Глава 3. Встреча

 

Сант хрустнул яблоком, а когда обнаружил, что Маркус поворачивает к нему голову, сделал вид, что внимательно рассматривает надкушенный фрукт.

— Пошло, — заявил Кэнсорин и, взяв в руки кубок с вином, покачал его, а затем посмотрел на просвет.

— Просто ты привык нюхать кровь связанных рабов, — ответил Маркус. Он всё ещё тяжело дышал, но не желал показывать, что реакция товарищей задела его. «Друзьями» Маркус этих людей никогда не называл, хотя и знал их очень, очень давно.

Он скинул с плеч перепачканный кровью камзол и вытер вспотевшее лицо батистовым рукавом. Теперь, когда бой подошёл к концу, ему больше не хотелось находиться здесь, среди этих людей.

Маркус взял с подноса рабыни кувшин с вином и сделал несколько крупных глотков прямо из него. Отставил в сторону и снова подошёл к парапету, под которым недавно свершился бой.

Валькирию уносили на носилках. Глаза её были закрыты, а пепельные волосы разметались по соломенному тюфяку — абсолютно неуместному, если бы кто-то спросил патриция.

Маркус не знал, чем так привлекло его это существо. Он ходил на арену, потому что сюда ходили все, не чувствуя вкуса чужих побед. Вместе со всеми пил вино и проигрывал деньги на закрытых патрицианских вечерах. Маркусу было душно здесь — сколько он помнил себя. И эта странная валькирия стала первым в его жизни существом, чьи когти прорвались сквозь марево нескончаемого римского дня, в котором он тлел на солнце и бесконечно умирал. Она стала наваждением, и, увидев её в первый раз, Маркус понял, что придёт сюда снова и будет смотреть ещё. Теперь он ходил на арену только ради неё. Вот уже четырнадцать дней.

«Я хочу её себе», — подумал Маркус. Мысль родилась внезапно, как и все мысли, которые он обычно воплощал в жизнь. В это мгновение Маркусу было абсолютно всё равно, что воительница ни жива, ни мертва. Что денег у патриция давно уже едва хватает на то, чтобы раздавать долги, а галантерейщик третью неделю работает на него в кредит. Маркусу было всё равно, что скажут люди, когда увидят рядом с ним северянку-рабыню, валькирию — уже не девочку, каких предпочитали заводить аристократы, а взрослую воительницу со шрамами на плечах.

У Маркуса при мысли о том, как он мог бы коснуться их, внизу живота завибрировала дрожь. Захотелось провести кончиками пальцев по коже, исследуя один за другим эти шрамы.

Обычно если Маркус чего-то хотел, он мгновенно приводил это желание в жизнь, и потому, резко развернувшись на каблуках, он подхватил камзол и сообщил остальным гостям:

— Я хочу прогуляться. Ложа в вашем распоряжении, а меня можете не ждать.

Двое патрициев переглянулись между собой.

— Я, пожалуй, пройдусь с тобой, — сказал Сант.

— И я, — поддержал Кэнсорин.

— А я уж точно не останусь здесь одна, — Клемента в мгновение ока соскочила со своей скамьи.

Маркус закатил глаза, но промолчал. Он всё равно не знал, куда собирается идти, и что теперь будет делать.

Все вчетвером они вышли в коридор, серпантином оплетавший трибуны по окружности, и медленно стали спускаться.

— На днях будем играть у меня, — сказал Сант задумчиво, оглядываясь по сторонам. — Кто придёт?

— Я уезжаю, — равнодушно ответил Кэнсорин.

— А я, может, приду, — ответил Маркус, не глядя на него.

Горожане, разодетые в зелёные и алые тоги, раскланивались перед ними, но Маркус не замечал никого. Он думал о том, как мало изменился этот город за прошедшие шестьсот лет — и в то же время насколько стал другим.

Даэвы, приплывшие в Империю из неведомых на материке южных земель, могли бы превратить его в рай на земле. Но вместо этого лишь научили местных жителей курить табак, а сами переняли их привычки к кровавым играм и любовь к бесконечной войне.

Он попытался представить, каким был этот колизей шесть сотен лет тому, и обнаружил, что видит его точно таким же, как сейчас.

«Но мой отец не был таким, как они, — подумал Маркус в недоумении. — Он верил в ту войну, которую вёл».

