Я буду плакать о тебе, – сказал Лис.
– Ты сам виноват, – ответил Маленький принц. – Я ведь не хотел, чтобы тебе было больно, ты сам пожелал, чтобы я тебя приручил…
– Да, конечно, – сказал Лис.
– Но ты будешь плакать!
– Да, конечно.
– Значит, тебе от этого плохо.
– Нет, – возразил Лис, – мне хорошо.
(Антуан де Сент-Экзюпери, «Маленький принц»)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ХАЛДЕЕВО
1
Лиса – не имя, хотя зовут меня Лиза и фамилия моя Лисицына. Не я выбирала их. Случайны ли имена? Не название рода: человек я. Или всё же название? Бывают ведь люди-зайцы, люди-волки, и люди-лягушки бывают тоже. Не в смысле оборотничества. В смысле характера человека. Лиса – не одно определение характера, не тотем: больше. Она – как сказать это? Профессия? Зов? Служение? Даже не профессия, не зов, не служение: судьба.
Как же не любят лис, как на них клевещут! Дескать, хитра лиса. Но хитрость – не подлость. Дескать, крадёт цыплят из курятника. И украдёт, пожалуй, если растяпа неплотно притворит дверь, да и не каждая. Я ни из каких курятников не крала цыплят, пусть и пытаются меня сейчас обвиноватить и выставить воровкой или даже растлительницей. (Эти строки я пишу, дав подписку о невыезде.) Лиса красива. Разве она виновата, что её Бог такой создал? За свою красоту она и платится: на ту много охотников. Лиса умна, и это тоже не из хвастовства. Не на что ей больше надеяться, кроме ума, и не живёт долго глупая лиса. У медведя – сила, у волка – стая. А у лисы нет стаи! И семьи порой нет… Лиса моногамна, когда её партнёр погибает, она остаётся одна. Порой и лисицу убивают, и тогда лисёнок выживает, как умеет.
Лиса мужественна и терпелива. Видели вы волка, который свою лапу перегрызёт, попав в капкан? Лиса перегрызает. Лиса сама – тот спартанский мальчик, который украл лисёнка и спрятал его под плащом, и ни звука не издал, пока его терзали острые зубы.
Лиса верна. Почему так заходятся лаем собаки при виде лисы? Потому что чуют: и она из их породы, собачьей. Нет, лиса не увивается у ног хозяина, не бросается с радостным визгом и тявканьем к каждому, переступившему порог. Да если бы ещё был этот порог! (Я – в жалкой комнатушке общежития, куда меня пустили из милости. Но и на её оплату деньги скоро закончатся.)
Сам Спаситель мира не забыл в Святом Евангелии помянуть нас, сказав: лисицы имеют норы, и птицы – гнёзда, а Сыну Человеческому негде приклонить голову. Но и Он, лучший, драгоценнейший из людей, не всё знал. Не все лисы имеют норы. Лиса бессемейна и бездомна, но приручившему её верна.
Лису приручает Принц, так уж заведено. Принцу радуется Лиса, о нём тоскует, и если следует за кем, то за ним, против хитрости своей, разумности, против здравого смысла, покидая уютную нору, покидая кормушку, которой глупый жадный человек хотел её прикормить и которой Лису никогда не прикормишь. Но не во всякое место может Лиса пройти за Принцем.
Принц уходит, Лиса стоит на границе, которую ей не переступить, глядя ему вслед. Затем оборачивается к Змее и спрашивает: твой яд хорош? Змея переводит через границу, но лишь в одну сторону, так тоже заведено издавна. Лиса ещё не решила, она размышляет. Могут ли звери размышлять? Так как же не человек – лиса?
