7

Шелебская кухня оказалась проста и изысканна. Никаких сложных рецептов, никаких кулинарных ухищрений. Сушеные и свежие фрукты, легкое вино и свежезаваренный чай с лепестками незнакомых цветов, вместо хлеба – тонкие лепешки, а на плоских блюдах из обожженной и расписанной глины – красновато-золотые горки отваренных с приправами и душистыми кореньями длинных зерен болотной пшеницы. На отдельных блюдечках – сладости, опять же из фруктов и сахара, из сладкого теста, сваренного в кипящем масле, из вываренных в ягодном соке орехов… Все вкусно, не приторно и не отягощает желудка.

– Но вы же не выращиваете все это сами, вен Гурул? – удивилась тетушка Луэссэ, отведав орехов. – Я не слышала, чтобы в пустыне водились пчелы, и виноград тут вряд ли растет! А ореховые деревья и пшеница так и вовсе не живут без влаги. Где же вы это все берете?

– Нас мало, лучезарнейшая из женщин, – лекарь огладил длинную бороду, – и нам хватает дарованного Всемогущим. Да, в песках не растут виноград и болотная пшеница. Но там, где восходит солнце, есть высокие горы, мы зовем их Поднебесным Чертогом... до них много дней пути через пески… Когда-то мы жили там, и звали нас тогда иначе…

– А как? – тут же включилась в беседу Валиса. Ее глаза горели от любопытства – она предчувствовала занимательный рассказ. В тех книгах, что были ей доступны в детстве и юности, не было и слова о пустынных народах, только о людях и эльфах. А тут – живая история рядом, только слушай и запоминай.

Лекарь ласково улыбнулся ей.

– Нас стали звать шелебами давно, дитя мое, – ответил он. – Хотя сами себя мы звали шелейх – дети битвы. Но еще прежде мой народ звался шедайн – дети гор. Детство племени прошло на ступенях Поднебесного Чертога, в благодатных долинах, где вволю и солнца для золотого винограда, и влаги для болотной пшеницы, и простора для могучих орешин… Мы были юны и своенравны, ибо всякий народ живет и умирает, как человек. Он рождается и взрослеет, обретает мудрость и уходит путем, начертанным Всемогущим. И в детстве своем народ наивен и доверчив, а в юности – необуздан и груб…

Лекарь подхватил с блюда кисточку почти прозрачного золотистого винограда и положил перед тетушкой Луэссэ. Та поблагодарила и приготовилась слушать дальше, отщипывая по ягодке от тугой кисти. Виноград оказался дивным на вкус, ничего подобного в Байтане не росло, и даже торговцы никогда не привозили с собой чего-то сравнимого с ним. Солнце, ледниковая вода и мед в каждой ягодке…

– Так было и с шедайн. В пустыне жил некий народ… старый и мудрый, но наказанный Всемогущим. Людям – или не людям – этого народа было открыто многое, кроме единственного, но невосполнимого. Пути смерти были закрыты для них…

Валиса обратилась в слух. Лекарь поймал ее напряженный взгляд и кивнул.

– Твое дитя – кровь от крови проклятого народа, дочь моя. Я стар… но я не забыл, какими рисовали себя на стенах своих разрушенных городов айилиф. Те же длинные глаза, как зерна миндаля, те же уши, подобные заостренным листьям дерева хуш… я не спрашиваю, как ты смогла понести от духа, эти тайны не для смертных. Теперь они – только бесплотные духи. Но было время, когда они жили в песках Хенеша, и возводили волшебной красоты города, и выращивали сады…

Мы были молоды, мы думали – весь мир принадлежит нам, надо только протянуть руку и взять наше по праву. По праву сильного. Мы думали – почему проклятый народ живет в белых дворцах, если там можем жить мы? Всемогущий наказал их, мы в своем праве! И мы протянули руку…

Небеса знают, кого и за что награждать и наказывать. Но небеса не дают права людям решать за них, какой будет награда. И каким – воздаяние… Мы посмели поставить себя выше Всемогущего.