И тут же он мысленно посмеялся над собой. Теперь, когда Империя простиралась от тёплых Средиземных берегов и Апеннинского полуострова до ледяных морей севера, когда покорила и хвойные леса, и заснеженные вершины, и огромные ледники – ей не с кем больше было воевать. Дальше на юг — только бескрайние песчаные пустыни и коралловые рифы. Да ещё таинственная земля за туманами, куда им, даэвам, не вернуться уже никогда.

На нижнем этаже амфитеатра расположились торговцы выпечкой и вином. По большей части их услугами пользовались простолюдины, и Маркус миновал прилавки, не обращая ни на кого внимания. Зато Сант не преминул схватить пробегавшую мимо прислужницу за зад. Взвизгнув, та накренила кувшин с вином, так что Тавио мгновенно отшатнулся от неё и столкнулся плечом с горожанином, спешившим по своим делам. Сант принялся демонстративно отряхивать «испачканный» о простолюдина камзол.

— Простите, благородные господа! — до смерти перепуганная прислужница рухнула на колени на грязный пол.

Маркус поморщился, потому что смотрела она именно на него — видимо, решила, что он единственный из трёх господ, кто ещё не обижен на неё.

— Тавио, перестань, — обогнув девушку, Маркус продолжал идти вперёд. Ни на кого из спутников он не обернулся и не стал проверять, продолжают ли они следовать за ним.

Клемента, поколебавшись, замедлила ход и, присев рядом с девушкой, принялась успокаивать её. Маркус не смотрел и на гетеру.

Сейчас он с удовольствием избавился бы от всех своих спутников, только не знал, как это сделать.

— Я видел, у входа выставляют превосходных жеребцов, — заметил он будто невзначай, — присмотрел себе одного. Арабской породы. Как, по-твоему, Сант, стоит покупать?

Темноволосый патриций отвлёкся от помоста, на котором выставляли рабов, и посмотрел на Маркуса.

— Арабской породы? — уточнил он. — У тебя разве мало арабских жеребцов?

Маркус пожал плечами. Он, наконец, выхватил взглядом проход в помещения для бойцов и теперь внимательно смотрел туда, где за массивной дверью скрывалась его цель.

— Думаю, никогда не помешает завести ещё одного, — сказал он. — Пожалуй, куплю его после боёв.

Лицо Санта отобразило напряжение. Даже не оглядываясь, Маркус чувствовал, как корёжит того от мысли, что у Цебитара будет что-то, чего нет у него.

— Мне особенно понравилась его стать, — продолжил Маркус. — Уверен, в твоих конюшнях такого не было никогда. Впрочем, — он сунул торговке монетку и отобрал у неё кувшин с вином. Сделал глоток и только потом добавил: — Когда этот жеребец мне надоест, я могу его тебе проиграть.

Напряжение на лице Санта стало ещё сильней.

— Прошу прощения, — сказал он, через силу наклеив улыбку на лицо, — у меня дела. Я догоню вас потом.

Кэнсорин насмешливым взглядом проследил за тем, как растворяется в толпе его синий камзол.

— По крайней мере этот жеребец существовал? — поинтересовался он.

— Кажется, да, — сказал Цебитар. — Хочешь — сходи, проверь.

Кэнсорин фыркнул, а затем, прищурившись, посмотрел на него. Маркусу показалось, что тот о чём-то размышляет.

— Пожалуй, — наконец сказал он, — это будет забавно. Надеюсь, ты не будешь без меня скучать.

— Постараюсь не сойти с ума от тоски, — Маркус отвернулся от него. Теперь он смотрел куда угодно, только не на дверь, прекрасно понимая, как опасно выдавать перед этим даэвом свой истинный интерес.

Маркус знал обоих патрициев достаточно хорошо, чтобы ни один из них не мог его удивить.

Сант, семье которого покровительствовал Марс, был не то чтобы глуп, но слишком прост, чтобы принести настоящий вред. Он был по натуре таким же гвардейцем, как и сам Маркус, с той только разницей, что ему никогда не приходилось бороться за власть. Сант любил азартные игры, лошадей и женщин, с которыми можно побыть собой.