2Я выросла в Интернате для детей-сирот и детей, оставшихся для попечения родителей, села Семёновское Ярославской области. Село это всего лишь в десяти километрах от областного центра. Родителей своих я не только не помню, но даже не знаю их имён. Более того, я не знаю, настоящие ли мои фамилия, отчество, или придумали их воспитатели.С детства я привыкла к тому, к чему привыкает любой лисёнок: к недоеданию, к скудости жизни, к чувству того, что ни одна вещь тебе не принадлежит и любая может быть отнята, к недоверию, к страху, к неожиданной жестокости.Наш детский дом не был образцово-показательным, но и не думаю, чтобы самым худшим. Нет, обычным! Маленькой безрадостной моделью заурядного чистилища. (Ещё не ада, нет. На этом месте нужно улыбнуться. Но не нахожу сил улыбнуться.) Учителя сельской школы к нам не были жестокими, только равнодушными. На нас глядели, как путник глядит на болото, которое нужно перейти вброд. Большинство воспитателей были
3С тоской и страхом я приближалась к моим четырнадцати годам. Зеркало говорило мне, что я расцветаю. Лицо и фигура очерчивались из детской неопределённости, я чувствовала, что буду красавицей. Только для вольной девушки красота – источник счастья. Я всякий раз, как чужой похотливый взгляд измерял меня с головы до ног, желала себе уродства. Подруги, притворно жалея, а внутри завидуя, тоже предрекали мне судьбу общедоступной девушки. Слишком много охотников на нашу шкурку!Впрочем, настоящих подруг у меня не было. С моей единственной близкой подругой, Таней, я крупно поссорилась, когда та украла у меня кофточку. Нужно сказать, что в детском доме кража вообще не считается преступлением, только разве «мелкой шалостью». Но я по этим правилам жить не хотела, не хотела! С Таней мы помирились, но с тех пор друг к другу охладели. Прочие девушки мне завидовали, а если и не завидовали, не любили меня многие. Лисе тяжело расти в волчьей стае, где в
4Тимур не пришёл ни той ночью, ни следующей. Более того, уже полтора месяца прошло со дня объявления нашего «брака», а он даже не подходил ко мне, ставя меня в странное и нелепое положение «жены капитана дальнего плавания». Впрочем, нет. Однажды я шла по коридору, а Тамерлан – мне навстречу. Я склонила голову, силясь произнести ему приветствие; сердце вновь заколотилось. Я не успела и словечка выдавить из себя.– Стой! – приказал он. Подойдя вплотную, он взял мою голову в ладони, прижав волосы к ушам, и слегка приподнял её. С удивлением я увидела, что он улыбается. Так мы стояли. Моё зашедшееся сердце медленно успокаивалось.– Лисицу видел прошлым летом, – заговорил он негромко, странно, умилённо. – Точь-в-точь. Малая, мордочка острая, зубы мелкие, белые, зенки блестят, пушистая вся, гладкая. Людей шарахается. Ай, рыжая! Рыжей тя буду звать. Топай уже, ну, – прибавил он, отпус
5Одной майской ночью, уже за полночь, в окно нашей комнаты постучали. Я тут же проснулась, села на кровати, встревоженная.Маша, моя соседка по комнате, подошла к окну.– Тебя т в о й вызывает, – сообщила она, передёрнувшись от холода.Вот оно! Значит, сегодня.Я проворно оделась, вздрагивая от касаний своих собственных похолодевших пальцев, раскрыла окно.– Дура, – тревожно прошептала Машка мне в спину. – Одеяло возьми! Одеяло!И правда. Я высвободила старое шерстяное одеяло из пододеяльника, скатала его дрожащими руками, перекинула через плечо. Прихватила заранее приготовленное полотенце: кровь ведь не отстирывается. Порча казённого имущества… Шагнула на подоконник, спрыгнула на землю.– Кимала, что ль? – усмехнулся Тимур; в темноте я не видела ясно его лица. – А это что?– Одеяло, – выдавила я из себя.– По кой х
