4
Тимур не пришёл ни той ночью, ни следующей. Более того, уже полтора месяца прошло со дня объявления нашего «брака», а он даже не подходил ко мне, ставя меня в странное и нелепое положение «жены капитана дальнего плавания». Впрочем, нет. Однажды я шла по коридору, а Тамерлан – мне навстречу. Я склонила голову, силясь произнести ему приветствие; сердце вновь заколотилось. Я не успела и словечка выдавить из себя.
– Стой! – приказал он. Подойдя вплотную, он взял мою голову в ладони, прижав волосы к ушам, и слегка приподнял её. С удивлением я увидела, что он улыбается. Так мы стояли. Моё зашедшееся сердце медленно успокаивалось.
– Лисицу видел прошлым летом, – заговорил он негромко, странно, умилённо. – Точь-в-точь. Малая, мордочка острая, зубы мелкие, белые, зенки блестят, пушистая вся, гладкая. Людей шарахается. Ай, рыжая! Рыжей тя буду звать. Топай уже, ну, – прибавил он, отпустив меня.
Я быстро зашагала по коридору, снова опустив голову – но, пересилив себя, остановилась, обернулась. Тимур стоял и еле приметно улыбался. Затем махнул мне рукой, сам отвернулся и пошёл. «Рыжая, – подумала я, касаясь своих чёрных волос. – Ну, пусть. Это слово не бранное. Ни слова грубого не сказал, как будто и не он: чуднó. (И правда: такие слова, как «мордочка», были у нас вообще не в ходу. Говорили «хава», «дыхало», «чувырло», «пасть» и так далее.) Неужели ласка это? А ведь этими руками, которыми меня держал, он кого-нибудь убил, может быть. Пусть. Не хочу знать. Только бы уж скорей произошло, и я успокоилась. Зачем он меня томит, держит меня на поводке? Смеётся надо мной? Или нет? Как там он сказал? “Лисицу видел: мордочка острая, зубы беленькие, пушистая вся…”» И что-то сладкое, мучительное меня вдруг захлестнуло, так что я руки быстро поднесла к груди и плотно прижала к сердцу, боясь, как бы оно не вышло из меня и не растеклось горячим маслом между моих пальцев.
5Одной майской ночью, уже за полночь, в окно нашей комнаты постучали. Я тут же проснулась, села на кровати, встревоженная.Маша, моя соседка по комнате, подошла к окну.– Тебя т в о й вызывает, – сообщила она, передёрнувшись от холода.Вот оно! Значит, сегодня.Я проворно оделась, вздрагивая от касаний своих собственных похолодевших пальцев, раскрыла окно.– Дура, – тревожно прошептала Машка мне в спину. – Одеяло возьми! Одеяло!И правда. Я высвободила старое шерстяное одеяло из пододеяльника, скатала его дрожащими руками, перекинула через плечо. Прихватила заранее приготовленное полотенце: кровь ведь не отстирывается. Порча казённого имущества… Шагнула на подоконник, спрыгнула на землю.– Кимала, что ль? – усмехнулся Тимур; в темноте я не видела ясно его лица. – А это что?– Одеяло, – выдавила я из себя.– По кой х
6Я стала следить за своей внешностью. У девушки-подростка в детском доме мало возможностей делать это. Одежду или косметику она покупать не может, а если и купит, лучшую кофточку всё равно «позаимствуют». Но я тщательно мыла и расчёсывала свои густые чёрные, в самом деле пушистые волосы, длиною до плеч. (Это для девочек в детском доме было максимальной разрешённой длиной.) Я начала делать маникюр. Как делать маникюр без пилочки для ногтей? Куском штукатурки. Ногти ещё и блестели, будто лаком покрытые.Большого толку не было от моего прихорашивания. Тимка приходил за мной ночью, когда сложно разглядеть, какие у девушки ногти. (Да и не каждую ночь приходил.) Я на всякий случай брала одеяло: ночи были холодными. И… смущать своих соседок вопиющим отклонением от нормы мне не хотелось. Пусть уж думают, что думают. Так я и ходила с этим одеялом на плечах, словно курсистка девятнадцатого века с пледом. Мы гуляли по территории, иногда перебирал
7Под самый конец учебного года случилось небольшое происшествие.Во время обеда в тот день дали пирожки с капустой, что, честно говоря, бывало очень нечасто. Я уже съела первое, как в столовой появился Саня-Череп: он опоздал. Повариха на раздатке выдала ему суп, второе и развела руками: пирожки закончились.– Ну, тётя Лена-а! – обидчиво заканючил Череп. – Э-эх! – выдохнул он с досадой.Отнёс свой поднос к столу, рядом с моим, поставил его и обернувшись ко мне, спросил скороговоркой:– Рыжая, пирожок хошь?(Теперь, с лёгкой руки Тамерлана, у меня была новая кличка, а до того меня звали Лизкой, иногда Лизкой-Подлизкой, Лизкой-Сосиской и так далее, у кого на сколько фантазии хватало. Как хотите, а «Рыжая» лучше.)Я недоумённо воззрилась на него. Какой он мне пирожок предлагает, если у него ничего нет?– Так хошь или нет? – допытывался Череп.– Нет, &
