– Дрянь! Здесь пыль, ты не видишь? Пыль! Вот здесь и здесь!
Отчим провел толстым пальцем по краю двери, показывая мне легкий серый налет и, схватив меня за затылок, изо всех сил толкнул вперед, так, что я ударилась о дверной проем плечом и молча представила, как синяк расползается по нежной коже. Не в первый и не в последний раз. Лучше молчать, пока этот изверг не разошелся совсем, пока не вошел в раж и не схватил ремень. Отчим скор на расправу, долго думать не будет.
– Сучка неблагодарная! – замахнулся и ударил по щеке. Ему всегда нравилось бить по лицу. Как бы я не закрывалась, он обязательно попадал по лицу. – Я тебя кормлю, пою, я тебя, тварь такую, терплю…а тыыыы! Чтоб языком все вылизала! Чтоб все здесь сверкало, как кошачьи яйца! Не то шкуру спущу! Жаль, не слушал никого, не отдал тебя в детдом, когда Дарья умерла, а надо было. Че волком смотришь? Пошла убирать! Быстро! Думаешь, если морда смазливая, я тебе ее не расквашу? Могу в уродину превратить, если захочу!
Не расквасит. Товар потеряет свой вид. От боли и обиды выступили слезы на глазах, но я не смею перечить. Скажу ещё слово, изобьет и запрет в дальней комнате на неделю или выгонит на улицу во дворе ночевать, как в прошлом году зимой. А сейчас осень – дождь и сырость. Даже псы спрятались в своих будках и не выходят. И никуда мне не уйти. Город маленький, таежный. Все друг друга знают. Поймают и лично к отчиму приведут. Он здесь не последний человек. Турбаза своя, гостиница для рыбаков и охотников. Часто всякие крутые приезжают в заповеднике поохотиться. И рядом один из самых крупных промышленных городов на Севере. Туда недавно сам президент пожаловал. Кортеж мимо нашей гостиницы проезжал, все к окнам прилипли и сотовыми щелкали. У меня сотового никогда не было. Отчим считал, что мне он ни к чему. Говорить мне не с кем, а мне никто звонить и не должен. В школе когда училась, все говорили, какой он светлый человек, как сиротку воспитывает и не выгнал после смерти жены чужого ребенка, обеспечивает, кормит. Знают его и уважают. И бежать некуда и не к кому. После очередных побоев в полицию пришла, а меня отвезли домой и лично в руки отчиму сдали. Сказали, чтоб совесть имела на святого человека клеветать. Конечно святого, он же всех их здесь кормит и охота бесплатно, и рыбалка, и столы им накрывает, а они за это молчат и на многое глаза закрывают.
Оставалось только терпеть и ждать неизвестно чего. Чуда, что ли, какого-то. Но чудес не бывает. Я это поняла, когда мама умерла у меня на руках, мне тогда еще и девяти не было. И когда отчим второй раз женился на молодой и капризной торговке мехом с местного рынка. После похорон и полгода не прошло. Вместе они составили отличный тандем, вместе у них прекрасно получалось надо мной издеваться. А когда дети свои появились, то я стала девочкой для битья, а еще ужасно раздражала мачеху, ее трясло от одного моего вида. Меня отселили в маленькую каморку в гостиницу, и я вместе с персоналом драила туалеты, кухню и лестницы. С меня спрашивали втройне. Я и посуду мыть должна, и по комнатам убираться, и стирать вещи хозяйских детей.
Постояльцы и не знали, что я родня хозяину. Чаевые иногда удавалось прятать, но чаще их отбирал Гордей или Лиля – дети отчима и этой меховой королевы. Выворачивали мне карманы и просто брали деньги себе.
– Здесь ничего твоего нет. Ты и так нам должна. Скажи спасибо, что отец тебя здесь держит и кормит.
Огрызаться и ссориться смысла не было. Все равно накажут, да так, что потом жить не захочется. Проще отдать деньги.
Отчим снова пнул меня в плечо и сунул тряпку мне в руки.
– Ни крошки, ни волосинки! И к вечеру чтоб оделась прилично. Чумаков приедет. Тебя хочет видеть. Все. Детство кончилось – будешь отрабатывать, дармоедка чертовая. Долги нам с Раисой отдавать. Ох как я ждал этого дня. Даром, что ли, вырастил красавицу? Теперь можно и дивиденды получать!
– Я… я учиться хотела поступить. Я бы уехала и…не была бы в тягость.
– Уехала? Я тебе уеду! Вот к Чумаку жить пойдешь, и он пусть решает, куда тебе ездить.