Санта, как и самого Маркуса, с детства готовили к тому, что всю свою жизнь он будет воевать. Однако время завоеваний закончилось вместе с последними походами их отцов. Сами же они едва успели поучаствовать в заключительных победоносных боях. И теперь все сражения проходили в кулуарах императорского дворца — а в этих играх Сант был не слишком силён.

Маркус хотел бы сказать то же самое о себе, но не мог. Ему приходилось разбираться в придворных делах с тех самых пор, как ушёл в сонм предков его отец, а сам он, тогда ещё семнадцатилетним юнцом, переехал из провинциальных владений в Рим. Кто-то должен был представлять семью при дворе — и поскольку дядя Маркуса оказался убит на последней войне, этим кем-то оказался именно он.

В далёкой Александрии, на востоке, о котором с таким сомнением говорил теперь Сант, остались сестра Маркуса и усадьба, в которой он рос. Любить Рим — столицу Вечной Империи — патриций не хотел и не мог. Его с детства учили почитать Рим, но абсолютно другой. Рим торжественных стягов, блестящих армий и легионов, марширующих в ряд. Здесь же последний нищий, казалось, пропах розовым маслом так, будто каждое утро купался в нём.

— Ничего удивительного, — сказал как-то Кэнсорин, когда Маркус поделился этим наблюдением с ним, — в Риме самые богатые нищие на материке. Я слышал, один собрал на свадьбу две сотни человек — говорят, на Форуме особенно хороший доход.

Кэнсорин слышал и видел всё, и потому Маркус никогда его не любил.

Если они с Сантом принадлежали к старой аристократии, оказавшейся не у дел в новые времена, то семейство Кэнсоринов возвысилось не так давно. Отец Тавио был потомком древнего рода, но последние годы он провёл бы на голодном пайке, лишившись доходов с войны — если бы не его жена-северянка. Эта женщина хоть и не принадлежала к почитаемой расе, да и римлянкой никогда не была, имела хватку куда более жёсткую, чем многие из тех, кому титул достался по наследству. Благодаря своей красоте она имела немалый успех при дворе, так что многие поговаривали о том, имеет ли вообще Тавио Кэнсорин отношение к патрицию Кэнсорину. Кроме того, ей довольно быстро удалось наладить поставки редких пушистых мехов – пусть и бесполезных на южном побережье материка, но весьма любимых знатными римлянками, так что финансовое положение супруга довольно быстро пошло вверх.

Так или иначе, при этой женщине семейство Кэнсорин заняло почётное четвёртое место среди знатных семей, хотя руна, доставшаяся им от их покровительницы Венеры, была не слишком почитаема и не слишком сильна.

Тавио Кэнсорин, воспитанный матерью в смешении традиций северных земель и нового Рима, полного роскоши и разврата, представлял собой олицетворение всего того, чем Маркус боялся когда-нибудь стать. Всего того, что патриций не одобрял и не понимал. Помимо прочего, ещё и того, что несло для него опасность. Потому что, как бы Маркус ни старался привыкнуть к дворцовым интригам, эта жизнь всё же оставалась для него чужой. Всегда. Как бы ни пытался он понять своё окружение, призванием Маркуса оставалась война.

А вот Тавио Кэнсорин мастерски умел манипулировать любым, кто вставал у него на пути, и это было для него так же естественно, как дышать.

Только убедившись, что Тавио покинул вестибюль, Маркус вздохнул свободно и направился туда, куда стремился всей душой. Но стоило патрицию сделать несколько шагов, как Клемента выросла перед ним и, кокетливо прикусив бархатистый фрукт, спросила:

— Не хочешь посмотреть рабов? Мне кажется, ты давно никого не покупал.

Маркус подавил тяжёлый вздох.

Он хотел было ответить грубостью, но не смог. Клемента оставалась единственной, кому он доверял и кого мог подолгу терпеть рядом с собой, а потому не имел ни малейшего желания её терять.

— Я думала, тебе захотелось светловолосой экзотики, — сказала она растерянно, заметив выражение его лица.

— Пойдём, — Маркус взял её под руку и направился к помосту для рабов.

Клемента, обрадованная его вниманием, заметно расцвела и, миновав шеренгу крепких южан, а затем и ряды пышнотелых восточных гурий, стала пробираться туда, где можно было найти более редкие экземпляры. Маркуса она тянула за собой.

