20

Глава 20

Васька.

Когда закатившиеся глазки открылись, вокруг Васьки царил ажиотаж – Васильевна и перепуганные девки столпились над несчастной лягушкой и не знали что делать. Кое-как поднявшись, Васька попыталась макнуться в квасную гущу, поняв, чего ей захотелось, ключница поднесла ковшичек с водой. Умывшись и напившись,  лягушка пришла в себя  и прохрипела:

- Васильевна, в опочивальню меня снеси, да молочка  тепленького с медом подай.

Старуха бережно подхватила зеленокожую хозяйку под пузичко, и подняла над  столом. В начищенном блюдце мелькнули темные волосы и  антрацитовые глаза. Васька бессильно обвисла.

В опочивальне она уселась на столе в теплый солнечный луч и зажмурилась, разгоняя страх. Постепенно тепло расправило сведенные судорогой мышцы, и лягушка растеклась по столу зеленой лужицей. Хорошо! Скоро Иван придет, на пир к батюшке звать. Его надо будет утешить и покормить, да еще сказку на ночь рассказать или колыбельную спеть, дите он еще все-таки. А вот Кощей.  Кощей по сказке – безобразный тощий старик напоминающий скелет обтянутый кожей, а тут этакий роковой темноглазый красавец  в серебряном блюдечке.  Васька задумчиво приоткрыла один глаз и  рассмотрела полупрозрачную лягушачью лапку. А почему у нее нет никаких воспоминаний о прежней жизни? Конечно она не Василиса – царевна, а Васька – спортсменка, но Кощея не помнит совсем, а ведь это он заколдовал царевну, превратив ее в лягушку болотную?  За размышлениями Васька и не заметила, как пришел Иван – предсказуемо голодный, уставший и печальный.

- Что ты Иванушка не весел, что ниже плеч буйну голову повесил?

- Ох, Василисушка, как же мне не печалиться? Велит батюшка нам завтра к нему на пир вместе идти, а как я тебя людям покажу?

Васька хотя и ждала этих слов, обиделась – как сказки слушать, так Василисушка, а как людям показать – стыдится.  Однако сдержалась – понятно все, мальчишка еще, а тут отец, наконец, явно внимание обратил. Ладно, будем парня кормить и утешать.

- Васильевна! Ужин подай! Не тужи Иван-царевич -  утро вечера мудренее. Ты ступай завтра вперед, а я следом за тобой буду. Как услышишь стук да гром  скажи это, мол моя лягушонка в коробчонке  едет!

Иван, уписывающий кашу с мясом и хлеб, толсто помазанный сметаной, только кивал головой. А Васька, умильно сложив лапки, размышляла:  платье у нее и так красивое, можно и не менять, а вот где взять карету  и лошадей? Да и на пиру нужно будет явить волшебство, но как? Дождавшись, когда Иван насытиться велела ему ложиться, и попрыгала к Васильевне.  Ключница будто дожидалась, а впрочем – почему нет? Не смотря на удаленность от царских палат новости, сюда добирались быстро.

Васька скинула лягушачью шкурку и поделилась с Васильевной своими заботами. Старуха пожевала тонкие губы и принялась излагать свой план:

 – Хорошо, хозяюшка молодая,  что решила последней приехать, больше почета будет. Повозка и лошади не забота, от царицы – матушки как раз колымага осталась, малость помыть  и почистить – так это девки быстро сделают. Вот кучером кого посадить? Эх, придется видать учителю Ванюшиному  в ноги кланяться, ну да шкалик поднесем, не обидим!

Порешав со старухой все вопросы Васька уже и спать собралась, да Васильевна пристала – а сама - то какие уборы наденешь?

- А чем мое платье плохо?

Удивилась Васька. Старуха опять пожевала губы:

- Всем хорошо, да только наряд девичий.

Васька покраснела, и задумалась на минутку, а потом рукой махнула:

- Так все равно,  женского,  на меня нет.

- Есть огорошила ее Васильевна, я как увидала какая ты красавица, сразу пошить велела, к утру девки закончат,  поди.

Васька удивленно покачала головой, и вновь задумалась, преимущества знакомой формы она представляла – нигде не трет, не жмет, а ведь на пиру и танцевать нужно будет! Заранее поморщившись от боли в травмированной ноге,  она вежливо постаралась донести до  Васильевны свои соображения, и та, как ни странно с нею согласилась:

- И то верно, платье твое необычное, и уборы хороши, только в косу две ленты вплетем, как сговоренной, а уж коли царю-батюшке понравишься, и Ивану веселей жить станет.

На том и порешили, но не успела, Васька дойти до опочивальни – как потертые деревянные ступени  расплылись перед глазами.

