, уже вчера) я после работы назначил консультацию. Он принёс мне статью для научного журнала на корректуру, кроме того, несколько параграфов диссертации. Я ставил править эти параграфы, растолковывал, как нужно писать определённые вещи, и всё боялся посмотреть ему прямо в глаза, спросить о чём-то главном, и думал: как же он ко мне относится? Действительно ли уважает? Или уважает снисходительно, как профессионал — старого ветерана, но при этом неисправимого дилетанта? Наконец, не выдержал, спросил:
— Гриша, а вот как вас учили на теологическом факультете...
Факультет открыли в нашем вузе не так давно. Рассказывают, что аудитории изнутри сплошь увешаны иконами, от педагогов требуют регулярного посещения церкви, преподаётся преимущественно православие, а основы других религий даются только в курсе «Сектоведение». Отец Герман вдруг развеселился (иногда он бывает удивительно ребячлив, что двадцатитрёхлетнему парню не совсем к лицу), ни к селу ни к городу он принялся рассказывать мне: был-де у них преподаватель по фамилии Бучин, и они в расписании рисовали перед его фамилией букву «Е»... Очень остроумно, ничего не скажешь.
— Я не о том, — прервал я с досадой. — Православие считает ныне, что оно — единственно истинная религия, всё остальное — ложь и мерзость, так?
Григорий посерьёзнел, развел руками.
— Василий Александрович! Это ж очевидные вещи! И потом — эко вы... Нельзя же так резко. Слышали, как владыка Кирилл говорит про другие ветви? «Это — наши м л а д ш и е сёстры...» — Григорий довольно рассмеялся.
— Почему?
— Не могу я понять, зачем бы это вам нужно...
— Хорошо, Гриша, представь на минуту, что я язычник. Какие аргументы ты бы тогда использовал?
— Я бы с вами тогда ещё и не разговаривал, — фыркнул мой аспирант, нельзя было понять, шутит он или говорит серьёзно. — Ну, какие аргументы... Вот «Кришна», например, значит «чёрный». Это вам как, а?
— Да... — протянул я. Примитивная и хамская сущность такого возражения, призванного защищать сложнейший теологический вопрос, меня просто поразила. Я задумался и затем с гневом выговорил. — А «Люцифер», если не ошибаюсь, переводится как «светоносный». Что же, выходит, христиане возвеличивают дьявола?
Вопреки ожиданию, Гриша вновь развеселился как ребёнок, и объявил, что эту мою остроту он обязательно перескажет знакомым церковникам. Я так и не добился от него ничего путного. Вообще, он не хочет говорить со мной серьёзно: вероятно, щадит моё самолюбие, имея в виду своё подчинённое положение, это так понятно.
Пока я общался с Григорием, на кафедре появилась и Люба Окулова. Мы выпили чаю, завели разговор. Пересказывать его дословно не буду: Люба похвалила меня, что я решил заняться воспитанием, посетовала на нынешних студентов; попросила заменить её лекции на инъязе в следующую среду; порадовалась, взглянув на Гришу, что духовность и религия теперь не преследуются; выразила предположение, что я, наверное, очень рад моему теперешнему аспиранту... (Я ответил неопределённо.) Поинтересовалась о том, как обстоят мои дела с Женей.
— Она мне предлагала брак, — вдруг рассеянно сказал я. Не думал раньше, что дойду до таких откровенностей, но что мне таить от женщины, с которой я проработал десяток лет вместе? Перед лаборантом, молоденькой девочкой, я тем более не скрывался. Лаборанты и без того всегда всё знают, и стесняются их меньше, чем домашнего доктора, меньше, чем портрета на стене.
— А что, и хорошая идея! Ты не подумай, Василий, я тебя ни в коем случае не осужу, я очень даже за... — проговорила она с чувством. В её глазах почти блеснули слёзы. Ещё минут пять Любовь Васильевна развивала мысль о том, что мужчине нужна женщина в доме. Люба чуть не сказала «в хозяйстве», я еле заметно улыбнулся.
Моя коллега — очень добрая, сердечная женщина, хотя, конечно, перед студентами она никогда не становится сентиментальной. Уверен, что никто больше из моих коллег (не исключая Жени, будь я ей чужой) не стал бы мне сочувствовать, не стал бы вообще со мной говорить на такие темы. Но и её поддержка не ободрила, а почти огорчила меня. Не с Окуловой же мне советоваться о важнейших решениях в жизни! Если я — отчасти идеалист, то она в своём идеализме в сотни раз превзойдёт меня и ещё многих. Из года в год Люба встречается с тяжёлой, рутинной работой, видит равнодушие студентов, детей, внуков, начальства... И продолжает, как и тридцать лет назад, верить в святую сущность своей профессии, и перед началом любой педагогической практики говорит студентам, едва ли не со слезами на глазах, что сейчас начинается важнейший этап в их жизни, всё абсолютно искренне, готов дать руку на отсечение. Если это не глупость (а глупостью язык назвать не поворачивается), тогда — великое самоотвержение.
