Часть 1 - Глава 11

11

Город!

До того я была в городе только один раз, когда нас возили в больницу на обследование. Но что я могла увидеть в той больнице!

Глаза мои всё ширились, как глаза зверька, выхваченного из леса и оставленного на оживлённой площади. Я, наверное, первый раз в жизни видела девятиэтажные дома, большие магазины, троллейбусы, трамваи. Храмы. Цирк. Стадион с его осветительными вышками. Телемачту. Перед бьющими фонтанами я просто застыла, кажется, даже рот раскрыла.

Мой спутник примечал моё изумление и не смеялся надо мной, а говорил о каждой диковине несколько слов.

Мы прошли через огромный торговый центр бытовой техники, где Тимка вполголоса объяснял мне назначение изделий. Я, четырнадцатилетняя, не видела до того плазменных телевизоров, видеокамер, микроволновых печей, посудомоечных машин, пылесосов, электрообогревателей, кондиционеров. Всё это кружило ум, не укладывалось в моей голове. И обилие одежды на рынке, через который он провёл меня! И обилие продуктов в универсаме, названий половины из которых я даже не знала! И цены… Впрочем, что цены? Я знала о ценах столько же, сколько аборигены Австралии – о теории относительности Эйнштейна.

Тимка дал мне в руки деньги и попросил меня купить поллитровую пластиковую бутылку минеральной воды. Моя первая покупка в жизни! Страшное волнение, но к нему я вышла, гордая и довольная собой. Однако перед предложением купить мороженого в уличном лотке запаниковала.

– Тимочка, нет, пожалуйста! Я боюсь…

– Чего ты стремаешься? – поразился он.

– Я не смогу выбрать…

Раньше я сама никогда ничего не выбирала. Он выбрал сам. Моё первое мороженое, клубничное.

– Это же, наверное, безумных денег стоит, – пробормотала я с озабоченным видом, доедая вкуснейший вафельный стаканчик. Тимка расхохотался до слёз на глазах.

– Ну, не смейся же надо мной!  – почти обиделась я. – Я… ведь не виновата…

Мы зашли в тир, где я тоже сделала несколько выстрелов по мишени. Сделать первый выстрел – ещё страшнее, чем первую покупку, даже если ты знаешь, что ружьё пневматическое, а перед тобой только жестяные фигурки. Попала я два раза из трёх, чисто случайно.

Тимка похлопал меня по плечу.

– Глаз-алмаз. Респект…

Знал бы он, что у меня от страха цель перед глазами расплылась в цветное пятно, а лоб покрылся испариной! Впрочем, последнее он заметил. Уже на улице мой провожатый вынул чистый носовой платок и вытер мой лоб.

– Смотри. Простудишься, заболеешь и умрёшь, – заметил он вполне серьёзно, только эта серьёзность да переход на общегражданский язык и выдавали юмор. – И кому ты нужна будешь, мёртвая? Только если чучелу из тебя сделать…

Я изумилась: у Тимки оказался чистый носовой платок.

От тира недалеко было и до парка аттракционов.

– Неужели люди деньги тратят на такую ерунду? – спросила я с сомнением, оглядывая невероятные конструкции, для меня настолько же диковинные, как дворцы на Марсе.

– Знамо дело! – отозвался он. – И мы щас расслабимся…

Я вцепилась в его рукав: при мысли о кабине чёртова колеса или вагончике американских гонок меня охватил ужас, только подпитываемый громкими детскими визгами, которые я слышала.

– Тимочка, – зачастила я умильно, – неужели ты, серьёзный, уважаемый человек, «авторитет», полезешь в этот кошмарный… дурацкий, я хотела сказать, детский вагончик? Тебе ведь это несолидно! Что люди скажут…

– Так нету ведь здесь наших! – поразился он. – Ну, да: для меня тут никакого кайфу… Я тебя подожду.

– Нет-нет, – поспешила я его заверить. – Мне без тебя тоже будет скучно, так что…

Но тут бесовскóй огонёк зажёгся в его глазах: мимо нас, ведомая под уздцы девушкой в яркой зелёной форме, проходила лошадь.

– Девушка, здравствуйте! – приветливо обратился он к сотруднице парка на хорошем русском языке.  –  Вы катаете, да?

– Да, вот здесь, по кругу, – с готовностью откликнулась та.

– А без вас можно проехаться?