Машка

Машке  ужасно  надоела лежать – вообще лежебокой не была, а ту уж сколько времени лежит и все в одной позе, как муха, застывшая в янтаре. К тому же у нее начался зуд, дико чесалась левая пятка, а почесать никто не хотел.  С горя она стала всячески подгонять зеленоглазого красавца – авось отыщет побыстрее, почешет. Но этот безответственный тип  повышенной волосатости беспечно носился то за солнцем, то за месяцем.

- Когда же он уже до ветра доберется?

 Бухтела во сне Машка  и недовольно изгибала густые черные брови.

Настя

Ночью с ней случился приступ любопытства, и она отправилась в сад. Дошла до литой чугунной ограды в полтора человеческих роста высотой, и неспешно пошла дальше – луна была яркой, как  фонарь, висела низко. В глубокие тени Настя не заходила, дабы не отдавить хвост ручному леопарду или маленькой лани. Идя неспешно и вдыхая прохладный ночной воздух,  она добралась до неприметного строения – темный кирпич, темные рамы чуть блеснули стеклом. Тяжелая гранитная плита у входа и широкая дверь, способная пропустить через себя грузовик. Удивленно обойдя строение, оказавшееся довольно большим, и даже двухэтажным  Настя попыталась заглянуть в окно – и обомлела.

На огромной перине у камина укрывшись мягким даже на вид одеялом, спал зверь.  Спал он так беззащитно  раскинувшись, вытянув когтистые лапы, что Настя невольно залюбовалась отблесками огня на его длинной пепельно – серой шерсти. Постояв так некоторое время, в оцепенении она бормотнула себе под нос:

- А обморок мы явно пропустим.

И принялась рассматривать открывшееся ее взору помещение. Это явно было убежище. Помпезный дворец был скорее игрушкой,  ярким фантиком в бесконечных, серых буднях. А здесь, здесь была память, мечты и чаяния, а может быть и надежды. Большая комната занимала, наверное, весь первый этаж – ее делили на части невысокие тонкие столбы украшенные росписью из зеленых листьев и алых цветов. В углу белел балдахин над детской кроваткой, рядом стояла пыльная лошадка- качалка. Под потолком реяли резные птицы счастья, на стене висела пара мечей в красивых ножнах – маленькие и легкие, явно под детскую руку. Тут же на куске ковра стоял изящный рукодельный столик с незаконченным вышиванием, чуть дальше лежало маленькое седло,  сапожки со шпорами. Тут же лежала огромная книга, раскрытая на странице с яркой картинкой, рядом пучок перьев и  мятый свиток.

Движение лап привлекло внимание девушки, и она посмотрела в другую часть дома. Там все было просто – большое, тяжелое копье стояло прислоненное к стене, рядом  на крючке сохла простыня гигантских размеров. Тут же стоял столик на одного с остатками жареного зверя – толи крупный баран, толи мелкий бычок. На полу  виднелись два бочонка – один побольше,  с подушкой, видимо служил стулом, второй пустой лежал на боку расставаясь с последними каплями вина.

Заглядевшись, Настя  стукнулась носом в стекло, и замерла – звериный слух, и нюх ее гостеприимного хозяина она уже успела оценить. Но все было тихо - видимо зверь лесной, чудо морское видел хороший сон – оскаленная пасть его могла напугать любого, кроме тех, кто обожает смотреть ужастики после 12 ночи.

Подумав, Настасья обошла дом и тихо открыла тяжелую входную дверь окованную железом. Следы когтей на когда-то красивом полу подсказали самые популярные маршруты,  они вели к камину и к лестнице на второй этаж. Угол с игрушками и кроваткой был цел – ни единой царапины на безупречном паркете. Девушка осторожно подошла к лестнице – поверх широких деревянных ступеней змеилась полоса меди, столбы держащие пролет были укреплены тем же странным способом – словно поросли леденцовой корочкой красивого красноватого цвета. Шаг, еще шаг, ступени не скрипели, и осмелев Настя быстро поднялась наверх, поднялась, и замерла.  Это была библиотека. Большая, красивая комната с многочисленными  шкафами и полками, на которых лежали книги, редко стояли – мягкие кожаные переплеты предпочитали покойно возлежать, а не толпиться в кругу соратников.

