В субботу утром я не вышла к завтраку…так и осталась лежать набоку, подтянув ноги к груди, ощущая себя совершенно раздавленной. Нет смысла нив чем. Ни в этих уроках, ни в моих изменениях, ни во мне самой. Эллен зашла ко мнев одиннадцать утра и громко хлопнула в ладоши.
– Бонжур! В чем дело? Что за траур?
Он взял меня прямо там у какой-то двери, пахнущей краской, вполумраке, в тишине, наполненной нашим рваным дыханием, моими и его стонами. Менятрясло от страсти. Ни разу, даже в самые долгие наши занятия сексом со мной непроисходило ничего подобного, а сейчас я словно обезумела. Целовала его бешено,сильно, цеплялась за волосы, оплетала ногами и руками, пригвожденная к двери,приподнятая им под колени, с отодвинутыми в бок трусиками.
Я его не ждала. Даже больше – я не хотела, чтобы он приезжал. Нехотела увидеть и сойти с ума снова, передумать, унизительно захотеть остаться.Гитлер вывозил мои вещи понемногу, так, чтобы их отсутствие не бросилось вглаза. Эллен часто открывала мой шкаф и проверяла его содержимое. Иногдавыбрасывала оттуда вещи, которые ей начинали казаться неподходящими. Вначале ядолго думала и не хотела брать украшения, подаренные Айсбергом, а потом решила,что это плата. Я тоже с ним не патоку ела с ложки. Я заслужила и честнозаработала каждый из его подарков. И имею право оставить их себе и поступить сними так, как мне захочется.
Я прошла таможню! Прошла! Меня никто не остановил, никто ничего неспросил. Вместе с толпой я сдала багаж. Предварительно забрала в ячейке деньги,вещи и новые документы с приглашением от работодателя. Оно было красивооформлено на двух языках, с печатью и подписями и так же круглым штампомконсула. Мои новенькие документы пахли краской и приятно шелестели в руках. Нафото я…и не я. В темном парике с синими линзами. Меня зовут Маргарита, и мнедвадцать два года. Не знаю, зачем Гройсман добавил мне возраст, но это не имелозначения. Впереди меня ждала самая настоящая свобода.
Меня привезли в какое-то здание. Я не видела ни улицы, ни самогодома. Мне завязали глаза. Брыкаться и кричать я перестала. Меня сковало ужасом.Я находилась в состоянии шока. Поблизости раздавались голоса, женский смех, скрип кроватей имузыка. Теперь я точно знаю, какие звуки слышны в аду.
– Купите меня, пожалуйста. – нервно дергая пуговицу на платье, понимаю, что могу ее оторвать, и Королевишна мне голову открутит. Это ее платье, и мне его дали на один вечер. – Я хочу уехать с вами.Мужчина поднял голову от ноутбука и посмотрел на меня, чуть прищурив синие, очень холодные глаза. Какие же они отталкивающие, с темной, пугающей глубиной. Такие же безразличные и опасные, как океан. Лицо практически ничего не выражает. Только взгляд цепкий и хищный, такой, наверное, бывает у очень опасных и извращенно богатых людей. Взгляд, под которым хочется съежиться, стать маленькой и незаметной. Наверное, его подчиненные содрогаются, когда он на них смотрит. Мне почему-то казалось, что у него очень много подчиненных. Возможно, он военный. Генерал. Даже сидя в кресле, мужчина очень ровно держал спину. Я посмотрела на руку с бокалом и заметила толстое обручальное кольцо на безымянном пальце. Стало невыносимо стыдно, и к щекам прилила вся кровь, но я уже не могл
– Дрянь! Здесь пыль, ты не видишь? Пыль! Вот здесь и здесь!Отчим провел толстым пальцем по краю двери, показывая мне легкий серый налет и, схватив меня за затылок, изо всех сил толкнул вперед, так, что я ударилась о дверной проем плечом и молча представила, как синяк расползается по нежной коже. Не в первый и не в последний раз. Лучше молчать, пока этот изверг не разошелся совсем, пока не вошел в раж и не схватил ремень. Отчим скор на расправу, долго думать не будет.– Сучка неблагодарная! – замахнулся и ударил по щеке. Ему всегда нравилось бить по лицу. Как бы я не закрывалась, он обязательно попадал по лицу. – Я тебя кормлю, пою, я тебя, тварь такую, терплю…а тыыыы! Чтоб языком все вылизала! Чтоб все здесь сверкало, как кошачьи яйца! Не то шкуру спущу! Жаль, не слушал никого, не отдал тебя в детдом, когда Дарья умерла, а надо было. Че волком смотришь? Пошла убирать! Быстро! Думаешь, если морда смазливая, я тебе ее не расквашу? Могу в у
– Если с платьем что-то случится прибью, поняла?Кивнула, глядя на себя в зеркало, чувствуя, как мелко пальцы подрагивают, и хочется повернуться, оттолкнуть Королевишну Раису и бежать. На улицу, в дождь, куда угодно от них. Но вместо этого я волосы укладываю сзади в узел и продолжаю смотреть сама себе в глаза.– Сейчас пойдешь в зале прислуживать, а потом с Чумаковым в номер двадцать пять, там все для вас приготовлено. Утром он тебя увезет в свою квартиру. И спасибо скажи, что пристроили тебя, мерзавку. Такому человеку хорошему отдали. Доброму. А могли и выгнать, и кем бы стала? Скурвилась бы, сбл*довалась. Таким, как ты, место на вокзале или у дороги. Волосы эти, пакля кудрявая, не вычесать, и глаза наглые. Вечно смотрит, хочет чего-то. Княжна, блин. Только фамилия от матери – Княжева, а так – деревенская курва Маруська. И не мни о себе! Гроша ломанного не стоишь.Обидно стало так, что изнутри обожгло. Я никогда у них ничего не просила и
Стараюсь не смотреть ему в глаза, отступаю к постели на негнущихся и дрожащих ногах. Если это произойдет сейчас…я бы хотела хотя бы знать его имя. Чтоб не чувствовать себя настолько ужасно.– Можно только один вопрос?– Вопросы задаю я.– Пожалуйста…только один.– Спрашивай.– Как вас зовут?– Это не имеет значения.Действительно. Не имеет. Я собираюсь отдать ему свою девственность, и его имя не имеет никакого значения. Упираюсь в край кровати и медленно ложусь на спину, втянув побольше воздуха, раскидываю ноги в стороны. Я дышу очень шумно и очень тяжело. И не могу сдержать эту панику и страх, особенно когда слышу звук расстегиваемой змейки и какой-то шелест.– Пососи свои пальцы и увлажни ими влагалище.Он называет все своими именами, и от этой откровенности мне почему-то настолько неловко, как будто я слышу все это впервые. Не знаю, зачем ему это нужно, но