Девушек человеческой крови Клемента сразу отмела — подобная конкуренция была ей не нужна. Оставалось ещё двое валькирий, мужчина и женщина, и они могли по-своему Маркуса заинтересовать.

— Как тебе эта? — спросила Клемента. Она взяла за руку высокую, по меркам крылатого народа, светловолосую рабыню и заставила ту повернуться вокруг оси.

Маркус критически смотрел на предложенный ему вариант. Рабыня была красива холёной городской красотой, от которой у него сводило зубы. Бледная кожа обтягивала нежный овал лица с едва чётко очерченными уголками скул — характерной чертой её народа. Узкие, как и у всех крылатых, плечи были округлыми и почти нежными. Высокую грудь приподнимала шёлковая лента. Эта валькирия походила на ту, которую Маркус по-настоящему хотел приобрести, не больше, чем Дариусу Санту удавалось походить на него самого.

— Она знает четыре языка, — сообщил подскочивший к ним мангон, — играет на флейте, а как поёт в постели!.. — полноватый торговец закатил глаза.

Маркус даже не обернулся на него. Он разглядывал рабыню и пытался понять для себя, что же с ней не так.

— Хотите, покажет прямо сейчас? — спросил торговец, и рабыня по щелчку опустилась на колени и поползла к патрицию.

— Если она попытается расстегнуть мне штаны, я ей руки оторву, — сказал Маркус равнодушно, наблюдая, как рабыня приближается к нему.

Рабыня побелела, но продолжила ползти.

— Я не шучу, — сказал Маркус, и стоило рабыне коснуться полы его камзола, схватил за запястье и вывернул так, что девушка не сдержала вскрик.

— Маркус, прекрати! — Клемента попыталась отцепить его пальцы от запястья рабыни. — Она же просто хочет тебя ублажить! У неё приказ!

— А я не хочу, — сказал Маркус, но всё-таки оттолкнул от себя рабыню.

— Её же теперь изобьют! — прошептала Клемента ему на ухо.

Маркус перевёл на неё рассеянный взгляд.

— И это значит, что я должен терпеть капризы борова, который её продаёт?

Клемента закатила глаза. Она начинала подозревать, что идея с рабами была не так уж хороша.

— Я её куплю, — торопливо сказала она, заметив, что мангон в самом деле достаёт кнут. — Какова цена?

Начался торг, но Маркус не стал вслушиваться в разговор. Он отвернулся и приблизился к второму крылатому. Как и девушка, он был почти целиком обнажён, но тело его было куда более жилистым, плечи казались острей.

Рука взлетела сама собой, и Маркус прочертил кончиками пальцев линию вдоль его плеча.

— Как твоё имя? — спросил он, собственный голос услышав будто издалека.

— Дайнэ Инаро, — ответил тот. Голос раба был глубоким и чарующе холодным.

— Что ты умеешь? — спросил Маркус, продолжая разглядывать его. Он обошёл раба со всех сторон.

— Убивать таких, как ты, — сказал тот.

Маркус снова остановился перед ним. Валькир смотрел прямо ему в глаза.

— И что ты сделаешь, если я тебя куплю?

Валькир молчал, но Маркус и без того понял ответ.

— Я буду рад, если тебя отдадут львам, — сказал он и отвернулся к Клементе, примерявшей ошейник на свою рабыню.

— Как и я, если отдадут тебя, — услышал Маркус из-за спины, но лишь усмехнулся — придавать значение словам раба было смешно.

— Маркус? — Клемента, явно довольная приобретением, стояла с поводком в руках и поглядывала то на свою рабыню, то на патриция. — Я тебе ещё нужна?

— Иди, — Маркус махнул рукой. Улыбка его стала чуточку теплей. — У меня есть ещё пара дел.

— Я загляну к тебе вечерком, — сказала Клемента, но Маркус уже не слушал её. Он направлялся к двери, которая ему до сих пор не давала покоя.

Больно. Но что ещё хуже — страшно. К боли она давно привыкла.