– Жить? Не отдавайте, Константин Андреевич! Умоляю. Все, что хотите, делать буду.
– Вот! Вот он и ответ! За все годы отцом ни разу не назвала, а я с рождения воспитывал! Даже в три года, когда говорить начала, сказала «дядя»! Чумаков тебя купит, и он решать будет, что с тобой делать.
– Не пойду к Чумаку! Не пойду!
За лицо схватил и щеки сдавил.
– Пойдешь, мразь! Еще как пойдешь! Ляжки свои раздвинешь и за меня расплатишься! Чтоб доволен Антон остался! Или утоплю гадину! До смерти забью, а потом утоплю!
Внутри все сжалось, сдавилось от предчувствия, от понимания, что теперь мне не спрятаться и не избежать моей участи – быть отданной местному царьку Чумакову Антону, который давно глаз на меня положил, еще три года назад больно щипал за бедро и сальными глазами провожал, когда в городе встречал или к отчиму приезжал. Всегда просил, чтоб за столом я прислуживала. Но у отчима все «по совести».
– Как восемнадцать стукнет, бери и дери во все дыры, а пока что не тронь. Я детьми не торгую. Пусть расцветает. И деньги готовь, такая ягодка дорого стоит. Да? Хоть какой-то от тебя толк – красивая, как и мать твоя была. Шлюшка подзаборная. Не целкой мне в семнадцать досталась, брюхатая. Но я ее так хотел, что все простил и взял порченую.
И бил, беспощадно бил все мое детство, я помню, как Константин Андреевич измывался над моей мамой. И умерла она после очередных побоев. Но, конечно, причина смерти была указана совсем иная.
Схватил меня за подбородок и плотоядно улыбнулся. Нет, отчим не был педофилом, он был просто жестокой и жадной тварью, которая решила продать меня Чумакову за государственную территорию вокруг заповедника, он хотел ее заполучить себе под платный водоем и ради этого был готов на что угодно.
Маленькая и незаметная я часто слушала, о чем он говорит со своими гостями и постояльцами. Потому что я всегда была никем и ничем. При мне иногда говорили такое, что вся кровь к щекам приливала или тошнило беспощадно.
– Подпишешь мне бумаги, Антон, и зарегистрируешь здесь все. По осени карпов запущу в водоем, амуров и карасей. С весны начнем рыбаков впускать за абонплату. Здесь будет не просто заповедник, а золотое дно.
– Мэри мне отдашь, и подпишу, что захошь, Костя.
– Какая она Мэри, на хрен? Маруська. Это первая моя княжну со своей девки растила. В голову ей всякую херню вбивала. Мэри, бл*. Сдалась она тебе. Подожди еще несколько лет и на Лильке моей женишься.
– Я женат, ты забыл?
И оба расхохотались, чокнулись полными кружками с пивом, и Чумаков мне подмигнул.
– Ох, Марьяна, озолочу, когда моей станешь. Забудешь про работу. В мехах и шелках ходить будешь.
И губы толстые облизал, а меня стошнило от одной мысли, что под борова этого лечь придется. И ведь придется. Отчим от слов своих не откажется. Он давно о водоеме этом мечтал.
Нина, моя подруга из обслуги, утешала меня, когда я рыдала от ужаса и понимания, что не спрятаться и не избежать этого унижения. Рыдала, пока время неумолимо близилось к вечеру, а на кухне готовили роскошный ужин для постояльцев и гостей. Пахло жареным мясом и копченой рыбой так, что желудок сводило. Обслуга сможет поесть поздно вечером после того, как гости разойдутся по номерам.
– Ничего, Мариш. Потерпишь немного. Больно только в первый раз, пока целку рвать будет, ты, главное, расслабься и думай о чем-то другом. В потолок смотри и охай-ахай, чтоб его завело. Он попыхтит и отвалит. Немолодой уже, надолго его не хватит, а ты вырвешься с каторги этой, в столицу возить тебя будет, оденет, обует. А то вон на тебе туфли с позапрошлого года и пуховик дочки этого урода донашиваешь, а Чумак тебе и шубу купит, и сережки красивые. Говорят, он добрый мужик, хороший.
– Был бы хорошим, жене бы не изменял! И он старый. Он старше отчима. Меня тошнит, когда смотрю на него.
– Ну…много ты понимаешь. Мужики, они все изменяют, поверь. Да и какая тебе разница? Пусть изменяет. А для тебя хорошим будет.
– Не могу я…не могу продаваться. Как проститутка какая-то. Мерзко мне. Мама бы не позволила ему так со мной.