Отдельно стоял длинный высокий стол  с мраморной столешницей – на  нем громоздились непонятного назначения предметы, все вместе напоминало какой-то музей виденный Настей в Европе, или инсталляцию «покои  ученого алхимика». Немного побродив среди книг, и убедившись, что там есть экземпляры написанные минимум на трех языках,  Настя вышла, и вернулась в свою опочивальню. Все это требовалось уложить в голове. Выходит чудо морское – сирота?  Или, во всяком случае, был разлучен с родителями в нежном  возрасте. Однако читать он явно умел, да и  занятия с оружием, очевидно, не прекращал, что похвально уже само по себе – не желал  становиться зверем. Улегшись на высокую постель, Настя поражаясь сама себе вновь и вновь мысленно возвращалась  в уединенный домик. Наконец переполнившись переживаниями,  она заснула. 

Яркое солнечное утро, наполненное пением птиц, подвигло Настю на решительные действия – хватит по кустам прятаться! Пора явить себя миру! С такими мыслями она, едва умывшись так и не переодев сарафан, побежала в сад. Увы, флигеля на прежнем месте не наблюдалось. Побегав бесполезно по аллеям и лужайкам,  Настя остановилась и в раздражении притопнула ножкой:

- Зверь лесной, чудо морское, яви мне себя, не бойся, не испугаюсь я вида твоего безобразного и себе под нос:

- Потому что плевать мне на него, я тебя люблю, а не шкуру с когтями!

Ответом ей был далекий стон и тишина. Поняв, что толку не добьется,  Настя решила вернуться во дворец – переодеться, позавтракать, а потом с новыми силами загонять чудо морское в угол.

В покоях ее как всегда дожидалась малявка с гребнем  и свежим сарафаном.  Переодевшись и сжевав яблоко Настя уселась на мягкую скамеечку, что бы служанка расчесала ей волосы.  И пока девчонка разбирала гребнем кудряшки – заговорила сама с собой:

- Так значит, да? По кустам прячемся, девиц мистифицируем? А я может по живому существу соскучилась!

Дернувшись, Настасья в порыве чувств свалила красивую китайскую вазу. Испуганная грохотом сенная девушка шарахнулась от странной хозяйки, торопливо унося с собой ленту, которую собиралась  вплести в Настину косу.

- Вот, еще и ленту дурочка утащила!

Притопнув ножкой, Настя всмотрелась в свое отражение – вполне милое, хотя и недовольное.

- Пойду косматая, будем  вместе по кустам прятаться!

Скользящую между деревьев фигурку в нежно-голубом легком сарафане, с распущенными плащом  белесыми кудрями трудно было игнорировать. Вскоре услышала она голос, пробирающий ее до дрожи в коленках:

- «Не проси, не моли ты меня, госпожа моя распрекрасная, красавица ненаглядная, что бы показал я тебе свое лицо противное, свое тело безобразное. К голосу моему попривыкла ты; мы живем с тобой в дружбе, согласии друг с другом, почитай не разлучаемся, и любишь ты меня за мою любовь к тебе несказанную, а увидя меня страшного и противного возненавидишь ты меня, несчастного, прогонишь ты меня с глаз долой, а в разлуке с тобой я умру с тоски».

Тут –то Настя и призадумалась. А действительно, может это в ней одиночество гуляет, да женское любопытство? Надо бы отца да сестриц проведать – враз захочешь на необитаемый остров убежать.  С этими мыслями перестала она бегать по саду за зверем лесным, чудом морским, загрустила.

Целый день бродила она потерянно, обрывала нежные лепестки и словно снегом запорашивала прозрачную гладь пруда.  Отказалась от обеда и ужина, плела венки из горькой, остро пахнущей полыни пополам с петрушкой, и бросала в ручей, глядя, как он уносит  ее дар куда-то за пределы сада. Печальные вздохи, скупые слезинки и грустное мурлыканье под нос довели бы ее родителей уже до инфаркта, но чудище морское держалось дольше – аж до вечера. Едва высыпали на небе первые яркие звезды услышала она глубокий вздох и слова потекли в ароматном, холодеющем воздухе:

- Не могу я тебе супротивным быть по той причине, что люблю я тебя пуще самого себя; исполню я твое желание, хотя знаю, что погублю мое счастие и умру смертью безвременной. Приходи во зеленый сад в сумерки серые, когда сядет за лес солнышко красное, и скажи: «Покажись мне, верный друг!» - и покажу я тебе свое лицо противное, свое тело безобразное. А коли станет невмоготу  тебе больше у меня оставатися, не хочу я твоей неволи и муки вечной: ты найдешь в опочивальне своей, у себя под подушкою, мой золот перстень. Надень его на правый мизинец – и ты очутишься ты у батюшки родимого и ничего обо мне не услышишь».

С замиранием сердца на следующий вечер Настя пришла в беседку, и тут зеленые, пронизанные солнцем ветки, расплылись у нее перед лицом.