8Тимка постучал в окно той же ночью. Я спрыгнула, не взяв одеяла: ночь была хорошей, тёплой.А вот его настроение – скверней некуда. Он даже не поприветствовал меня, не сказал ни слова.Мы пошли рядом и всё молчали.– Ты что молчишь? – прошептала я.– А что баландить? – отозвался он равнодушно.– Обидела я тебя?– Нет, Рыжая. Ты при чём? С-суки! – произнёс он смачно. – Все – суки!– Кто, Тима?– Все! – закричал он в полный голос. Я по-настоящему испугалась. Гневным я его ещё не видела. – Все суки! Все в хезне [дерьме] своей утонут, пидарасы!Тамерлан поднял камень и запустил его почти вертикально в небо.– И ты – главная сука! – продолжал он кричать. – И нету тебя! Нету ни х*ра!!Он обернулся ко мне.– Нету его, Лизка! Нету вашего сраного Бога! Когда нормаль
9На следующей неделе меня вызвала Ефимцева, директор детского дома. Она, единственная из наших педагогов, была человеком, неравнодушным к нам, но человеком усталым, измученным вечным грузом забот, раздражительным, притворно-чёрствым; непритворно-настойчивым и твёрдым.– Садись, Лисицына, – велела она мне и указала на стул.Большинство воспитанников она называла по именам, а тех, кому втайне симпатизировала – по фамилиям, чтобы никто не смел сказать об этих её симпатиях. Я была прилежной ученицей, послушной, тихой, меня она, может быть, любила.Я села. Директор помолчала.– Ты теперь за этим… за Бойцовым, так, выходит? – негромко спросила она.Я кивнула. Прикусила губу, пряча улыбку.– Да, так вот, девочка. Эх, доля ваша ранняя… – Она тяжело вздохнула. – Ну, хоть от других цела будешь… Не знаю, не поздно ли я тут спохватилась, но, в общем, вот…
10Учебный год кончился, пришло лето, с его зноем, долгими вечерами, ранними рассветами, короткими свежими ночами, медовым запахом с поля, высокими облаками на небе. Нам позволили выходить за территорию, конечно, с тем, чтобы обязательно возвращаться к ужину и вечерней перекличке. Но разве такая полусвобода – настоящая? Только дразнила эта полусвобода.Вместе со своими соседками по комнате я вышла однажды к реке. Те, поснимав с себя на берегу одежду, с визгом бросились в воду. Я стояла, облокотившись спиной на ствол ивы, и смотрела на них. И тут две ладони легли мне на глаза.– Рыжая в поле поканала, хазку себе рыть, – прошептал мне Тимка на ухо.Я высвободилась – он стоял за деревом, улыбался. Молча я взяла его за руку, и мы побежали прочь. Только метров за двести от реки, у другой большой ветлины, я остановилась, чтобы перевести дух.– Что, – спросил меня Тимка, смеясь глазами, – не хочешь м
11Город!До того я была в городе только один раз, когда нас возили в больницу на обследование. Но что я могла увидеть в той больнице!Глаза мои всё ширились, как глаза зверька, выхваченного из леса и оставленного на оживлённой площади. Я, наверное, первый раз в жизни видела девятиэтажные дома, большие магазины, троллейбусы, трамваи. Храмы. Цирк. Стадион с его осветительными вышками. Телемачту. Перед бьющими фонтанами я просто застыла, кажется, даже рот раскрыла.Мой спутник примечал моё изумление и не смеялся надо мной, а говорил о каждой диковине несколько слов.Мы прошли через огромный торговый центр бытовой техники, где Тимка вполголоса объяснял мне назначение изделий. Я, четырнадцатилетняя, не видела до того плазменных телевизоров, видеокамер, микроволновых печей, посудомоечных машин, пылесосов, электрообогревателей, кондиционеров. Всё это кружило ум, не укладывалось в моей голове. И обилие одежды на рынке, через который он провё
12Наказание? Я… не помню его. Нет, вспомнила. После нашего возвращения директор вызвала меня в свой кабинет, посадила на стул и набросилась на меня с криком, срывающимся в визг. Я плакала; отвечала, что я женщина подневольная, что я «баба», что перечить своему мужику не должна, а не то вмиг меня научат послушанию: «на хор поставят», если не хуже. Была большая доля лукавства в этом ответе, но та мигом поверила мне, затихла.– Иди! – приказала она. – И будь любезна впредь сообщать. Подойди и на ухо скажи: Надежда Степановна, на следующей неделе во вторник заболею… Марш отсюда, живо!Тем дело и кончилось, и маловажное это событие сразу изгладилось из моей памяти, как рядом с факелом тут же затухает спичка.На следующей неделе во вторник не я заболела. Убили Тимку.Слово «убили», наверное, не понравилось бы ему: он ведь был готов к такой смерти. Он погиб в