– Нет: я не могу взять на себя ответственность…

– Ну, хорошо… Билеты покупать или прямо вам платить?

– Прямо мне.

Тимка расплатился и мигом взлетел в седло, будто был кавалеристом. Они тронулись с места, а я прижала кулачки к груди. Сейчас вот, думала я с ужасом, прямо сейчас он свалится, и лошадь затопчет его копытами…

 Нет, конечно, никто никого не растоптал. Неужели с именем Тамерлан можно упасть с лошади? Вот они уже возвращаются, «лошадница» бросила поводья, доверяя седоку, а Тимка держится в седле, как заправский наездник, треплет кобылу по шее и, белозубо улыбаясь, о чём-то любезничает с провожатой. Я сжала губы. Очень здорово! Парк развлечений, вот уж правда! Тимка соскочил с седла.

– А моя девушка тоже хочет прокатиться! – объявил он весело.

Я округлила глаза – и встретилась с его взглядом, пристальным, насмешливым. Закусила губу. И чёрт с тобой! Сейчас наверняка сбросит меня на асфальт эта проклятая кобыла, я разобью себе голову, а ты женись на этой дамочке, сколько угодно, ради Бога! Но страху умру, а не покажу.

– Левую ласту в стремя, – шепнул он мне на ухо, – правую лытку перекидай через скамейку, левой грабкой за седло хватайся.

Большое спасибо за подсказку! Я кое-как, со второй попытки, села без посторонней помощи, и мы поехали. Неужели это кому-то нравится? Где только находятся такие безумные люди? Ох, лишь бы не стошнило сейчас! Ведь тогда ещё и штраф придётся платить за то, что запачкала это роскошное седло и цветную попону, которая стоит, наверное, дороже, чем вся моя одёжка…

Вся зелёная, я слезла, наконец, на землю. Тимка, улыбаясь, отсчитал деньги, отвесил лошаднице какой-то заключительный комплимент, подхватил меня под руки и отвёл к скамейке.

– Ты подлая душа, – пробормотала я. – «Девушка, здравствуйте! Спасибо вам большое!» Где хоть ты так говорить научился? Ни разу от тебя таких слов не слышала.

– Сердитая, значит? – уточнил он, улыбаясь.

– Да, сердитая!

Он вдруг взял мою руку в обе свои.

– Тима, Тима, – прошептала я, сразу успокаиваясь. – Не шути так со мной больше.

– Не прикол, а проверка. Не застремалась скамейки [лошади], респект тебе.

– Я не про страх. Я про девушку эту. Я привязчивая очень.

– Я уж вкурил, – протянул он.

– И приятно тебе было ей строить глазки?

– Ага.

– Вон как?

Он отпустил мою руку и поднял свою ладонь прямо к моему лицу.

– Ну, злая, так на! Куси.

Я даже отшатнулась. Затем взяла его ладонь обеими руками и приникла к ней губами.

– Ну-ну, – пробормотал он, меняясь в лице. – Ты что это? Брось… Вертай грабку.

– Кусать я тебя не буду, – сказала я задумчиво. – Непитательный. А может быть, мы… немного хлеба купим? Кушать очень хочется…

Он отрицательно помотал головой. Я неслышно вздохнула.

– В шалман айда, – невозмутимо предложил мой спутник. – Пардон, мадам. Пойдём в кафе.

– А… нас пустят? – поразилась я.

Ужас! Ещё и кафе!

В кафе я не уставала удивляться ему. Нет, я совсем не знала своего Тимку! Передо мной, вольготно развалившись на стуле, сидел не детдомовец, не «авторитет», не парень с кастетом в кармане, а этакий светский молодой человек. И с какой спокойной, уверенной небрежностью он делал заказ! Каким правильным языком говорил! И шестнадцать лет ему бы никто не дал, а все двадцать. Улыбчивая официантка ушла, мы остались ждать заказа.

– Я не знала, что ты можешь так говорить, Тима…

– Могу. Мне это, Рыжая, не очень кайфово.

– Почему ты среди наших так не говоришь?

– Почему люди под водой не дышат?

– Я и плавать-то не умею…

– А я умею.

– Я понимаю. Бедный ты мой!

– Я тебе не жалился.

– Что же, я тебя и пожалеть не могу? Здесь хотя бы?

– Здесь можешь.

– Тима…

Я помолчала.

– Ну, валяй уже! – не выдержал он первый. – Спрашивай.