6Я стала следить за своей внешностью. У девушки-подростка в детском доме мало возможностей делать это. Одежду или косметику она покупать не может, а если и купит, лучшую кофточку всё равно «позаимствуют». Но я тщательно мыла и расчёсывала свои густые чёрные, в самом деле пушистые волосы, длиною до плеч. (Это для девочек в детском доме было максимальной разрешённой длиной.) Я начала делать маникюр. Как делать маникюр без пилочки для ногтей? Куском штукатурки. Ногти ещё и блестели, будто лаком покрытые.Большого толку не было от моего прихорашивания. Тимка приходил за мной ночью, когда сложно разглядеть, какие у девушки ногти. (Да и не каждую ночь приходил.) Я на всякий случай брала одеяло: ночи были холодными. И… смущать своих соседок вопиющим отклонением от нормы мне не хотелось. Пусть уж думают, что думают. Так я и ходила с этим одеялом на плечах, словно курсистка девятнадцатого века с пледом. Мы гуляли по территории, иногда перебирал
7Под самый конец учебного года случилось небольшое происшествие.Во время обеда в тот день дали пирожки с капустой, что, честно говоря, бывало очень нечасто. Я уже съела первое, как в столовой появился Саня-Череп: он опоздал. Повариха на раздатке выдала ему суп, второе и развела руками: пирожки закончились.– Ну, тётя Лена-а! – обидчиво заканючил Череп. – Э-эх! – выдохнул он с досадой.Отнёс свой поднос к столу, рядом с моим, поставил его и обернувшись ко мне, спросил скороговоркой:– Рыжая, пирожок хошь?(Теперь, с лёгкой руки Тамерлана, у меня была новая кличка, а до того меня звали Лизкой, иногда Лизкой-Подлизкой, Лизкой-Сосиской и так далее, у кого на сколько фантазии хватало. Как хотите, а «Рыжая» лучше.)Я недоумённо воззрилась на него. Какой он мне пирожок предлагает, если у него ничего нет?– Так хошь или нет? – допытывался Череп.– Нет, &
8Тимка постучал в окно той же ночью. Я спрыгнула, не взяв одеяла: ночь была хорошей, тёплой.А вот его настроение – скверней некуда. Он даже не поприветствовал меня, не сказал ни слова.Мы пошли рядом и всё молчали.– Ты что молчишь? – прошептала я.– А что баландить? – отозвался он равнодушно.– Обидела я тебя?– Нет, Рыжая. Ты при чём? С-суки! – произнёс он смачно. – Все – суки!– Кто, Тима?– Все! – закричал он в полный голос. Я по-настоящему испугалась. Гневным я его ещё не видела. – Все суки! Все в хезне [дерьме] своей утонут, пидарасы!Тамерлан поднял камень и запустил его почти вертикально в небо.– И ты – главная сука! – продолжал он кричать. – И нету тебя! Нету ни х*ра!!Он обернулся ко мне.– Нету его, Лизка! Нету вашего сраного Бога! Когда нормаль
9На следующей неделе меня вызвала Ефимцева, директор детского дома. Она, единственная из наших педагогов, была человеком, неравнодушным к нам, но человеком усталым, измученным вечным грузом забот, раздражительным, притворно-чёрствым; непритворно-настойчивым и твёрдым.– Садись, Лисицына, – велела она мне и указала на стул.Большинство воспитанников она называла по именам, а тех, кому втайне симпатизировала – по фамилиям, чтобы никто не смел сказать об этих её симпатиях. Я была прилежной ученицей, послушной, тихой, меня она, может быть, любила.Я села. Директор помолчала.– Ты теперь за этим… за Бойцовым, так, выходит? – негромко спросила она.Я кивнула. Прикусила губу, пряча улыбку.– Да, так вот, девочка. Эх, доля ваша ранняя… – Она тяжело вздохнула. – Ну, хоть от других цела будешь… Не знаю, не поздно ли я тут спохватилась, но, в общем, вот…