Часть 1 - Глава 15

15

Маленькая птичка сдержала слово и поговорила с Ефимцевой.

Оказывается, в детском доме  б ы л  инструмент! Синтезатор, подаренный когда-то неким благотворителем, который Надежда Степановна, не найдя ему лучшего применения и боясь, что «цветы жизни» мигом изувечат технику, засунула далеко в шкаф. Синтезатор был, правда, короткий, дешёвый, всего на пять октав, а уж о качестве электронного звука и говорить не приходилось. Но пять звучащих октав лучше, чем немая бумага.

Мне разрешили заниматься в… «Индии». В изоляторе. Другого помещения всё равно не было, и я согласилась с радостью. Директор самолично отводила меня в изолятор, сама устанавливала технику, включала её в розетку и, чтобы меня никто не беспокоил, запирала за мной дверь, а через полтора часа выпускала меня. (Полтора часа – мало, но ведь и бумажная клавиатура у меня оставалась.) В её суровом взгляде, плотно сомкнутых неулыбчивых губах я читала тайное сочувствие себе. Видела она, наверное, психотерапию для меня в этой музыке? Да так и было. Без музыки пятнадцатилетняя девушка, потерявшая любимого, может в детском доме сойти с ума.

Елена Андреевна тоже согласилась работать со мной, причём совершенно б*******о. В кабинете музыки, каждую пятницу, после шестого урока, в единственный день, когда и у неё, и у меня одновременно заканчивались занятия. Помимо работы на инструменте она преподавала мне сольфеджио, то есть основы музыкальной теории. Из-за этой учёбы я неизбежно опаздывала к обеду. О, я была готова жертвовать этим несчастным обедом, с удовольствием! Директор, однако, узнала о моём «пятничном посте», и по её суровому распоряжению мне стали выдавать двойную порцию к ужину. Повара, отрывая эту порцию «от сердца», точнее, от своего ненасытного кармана, сквозь зубы отпускали в мой адрес много нелестных комментариев, но ослушаться директора не смели.

Я поставила руку, овладевала нюансами выразительности, понемногу осваивала сложное искусство беглого чтения с листа. Молодая наставница держала себя со мной как заправский педагог: уверенно, деловито, требовательно. Это удивляло и восхищало меня. Откуда в ней, такой маленькой, бралась только эта цепкость, эти настойчивые, энергичные возгласы вроде «Легато, ле – га – то! Ещё плавней, ещё мягче! Педаль где? Замедляя, за – мед – ля – я, ritartando! Почему левая такая вялая?! Замёрзла она у тебя, что ли?!»? Да и вообще я восхищалась ей. Не ей самой! Ей как эльфом, существом другого мира, в руках которого – ключи от этого хрустального царства.

Я разбирала однажды прелюдию из «Хорошо темперированного клавира», невероятно заковыристую. Разбирала, делая ошибку за ошибкой, а обычных возгласов моей учительницы вроде «Держать темп! Рука!» – этих возгласов не следовало. Я оглянулась, наконец. Педагог сидела на своём стуле, сложив руки, не сводя с меня особого, умилённого взгляда.

– Что такое, Елена Андреевна?

– Смотрю на тебя, Лиза… Какая ты чистенькая, ясная, как ты от усердия язычок высовываешь и прикусываешь его зубами. Господи, что ты за счастливый ребёнок!

– Счастливый? – опешила я.

– Счастливый! – повторила она убеждённо. – У тебя всё впереди, милая! Всё впереди: большая жизнь, молодость, красота, да ты и сейчас красавица, и ещё похорошеешь. Мужское внимание, восхищение, любовь, материнство. У тебя пока не было большого горя в жизни, тебя не предавали близкие люди, тебя не бросал любимый человек…

– Это точно, не бросал, – отозвалась я глухо. – Его убили.

– Как?! – потерялась она. – Ты сочиняешь, наверное…

Я ответила ей долгим, пристальным, укоряющим взглядом.

– Что… – дрогнула она. – Правда?

Мы помолчали.

– Ты… не хочешь рассказать, Лиза? – спросила она тихо, опуская глаза.

– Я могу рассказать, всё, – подтвердила я так же негромко. – С тем условием, чтобы вы мне верили. Да и мне зачем? Спросите директора. Кого угодно из нашего класса спросите. А если считаете меня сказочницей, сказки я рассказывать не буду.

– Я тебе верю! Пожалуйста…

Я начала рассказывать. Педагог закрыла глаза, как делают многие музыканты, слушая, и только временами открывала их. Порою какие-то слабые звуки вырывались из её горла. Я дошла до того, что было в пустом гимнастическом зале.

– Как!.. – вырвалось у моей наставницы.

– Что такое, Елена Андреевна?

– Нет-нет, ничего. Прости. Значит, ты женщина…

– Да, – улыбнулась я. – Наверное, как все девушки моего возраста в интернате. Почему это вас удивляет?

– Я ещё нет. Лиза… Можно спросить тебя? – Она покраснела. – Это… очень больно? Если хочешь, не отвечай,  – немедленно прибавила она.

– Я… вдова, Елена Андреевна, – ответила я, помолчав. – Больно, вы спрашиваете? Разве это боль? Это скорее счастье. Я счастливый ребёнок, правда. Вот узнать о том, что его больше нет – это больно. Слушайте дальше.

И, уставившись на педали фортепьяно, не смягчая, не забывая подробностей, не проронив ни слезинки, бесстрастным голосом я досказала свою историю до конца.

– ...Вот так вышло, что на мне теперь – как это называется?

– Табу, – шепнула она.

– Да, табу. Смешное слово. И, если забыть горе, это всё-таки счастливая судьба, рядом с другими. Меня не били, я не пошла по кругу, не была с нелюбимым. – Я подняла взгляд на неё. – Господи! – вырвалось у меня. – Елена Андреевна! Ну можно ли так близко к сердцу! Ведь почти год прошёл! Возьмите платок, пожалуйста…

– У меня есть свой… – всхлипнула она.

Прозвенел звонок с урока. Мы вышли к коридор, она заперла кабинет, обернулась по сторонам – и привлекла меня к себе. Плечи её подрагивали.

– Ну, что вы? – шепнула я ей. – Вы взрослая, умная, хорошая. И ни в чём вы не виноваты. Откуда вам было знать! Бегите, Елена Андреевна: вы на автобус опоздаете, а следующий через полчаса…