– Ты убивал человека?

Он усмехнулся. Помолчал в свою очередь.

– Пробовал. Не начисто сделал, жив гад остался.

– Это… не больно?

– Ему?

– Тебе. На совести держать.

Он облизал губы, на пару секунд прикрыл глаза.

– Нельзя быть добреньким, – заговорил он. – Хуже всех добренькие, которые решить не могут, валандаются. Кто-то должен бить. Если ты не будешь, будет это гад последний. А если ты решил бить, то бей. И ведь х*р знает, кто кого в доску спустит. Ты его или он тебя. Ты сегодня, он завтра. И здесь скулить не надо. – Он нагнулся ко мне.  – Ты знаешь, что мои свояки ни одного ванька не помарали [ни одного человека, далёко от бандитского мира, не убили]?  Ни одну бабу не отхарили [изнасиловали]? Что есть у пацанов правильные понятия? Ты что, думаешь, будь какая гнида на моём месте, лучше бы стало?

– Нет, не лучше. Надежда Степановна – добренькая?

– Была бы добренькая, с потрохами бы схавали её.

– То есть справедливая?

– Ясен пень.

– А я?

– Ты охренительно добрая. Эх, Рыжая! Херово таким людям в жизни.

– Ты так говоришь, словно когда-то я чьей чужой буду и тебя не будет рядом…

Он пожал плечами.

– Твоё дело.

– Да почему же так! – воскликнула я, внезапно чуть не расплакавшись. – Я понимаю, конечно, что нежничать тебе не полагается, но неужели тебе настолько всё равно, Тима?!

Он долго смотрел мне в глаза. Разлепил губы, только чтобы сказать:

– Твой заказ.

Я тяжело вздохнула и принялась есть. Но куру с рисом я скушала за милую душу. Не только всю косточку объела, но и разгрызла эту мягкую косточку, не думая, как это выглядит со стороны.

Тимка смотрел на меня и расхохотался, наконец:

– Одно слово, Лисья Морда! Тебя только в курятник запустить…

– Ешь, ешь,  – проговорила я, сама не зная, обижаться или смеяться.

– Тебе оставлю.

– Попробуй только!

– Ваш кофе, мадам.

– Поражаюсь, – осмелилась я заметить. – Поражаюсь, что человек, который говорит «стрематься» и «херово», знает, что «кофе» – мужского рода.

– Ну, в цвет, зубастая…

– Тим, а дальше мы что будем делать?

– Как что? На дзюдо айда. Чемпионат области…

Я вздохнула. Кино мне понравилось бы больше…

Соревнование проходило в обычном гимнастическом зале, по обеим сторонам которого уступами поднимались вверх пять рядов зрительских мест. В центре, на огромном круглом ковре, татами, боролись спортсмены. Продавали билеты, дешёвые.

Я ожидала, что Тимка будет страстным болельщиком. Будет в нетерпении вспрыгивать с места и вопить что-то вроде: «Дава-ай! Сделай гада!» Я ошиблась: он скрестил руки на груди и наблюдал борьбу молча, прищуренными глазами, порой словно не дыша. «Что ж, – утешала я себя, – пусть. Это ведь ему нужно, не иначе как для… профессии». Сами состязания занимали меня не очень: суровые большие мужики с серьёзным видом по очереди бросали друг друга на ковёр.

Соревнования внезапно закончились. И то: за окнами уже начинало темнеть.

– Пригнись, – шепнул мне Тимка. Мы спрятались за спинками сидений. Не успела я оглянуться, как спортсмены и зрители покинули зал, двери заперли.

– Я думала, мы к вечеру вернёмся!  – растерялась я.

– Утром откроют, – пояснил мне мой спутник. – Успеешь ты в халдеево! Э, знатная хаза! Рубишь, почему дзюдо лучше кино? В кино сидя кимаешь, а тут с шиком…

Он спустился на «арену», сбросил обувь и прошёл по ковру. Я, боязливо переступая, последовала за ним. Тимка достал из своего рюкзака одеяло.

– Вот те одеяльце, Рыжая! Одну половину под себя, другой укрывайся. Вот те свитер, под колган положь. Чистый, не дрефь. Бегунцов [вшей] не держим, всех схавали… Всё, делай уже спокойной ночи малыши.

Он блаженно растянулся на татами, положил руки за голову, закрыл глаза.