– А что мама, Марин? Он бы ее избил и все равно по-своему сделал. А проститутка…ну знаешь, сейчас девяносто процентов молодых женщин так живут. Проститутки и содержанки, любовницы. Что делать? Жизнь нынче такая жестокая. Кушать хочется, гаджеты хочется, жить красиво хочется, вот и находят себе кого побогаче, и обслуживают, и деньги копят, чтоб потом, когда сиськи обвиснут, было на что жить. Начни с Чумакова, собери денег и уезжай в столицу, там, может, повезет, еще кого-то найдешь побогаче. Ты красивая, Марин. Очень красивая. Волосы роскошные, черные, глаза зеленющие, как у ведьмы, тело, как у модели с журнала. Красота – это все, что у тебя есть. Вот и пользуйся. Продавай подороже. Жаль, конечно, что самое дорогое достанется хмырю этому. С девственностью могла бы себе такого мужика отыскать…но не у нас, конечно. Не в нашей дыре.
– Не могу с Чумаковом…не могуууу, он же жирный, старый. Фуууу…я в речке утоплюсь. Камень на шею надену и в водоеме этом проклятом утоплюсь. Не хочу так жить, не хочу, как все…Как подумаю, что он меня лапами своими трогать будет, целовать, лезть между ног…
– Дура! – тряхнула меня за плечи. – Ну ты и дура! Живи! Назло отчиму и сучке его, назло всем живи. Мы же бабы, мы умные, мы хитрые. Все равно выбора нет.
– Может, не приедет Чумаков. Смотри, как разбушевалось все на улице. Ураган, ливень. Говорят, даже самолеты не летают.
– Так он же не летать будет, а на «ситроене» своем примчит. Ооо, слышишь? Легок на помине. Кто-то приехал. На эти выходные почти не бронировал никто. Гостиница полупустая. Сезон окончен.
Она к окну подошла и шторы раздвинула:
– Хм…нет, это не Чумаков. Из чужих кто-то. Двумя машинами подкатили. Охотились, видать, или проездом здесь. Ни хрена себе. Реально шишки какие-то. Марин, смотри. Иди сюда. Я такие тачки только по телеку видела. Олигарх какой-то с охраной пожаловал.
Она видела, а у меня и телека нет. Отчим считает, что все гаджеты – это для ленивых. Если есть время на отдых – значит, мало работы. Я, конечно, иногда, когда их с Королевишной комнаты убирала, включала телевизор и даже фильмы смотрела. Особенно, если они уезжали отдыхать. У меня тогда тоже праздник был. А так новости то на кухне услышу, то в газете прочту. А на самом деле меня не интересовали новости. Я больше книги читала. Брала из огромной библиотеки отчима и ночью под одеялом с фонариком пожирала. У него всегда и классика, и новинки появлялись. Он книги коллекционировал, но не читал. Ему вечно один из постоянных гостей привозил – какой-то видный издатель столицы. Зато читала я.
– Иди посмотри. Сегодня вкусно поужинаем. Такие гости и осетра могут заказать, и виски дорогой, а потом от них столько объедков остается.
От ее слов заурчало в животе и засосало под ложечкой. Я слезы размазала по щекам и к окну подошла. Внизу припарковались два тонированных джипа, из одного вышел мужчина, подбежал к передней двери, услужливо распахнул, тут же раскрывая зонт над головой другого мужчины в черном пальто с приподнятым воротником. В полумраке видно только русые волосы и мощный силуэт. Он осмотрелся по сторонам и пошел к корпусу гостиницы. По бокам тут же выстроились еще двое без зонтов, руки сложили за спиной и провели мужчину внутрь здания.– Сейчас начнется сумасшествие, со всех шкуру драть будут. Побегу на кухню, посмотрю, что там с ужином. А ты не грусти и к вечеру готовься. Чему быть, того не миновать.