О том, в чём я сомневаюсь, надо говорить с умным и сильным человеком, таким, как Андрей — он был таким. Увы!
Из года в год ничего не меняется, это давит невыносимо, хочется кричать.
По пути домой я зашёл в магазин дешёвых книг (уценка, складские остатки) и купил роман швейцарского писателя Макса Фриша под названием «Штиллер». Классик прошлого века, я видел когда-то экранизацию другого его романа с латинским названием. Книга толстая, но я читал её с вечера до глубокой ночи и уже закончил. Роман захватил меня.
Скульптор Анатоль Штиллер имеет «интересную, творческую профессию», жену, любовницу, и при этом серое, заурядное, полное мелких дрязг существование, и вот решает исчезнуть, как бы убить себя, бежать в Америку в трюме судна, только бы прочь из этой жизни, где всё знакомо до омерзения! Через годы его находят, опознают — а он отказывается признавать себя собой. Как это всё знакомо! Вот только я, доцент кафедры теории воспитания, никуда не убегу в трюме судна, и ужимки вроде отказа от своей фамилии и поддельного паспорта мне тоже не к лицу.
Такие мысли — начало болезни. После них обычно следует срыв, желание не выходить на работу, отлежаться неделю, да и сама болезнь услужливо является как облегчение. Остаётся мне только молить Бога о том, чтобы Он послал на этой неделе мне какое-либо происшествие, которое отвлечёт меня от этих мыслей.
Третье октября, пятницаВот и происшествие, да и не одно, а целых два! Не знаю, больше ли радоваться первому или огорчаться второму, или обоим радоваться, или обоим огорчаться.С группой «англичан» я проводил семинар на тему «Функции и направления деятельности классного руководителя». (Приятно, что игнорирует меня только Владлена, впрочем, я сразу предупредил, что каждый пропуск они обязаны будут отработать.) Их домашним заданием было разработать и провести на занятии фрагмент любого воспитательного мероприятия, направленного на развитие художественных способностей.Это задание они выполнили плохо. Юноши не подготовились вообще. Алексей, впрочем, пытался что-то сымпровизировать, подкупая слушателей своим обаянием. Обычная тактика молодых людей, но я быстро прекратил его поток слов. Ольга, спрошенная, начала читать обстоятельный доклад. «Мне нужен не доклад, Ольга, мне нужен фрагмент классного часа». Она
Четвёртое октября, субботаСнова встреча с четыреста двадцать второй группой. Кураторский час.Вначале, как водится, я пояснил смысл кураторства: то, в чём заключается работа наставника группы. Воспитание, организация мероприятий, решение проблем с обучением, помощь в сложных ситуациях. Вы, сказал я, всегда можете рассчитывать на мою помощь, если чувствуете себя ущемлёнными в своих правах со стороны университетского начальства: заступаясь за вас, я пойду к коменданту общежития, в деканат, хоть к самому ректору на приём. Студенты недоверчиво улыбались, опускали глаза. Одна Льен Мин смотрела на меня пристально, доверчиво. Я даже боюсь поглядеть лишний раз в её глаза: кажется, что доверие этой девушки к миру столь безгранично, что мне будет стыдно хоть самую малость обмануть это доверие.На доске я записал номер своего мобильного телефона.— Просьба не звонить ночью.Сдержанный смех.Я попросил каждого представиться
Пятое октября, воскресеньеС утра я вышел в сеть, мучимый сомнениями, и скоро нашёл то, что искал: статьи далай-ламы.Я ожидал и уже внутренне приготовился к тому, что это будут этакие велеречивые, назидательные проповеди. Ничуть не бывало! С юмором и спокойствием, далёким от фанатизма, самолюбования или бесцеремонного менторства, лидер тибетских буддистов рассуждал о добре и зле, о смысле человеческой жизни, о сострадании, о необходимости каждому, словно воин, бороться с врагами, своими низшими качествами, о недопустимости насилия, о единой задаче религий, о благости их различия, подобной различию в пище: ведь у каждого разный желудок. Я готов был рукоплескать каждому его слову. Не потому ли, что этот добрый, милый, скромный, умный человек назвал моё кредо, оправдал его, дал ему право на жизнь, превратив из фантазии одинокого идеалиста в авторитетное мнение духовного вождя?Наряду со статьями, «сеть» принесла мне в качестве ул