Я села рядом.

– А ты как же?

– Одеяла для бабского полу, – пробормотал он сонно.

– Можно я так посижу?

– М-м-м, – протянул он, не открывая глаз. – Что ты меня спрашиваешь, Рыжая? Я тебе не халдей, тихий час не устрою.

Тимка засыпал бесшумно, как лесной зверь. Я еле слышала его дыхание. Тишина была в огромном пустом зале.

Я обошла весь зал по кругу, вернулась к нему. Неужели всё? Острое чувство нежности, благодарности проснулось во мне. Такой большой, прекрасный, полный день для меня, щедро подаренный ни за что, ничего он от меня не потребовал. Может быть… надо? Правда, и страшно мне было тоже.

– Тима, – тихо позвала я его. – Ты не спишь?

– М? – отозвался он. – Нет уже. Не кимается? Лупетки закрой и закати наверх.

– Нет, я не о том… Тима… – Мурашки ужаса побежали по мне. – Я тебе сказать хотела…

– Ну, и дыши [говори], если хотела.

– Ты мне говорил, – прошептала я, – что ты гордый, без спросу не берёшь. И вот я… Я не прошу, девушке о таком просить нехорошо. Но я готова.

Может быть, он не расслышал? Нет, расслышал. Быстро, бесшумно он поднялся и сел, сна ни в одном глазу.

Мы помолчали.

– Ты за слова отвечаешь, Лисья Морда? – спросил он тихо, каким-то незнакомым голосом.

– Отвечаю, Тима.

– Не сдрефишь?

– Нет.

– Как же нет, если зубами стучишь?

– Это другое…

– Вайдонить будешь?

– Все кричат.

– Ты не кричи, – посоветовал он серьёзно. – Ты зубы сожми. Или лучше кусай что-нибудь. Одеяло кусай.

Он выдохнул. Провёл ладонями по волосам. Охлопал себя по карманам. Вдруг рассмеялся.

– Не будет кина, Рыжая! – сообщил он беззлобно. – Электричество кончилось. Армячок забыл…

– Армячок? – не поняла я.

– Кондом, – буркнул он.

Тимка вновь повалился на спину: он считал объяснение достаточным. И меня отпустил мой ужас. За пазухой у меня лежала упаковка «гигиенических изделий», но я предпочла не говорить о ней. Долг благодарности исполнен, и слава Богу, что не сейчас.

И всё же не я могла взять в голову: когда же «фраера», и уж тем более «пахана» в нашем детском доме останавливало отсутствие «будёновки»? И как он её мог забыть?

– И… всё? – спросила я как-то даже немного разочарованно.

– Всё. – Его плотно сжатые губы растянулись в улыбке. – Ты что, Лизка, сдурела? Ребёнка хочешь?

– Нет, то есть не сейчас, конечно…

– Ну, тогда какой базар…

Мы продолжали молчать. Он лежал на спине, невозмутимо смотря в потолок, я сидела рядом.

– Что не кимаешь, Рыжая Морда?

– Удивляюсь…

– Чему?

– Что забыл…

– Я и не думал… – признался он.

– Не думал?! – поразилась я.

– Да, не думал! – почти крикнул он, сердито.

– По… чему?

Он сел, хлопнув себя по колену.

– Бано!! Люблю потому что тебя, дуру!

Я сжалась. Закрыла лицо руками. Снова почему-то мелко, дробно застучали мои зубы.

– Что?! – испугался он. – Что такое, Рыжая?! Чего с тобой творится? На «дуру» обиделась?

– Нет… – и, едва я сказала первое слово, моё огромное, обжигающее счастье вырвалось из меня, брызнуло горячими слезами. Я упала на спину, как кукла на верёвочках: ни одна мышца меня больше не держала. – Тима!.. Любишь… А я-то как тебя…

– Тихо, тихо, – прошептал он и коснулся моей правой руки своей.

Я взяла его руку, поднесла ко рту и легко прихватила кожу его большого пальца зубами, будто боялась, что он вырвется от меня. О, что это была за рука! Белая, холодная, дрожащая. У него, Тамерлана, грозы наших «мужиков» и «фраеров», рука дрожала.

Левую руку я засунула за пазуху  – и в его белую, дрожащую ладонь вложила упаковку, которую дала мне Надежда Степановна. Вложила и сомкнула вокруг той его негнущиеся пальцы.