– Если с платьем что-то случится прибью, поняла?Кивнула, глядя на себя в зеркало, чувствуя, как мелко пальцы подрагивают, и хочется повернуться, оттолкнуть Королевишну Раису и бежать. На улицу, в дождь, куда угодно от них. Но вместо этого я волосы укладываю сзади в узел и продолжаю смотреть сама себе в глаза.– Сейчас пойдешь в зале прислуживать, а потом с Чумаковым в номер двадцать пять, там все для вас приготовлено. Утром он тебя увезет в свою квартиру. И спасибо скажи, что пристроили тебя, мерзавку. Такому человеку хорошему отдали. Доброму. А могли и выгнать, и кем бы стала? Скурвилась бы, сбл*довалась. Таким, как ты, место на вокзале или у дороги. Волосы эти, пакля кудрявая, не вычесать, и глаза наглые. Вечно смотрит, хочет чего-то. Княжна, блин. Только фамилия от матери – Княжева, а так – деревенская курва Маруська. И не мни о себе! Гроша ломанного не стоишь.Обидно стало так, что изнутри обожгло. Я никогда у них ничего не просила и
Стараюсь не смотреть ему в глаза, отступаю к постели на негнущихся и дрожащих ногах. Если это произойдет сейчас…я бы хотела хотя бы знать его имя. Чтоб не чувствовать себя настолько ужасно.– Можно только один вопрос?– Вопросы задаю я.– Пожалуйста…только один.– Спрашивай.– Как вас зовут?– Это не имеет значения.Действительно. Не имеет. Я собираюсь отдать ему свою девственность, и его имя не имеет никакого значения. Упираюсь в край кровати и медленно ложусь на спину, втянув побольше воздуха, раскидываю ноги в стороны. Я дышу очень шумно и очень тяжело. И не могу сдержать эту панику и страх, особенно когда слышу звук расстегиваемой змейки и какой-то шелест.– Пососи свои пальцы и увлажни ими влагалище.Он называет все своими именами, и от этой откровенности мне почему-то настолько неловко, как будто я слышу все это впервые. Не знаю, зачем ему это нужно, но
Я шла по коридору следом за охранником, или кем он там приходился незнакомцу, и тряслась от страха. Боялась, что сейчас выскочат отчим и мачеха, схватят меня за волосы, не дадут уехать, не дадут даже выйти из здания. Собственное сердце пульсировало в ушах и отдавало набатом в виски. Тяжело дыша, шаг за шагом я приближалась к фойе. На мне все то же платье, туфли на босую ногу и чей-то плащ. Он теплый, согретый чьим-то телом, и пахнет сигаретами и улицей. На нем все еще видны капли дождя. Это самое нелепое, во что я когда-либо была одета, но мне казалось, что этот плащ может меня защитить, и куталась в него, как в спасение.Медленно выдыхая, ступила на ковер, который сама пылесосила тысячи раз и в качестве наказания собирала на нем ворсинки вручную. Отчим любил придумывать квесты посложнее, чтоб я не расслаблялась. Однажды сын повара чистил всю кухню зубной щеткой, потому что разлил оливковое масло, которое добавляли по капле в салаты лишь для того, чтобы написать в меню, что о
Они ушли, а я стою перед зеркалом и смотрю на собственное отражение. Там вроде бы я, а вроде бы и не я. Девушка в зеркале похожа на выхоленную куклу с аккуратно уложенными локонами темными волосами, достающими до бедер. Ее ногти блестят от светло-розового лака, лицо пахнет кремом, как и все тело. На ней надето платье из тонкой шерсти, молочного цвета чулки с кружевными резинками, невероятное нижнее белье тоже белого цвета и домашние тапочки, которые скорее похожи на дорогие туфли. Я боюсь пошевелиться, чтобы образ куклы не растаял. Он мне слишком нравится, он будоражит, он пахнет совсем другой жизнью, которой у Маруськи никогда не было. А вот там…там княжна, там та девушка, которой Маруська мечтала стать. У нее красиво подведенные жгуче-зеленые глаза с длинными черными ресницами и персиковые губы, тонко намазанные вкусно пахнущим блеском, у нее румянец на щеках, и ее кожа кажется перламутрово-прозрачной.Протянула руку и тронула отражение, оно сделало то же самое
Несмело потянула резинку трусов вниз и перехватила член обеимируками. Он мне не мешал, только смотрел очень пристально на мои руки, на моелицо. Вспомнила, как он двигал рукой вверх-вниз, и провела так же своей. Кожагладкая, бархатистая и перекатывание вен под ладонью заставляют сжиматься именя саму. Один раз я
mso-add-space:auto;text-indent:35.45pt;line-height:150%">mso-ascii-theme-font:minor-bidi;mso-hansi-theme-font:minor-bidi;mso-bidi-theme-font:minor-bidi">В саду у Айсберга росли розы. Самые разные белые, красные, желтые и даже черные. У отчима был сад, я пыталась за ним ухаживать, но когда их дочь увидела, как я приношу в дом срезанные цветы, устроила истерику, что у нее аллергия и астма, и мне запретили, а потом и вовсе вырезали весь сад, заложили все плиткой и насажали каких-то вечнозеленых кустов. Они любили искоренять все, что могло принести мне радость. mso-add-space:auto;text-indent:35.45pt;line-height:150%">
– Нет? Уверена, что нет? – злобное рычание над ухом. – Может быть,вышвырнуть тебя на улицу? Или отвезти к твоей семейке, чтобы продали ещекому-то? Или у тебя есть еще какие-то планы?От обиды на глаза навернулись слезы, и я сдавила руками покрывалона постели. Не ответила ему, но сопротивляться перестала, ощ
Какое-то время я сидела на чемодане и смотрела в одну точку. Ярастерялась. Потом все же встала с него и еще какое-то время выискивала глазамитакси. Первой мыслью было вернуться к той мадам и согласиться на все чтоугодно…а потом как будто прострелило. НЕТ! Я туда не вернусь. Когда я пришла ипредложила себя
Меня привезли в какое-то здание. Я не видела ни улицы, ни самогодома. Мне завязали глаза. Брыкаться и кричать я перестала. Меня сковало ужасом.Я находилась в состоянии шока. Поблизости раздавались голоса, женский смех, скрип кроватей имузыка. Теперь я точно знаю, какие звуки слышны в аду.