Риана поднесла ладонь к плечу, перемотанному грязной тряпкой. Было бы проще, если бы всё закончилось на арене. Она хотела этого. Она знала, что здесь некому помочь ей. Некому — нигде. Рука будет кровоточить и гнить, и всё, что она сможет получить, это грязную тряпку вместо бинта. Для арены она в таком виде бесполезна. Но хозяина арены, похоже, не сильно волнует сохранность имущества. Впрочем, даже без руки Риана смогла бы неплохо драться. Иногда ей казалось, что убивать она сумела бы и вовсе без рук. Это было единственным, что получалось у неё хорошо. Но чтобы жить без руки, её следует ампутировать, а если оставить так, как есть… Впереди гангрена, заражение… И долгая мучительная смерть вместо быстрой – в когтях ящера.

Риана перевернулась на спину и стиснула зубы. Подстилка пропиталась кровью и потом. Лежать было противно, сил встать не было. Валькирия повернула голову и увидела ледяные глаза, смотревшие на неё сквозь решётку.

Бледное лицо в обрамлении чёрных волос. Этот даэв совсем не походил на того, который отправил её сюда. Но был похож на другого… того, златовласого, которого она почти успела позабыть.

Риана зажмурила глаза, силясь преодолеть накатившую боль. Риана была убийцей — но всё-таки оставалась валькирией и умела ценить красоту. Она ненавидела красивых даэвов ещё сильней, чем таких, как её последний господин — потому что не могла их презирать.

— Ты? — она заставила себя открыть глаза. Риана хотела заговорить в полный голос, но сумела выдавить лишь бесшумный вздох. — Почему ты меня спас?

Даэв долго не отвечал.

— Меня зовут Маркус Цебитар, — сказал пришелец. Он явно не знал, какой эффект произведёт на воительницу его имя, но увидел что-то своё в её глазах. — Скоро ты будешь мне принадлежать.

«Он, — пронеслось в голове. – Цель».

Риана с огромным усилием кое-как поднялась на четвереньки. Большего сделать не удалось.

— Ты хорошо дралась.

Слова даэва током пробежали по спине. Риана ненавидела себя за то, что они доставляют такую радость. Она хотела было ответить, что искусство катар-талах не обрадовало бы даэва так сильно, если бы Риана ещё была свежа и здорова, когда тот оказался возле неё. Но только молчала, глядя в зелёные глаза с золотыми искорками, которые отчётливее проступали в темноте.

«Опять», — отчаянно пронеслось в голове. Валькириям никогда не рассказывали, что у даэвов есть таинственная сила — одним взглядом, голосом подчинять себе. Риана узнала это сама за годы, проведённые в плену. Большинству из даэвов ей удавалось противостоять. До сих пор — кроме одного.

И вот ещё один даэв пробовал свою силу против неё.

Не получив ответа, зеленоглазый шагнул вперёд, открывая взгляду Рианы светлокожее, будто выточенное из мрамора лицо.

— Не знал, что валькирии умеют проливать кровь. Кто научил тебя?

«Мастер Инаро», — пронеслось в голове, но Риана заставила себя промолчать и плотнее сжать зубы. Даэвам нельзя доверять. С ними вообще нельзя вступать в диалог. Сказав лишь слово — ты уже проиграла.

– Покажи мне свои крылья. Они черны, как ночь, ведь так?

Пришелец наклонил голову вбок. Риана смотрела, как рассыпаются по чёрному бархату камзола угольные пряди шелковистых волос.

«Ты должна его убить, — напомнила она себе. — Таков твой долг. И, может быть, Тот сдержит своё слово… и освободит. Позволит умереть».

Как не вовремя эта слабость. Впрочем… может, как раз — вовремя?

— Ты станешь мне служить?

Она не сразу поняла, что Цебитар задаёт ей вопрос.

— Я не служила и никогда не буду служить никому, кроме зиккурата Сизых Облаков, — голос хрипел, когда Риана произносила это вслух.

Маркус постоял за решёткой ещё какое-то время, потом развернулся и пошёл прочь.

Риана осталась одна. Закрыла глаза и, преодолев боль, попыталась провалиться в сон. Она лгала. Не смела сказать вслух о том, за что до самой смерти будет себя презирать.

«Ты служила даэву, жалкая тварь, — неумолимо настаивал голос внутри неё. — Ты предала всё, чему присягала».

Золотые волосы, рассыпавшиеся по белым плечам, промелькнули у неё перед глазами.

«Будь проклята их красота. Будь прокляты они все».