Шестое октября, понедельникСегодня, едва закончив работу, я ревностно приступил к выполнению обязанностей куратора. А именно: отправился на кафедру экономики в главном корпусе университета и спросил, где я могу найти Володю Игнацишвили. Секретарша извлекла откуда-то тетрадку с расписанием и сообщила, что искать его нужно на занятиях в Пятом учебном здании.Туда-то я и отправился, причём на своей машине, которую Саша мне вернул-таки в прошлое воскресенье. Я — владелец «Волги», купленной три года назад у прежнего хозяина за сорок тысяч рублей, и пользуюсь ей, в основном, для поездок на дачу или на природу, в остальное время она стоит в «ракушке» неподалёку от дома, в соседнем дворе. После моего возвращения из Германии я ещё не садился за руль.По расписанию Игнацишвили читал лекцию — и правда, его бас разносился на весь второй этаж. Я вернулся в машину и принялся ждать. Вот звонок. Вот, наконец, и его бод
Седьмое октября, вторникПохоже, каждый новый день теперь будет приносить мне убеждение, что Россия погружается в болото беспросветной средневековой грубости и невежества.Мысль о том, что я должен посетить общежитие и увидеть, как нашей китайской гостье живётся там, пришла мне ещё вчера, моё сердце было очень неспокойно после рассказа Игнацишвили. Однако весь вчерашний вечер я провозился с замком, а потом идти куда бы то ни было оказалось поздно. Сегодня же, вернувшись домой под вечер после четырёх утомительных «пар», я запоздало вспомнил о своём намерении. Не диво было его забыть под конец рабочего дня! Сам я первый изумлюсь, если кто-то покажет мне педагога, у которого после восьми академических часов останется в голове хоть одна мысль...«Хорошо ли это?» — обеспокоился я. Снова злые языки начнут говорить о том, что я нашёл себе среди студенток очередную протеже. Неверная, абсолютно пошлая идея! Какой же гн
Восьмое октября, средаГосподь за ночь умудрил меня решением, скорее безумным, чем умным, и в тот же день отнял его у меня.Утром я всё же разыскал конспект лекции. Читать лекцию по конспекту — несложное дело. Но зачем-то я разошёлся, разгорелся, мне для чего-то важно было, старому дураку, произвести впечатление на этих студентов инъяза, которых я, за исключением моей группы, не знаю, с которыми не буду иметь никакого дела. У прочих ведёт семинары сама Окулова, но при составлении нагрузки ей оказалось всех слишком много, а мне не хватало нескольких часов, и я взял у неё одну группу, ту самую, четыреста двадцать вторую. Я выложился, я почти охрип к концу первой половины занятия. Прозвенел звонок на пятиминутную перемену.— Перерыв, — объявил я. — Льен Мин здесь? — Я сам не узнал своего голоса.Она была здесь и уже шла к кафедре, без улыбки, которая её так красит, с непроницаемым, печальным лицом, всё же
Десятое октября, пятницаВесь четверг я провалялся больной, настолько плохой, что даже писать было невмоготу.Вчера же во второй половине дня мне позвонила Моржухина. Почему я не вышел на работу? (Когда успела узнать?) Страшно болен, боюсь, бронхит. Она посочувствовала (в меру). Есть ли у меня занятия завтра? Только один семинар на инъязе. Нашёл ли я себе замену? Конечно, нет, да и кто меня заменит? У всех своя работа. Ну, а мой аспирант, Григорий? Да, уж он их научит, пробормотал я. Да нет, Лидия Петровна, конечно, я не против. Лишь бы он рясу не надел... Она обещала позвонить Грише. Сообщила мне, что в четверг на следующей неделе — заседание кафедры. (Явка, разумеется, обязательна, Моржухина очень злится, когда кто-то пренебрегает заседаниями кафедры, это святое.) И тут же озадачила меня новой проблемой: началась, видите ли, аккредитация вуза. Вот поэтому всем студентам срочно должна быть выставлена аттестация. Может быть, Женя забе
Двенадцатое октября, воскресеньеВчерашний день прошёл в прекрасной созерцательной бездеятельности. Я пил микстуру, с удовольствием поедал подаренный мне мёд, сожалея о том, что он так быстро заканчивается, читал книгу далай-ламы и позволил себе только единственную вылазку: до салона видеопроката. Вечером с немалым удовольствием я посмотрел на персональном компьютере увлекательный фильм «Семь лет в Тибете» с Брэдом Питтом в главной роли.Боюсь, что я — не тибетский гуру, не лама, не даши. Речь идёт, конечно, не о формальном статусе (хотя что есть формальный статус, как не условность, о которой договариваются сами люди?). Речь идёт о внутреннем состоянии.Мне пришла в голову достаточно банальная мысль о том, что священство любой религии предполагает внутреннее напряжение, выработку человеком определённых душевных сил. В каждой религии эти силы различны. Никогда я не смог бы стать православным иереем: горделивая уверенность