Я прошла таможню! Прошла! Меня никто не остановил, никто ничего неспросил. Вместе с толпой я сдала багаж. Предварительно забрала в ячейке деньги,вещи и новые документы с приглашением от работодателя. Оно было красивооформлено на двух языках, с печатью и подписями и так же круглым штампомконсула. Мои новенькие документы пахли краской и приятно шелестели в руках. Нафото я…и не я. В темном парике с синими линзами. Меня зовут Маргарита, и мнедвадцать два года. Не знаю, зачем Гройсман добавил мне возраст, но это не имелозначения. Впереди меня ждала самая настоящая свобода.
Я его не ждала. Даже больше – я не хотела, чтобы он приезжал. Нехотела увидеть и сойти с ума снова, передумать, унизительно захотеть остаться.Гитлер вывозил мои вещи понемногу, так, чтобы их отсутствие не бросилось вглаза. Эллен часто открывала мой шкаф и проверяла его содержимое. Иногдавыбрасывала оттуда вещи, которые ей начинали казаться неподходящими. Вначале ядолго думала и не хотела брать украшения, подаренные Айсбергом, а потом решила,что это плата. Я тоже с ним не патоку ела с ложки. Я заслужила и честнозаработала каждый из его подарков. И имею право оставить их себе и поступить сними так, как мне захочется.
Он взял меня прямо там у какой-то двери, пахнущей краской, вполумраке, в тишине, наполненной нашим рваным дыханием, моими и его стонами. Менятрясло от страсти. Ни разу, даже в самые долгие наши занятия сексом со мной непроисходило ничего подобного, а сейчас я словно обезумела. Целовала его бешено,сильно, цеплялась за волосы, оплетала ногами и руками, пригвожденная к двери,приподнятая им под колени, с отодвинутыми в бок трусиками.
В субботу утром я не вышла к завтраку…так и осталась лежать набоку, подтянув ноги к груди, ощущая себя совершенно раздавленной. Нет смысла нив чем. Ни в этих уроках, ни в моих изменениях, ни во мне самой. Эллен зашла ко мнев одиннадцать утра и громко хлопнула в ладоши.– Бонжур! В чем дело? Что за траур?
Вас когда-нибудь швыряли в холодную воду? Нет, в ледяную?Неожиданно, после тепла, после яркого солнца сразу в воду и так, чтоб на днопошла и все тело сковало. Не выплыть, не пошевелиться. У меня было точно такое же ощущение. Я в ледяной воде, и мненикогда не выбраться наружу. Мелкими пазликами все картинки
Он шел на меня, схватил за лицо и изо всех сил втолкнул в комнату,и захлопнул дверь. Всхлипывая, мгновенно протрезвев, я бросилась к шкафу, чтобынайти хотя бы одну вещь, но не нашла ничего кроме банного халата. Завернулась внего и стояла дрожа посреди комнаты. Внезапно в колонках включилась музыка.Какая-то ужасающе спокойная, но оглушительно громко, так, что уши заложило.Тяжело дыша, я смотрела перед собой, и подо мной шатался пол, крутились стены ипотолок. Мне стало страшно. Невыносимо страшно. Затем музыка выключилась так жевнезапно, как и включилась.
Я смотрела на нее, тяжело дыша и сжимая руки в кулаки. Смотрела,как ей не дают стать на причал, как отчаливает лодка.
Частный самолет еще шикарней предыдущего, мои вещи собраныВиолеттой без моего участия. Я только стояла в стороне и смотрела, как она ихскладывает и выбирает по списку. Интересно, кто его составлял. Она сама или ейприказали. Я просто смотрела и молчала. Внутри какая-то ужасающая пустота. Какбудто я шагнула в пр