Если бы валькирии верили в богов, Риана молилась бы своим, упрашивая простить за всё, что успела совершить. Но у валькирий были только храмы, в которых они поклонялись сами себе.

«Ты не заслуживаешь, чтобы кто-то тебя искал, — подумала она. — Ты не заслуживаешь ни свободы, ни смерти. Мастер Инаро никогда не позволил бы тебе войти в храм, если бы знал, кем ты стала».

Маркус уже почти покинул Колизей, когда дорогу ему преградило тучное тело распорядителя арены.

— Многие были недовольны, патриций. Вы сорвали хорошее пари.

Маркус поморщился. Говорить с Луцио было ниже его достоинства, но иногда приходилось делать и это.

— Что вы хотите? Чтобы я вернул вам разницу?

— Нет-нет, патриций. Кто-то был недоволен, кто-то напротив… Когда люди увидели вас на арене, ставки на местах подпрыгнули.

Распорядитель понял, что ляпнул, и попятился назад. Маркус молча смотрел на толстяка.

— Луцио, — сказал он неожиданно, — что вы будете делать с этой гладиаторшей? Завтра снова выставите её на пари?

— Думаю, да. Что ещё я могу с ней делать?

— Вы видели её? Она едва может встать. Такой боец только подпортит вам репутацию.

— Она принесла мне немало денег, принесёт и ещё. Ну, отлежится немного.

— Я бы дал вам денег прямо сейчас.

— Сколько? — Луцио прищурился, будто принюхивался, пытаясь угадать, в каком кармане Маркус держит золото.

— Скажем… сотню. Она при смерти, — напомнил Маркус, заметив, что распорядитель теряет интерес. — Ну, хорошо… пятьсот.

— Патриций, знаете, сколько я на этой рабыне сделал за неделю?

Маркус качнул головой.

— Тридцать тысяч монет. Чистого золота, — сообщил Луцио. — И это до того, как люди поняли, на кого следует ставить. А теперь давайте подумаем. Рану можно прикрыть плащом. Стоит валькирия всегда кое-как. За это её и любят. Такое, знаете ли, воплощение Вечной Империи. Усталость и вселенское безразличие. Так, о чём это я…

— Можете не продолжать. Какую сумму вы хотите?

Распорядитель пожевал губами.

— Никакую, патриций. Я не работорговец. Я рабов покупаю и делаю на них деньги. Если нужен крепкий боец, сходите на невольничий рынок.

— Я понял. Удачи вам в коммерции, Луцио.

Ложа, располагавшаяся двумя этажами ниже, чем ложа Цебитара, была несколько меньше. В ней на позолоченных диванах устроились с фруктами и вином всего двое мужчин. Однако стены здесь покрывали такие плотные складки бархата и шёлка, какие Маркус никогда бы позволить себе не смог.

Два сидевших за столом брата пили исключительно из золотых кубков – довольно грубых, по меркам некоторых патрициев, зато массивных и удобных, вмещавших большое количество приторно-сладкого южного вина.

– Луцио – проклятый идиот, – произнёс один из мужчин. – Почему он никогда не может сделать, как ему говорят?

Другой хохотнул в ответ и поднёс кубок к губам.

– Луцио хочет больше денег, – пожав плечами, ответил он. – Успокойся, он не решится напрямую нарушить приказ.

– Вся эта афёра с самого начала была слишком сложной.

– Не будь дураком. В Риме ничего не делается в лоб.

Оба замолкли, каждый остался при своём. Наконец первый снова заговорил:

– Думаешь, эти шкатулки стоят того, чтобы так рисковать?

Другой уверенно кивнул и серьёзно посмотрел на собеседника.

– Это очень хороший куш. Я считаю, надо было сделать это уже давно.

Первый тихонько зарычал и поудобнее устроился на обитой бархатом скамье. Тоже пригубил вина.

– Уже решил, что делать с остальными?

Второй мужчина долго молчал. Его брат даже успел забыть о том, что задавал вопрос. На арене начинался новый бой, и патриций полностью погрузился мыслями в него.

Братья любили смотреть, как льётся кровь. И они предпочитали кровь рабов. Первый мужчина внезапно усмехнулся и произнёс:

– Всё-таки этот Цебитар абсолютный дикарь. Выставить бы на арену его.

Его брат лишь хмыкнул в ответ.