Айилиф оказались могущественным народом. Многие из нас навсегда легли в пески Хенеша – с тех пор только нас он принимает в свое лоно, как посев грядущей весны… Но нас было много, и мы победили. Только когда утихла горячка боя и погасла радость победы, поняли мы, что сотворили. Белые города не могли жить без своих созидателей, стены рушились, каналы заносило песком. А листва садов на глазах увядала и облетала, и деревья тянули к небу голые черные ветви, взывая о возмездии, как старухи взывают о погибели для тех, кто обездолил их… Да, сокровища айилиф достались нам, но мало же радости принесли они в наши дома – от силы каждый десятый вернулся к Поднебесному Чертогу, и не было больше у моего народа ни юности, ни силы. Так полный грозной мощи хамул обращается в калеку, если черный вихрь подхватывает его и ломает кости о ребра камней… Народу шедайн в одночасье сломали хребет…

Пришли иные народы и выгнали нас из долин, и с тех пор Хенеш – наш дом, и с тех пор зовут нас не шелейх, но шелейб – дети скорби… Посягнув на белые дворцы айилиф, мы лишились даже наших каменных лачуг на ладонях гор… Мы живем в песках, мы искупаем свою вину перед Всемогущим. Чужаки пришли и ушли, но мы не вернулись обратно. Только те из нас, кому безопасно жить среди зелени и влаги, кто не встанет сердцем на путь зависти и жестокости, могут выносить незыблемый покой нашей потерянной родины. Но и они в определенный час возвращаются в пустыню. Дитя скорби должно встретить свой удел среди своего народа и лечь в песок Хенеша.

Дети и старики – вот кто ухаживает за садами и виноградниками, разводит пчел и собирает урожай, госпожа души моей, – лекарь подлил вина в высокий кубок гостьи. – Но, становясь взрослыми, юноши и девушки идут к нам, чтобы научиться пути шелейб. Теперь мы старый и мудрый народ, и те, кто приходит из чужих земель, не могут попасть к Поднебесному Чертогу иначе, как пройдя Горнило Хенеша. Как кузнец выковывает из холодного железа клинок, отворяющий путь горячей крови, раскаляя его в огне и избивая ударами тяжелого молота, так Хенеш творит из чужака шелеба… Но не будем сейчас об этом, ибо это все предназначено для мужчин, вам же, серебро очей моих, нужны иные сравнения.

– Почему же? – вдруг спросила Валиса. – Если мужчину можно сравнить с холодным железом, то женщину вы равняете с серебром. Но ювелир, чтобы сотворить из серебра украшение, поступает с ним куда суровей, чем кузнец с железом! Кузнец только раскаляет – ювелир плавит. Кузнец бьет – ювелир рубит и тянет. Кузнец меняет форму, сохраняя суть – ювелир же отливает в заготовленную форму, не оставляя и следа от прежней сути!

Лекарь хлопнул в ладоши и провел ими по лицу. Хвала Всемогущему, чутье его не обмануло. Из этой девочки выйдет толк.

Валиса уже знала от Даури, что так шелебы выражают свое восхищение словами собеседника, и растерялась. Что она сказала такого? Всего лишь заспорила по неистребимой привычке высказывать несогласие… а шелебский мудрец выражает ей почтение! При том, что спорить со старшими у них вообще не принято! Она только что повела себя непочтительно, недопустимо, а ее хвалят?

С ума сойдешь с этими пустынниками…

– А серебро ваши мастера обрабатывают превосходно! – немедля подхватила тетушка Луэссэ, которая обрадовалась возможности перевести разговор на интересующую ее тему. – Я видела, у вас в поселении есть лавка… о, вен Гурул, я в восхищении от шелебского серебра!

– Позвольте проводить вас туда, услада очей! – лекарь неторопливо поднялся, помог встать гостье, у которой с непривычки затекла нога, огладил серебряную бороду и повел к выходу женщин. Разумеется, повернувшись через правое плечо.

По дороге их встретил не один любопытный взгляд и сдержанный шепоток. Гостьи вызвали интерес, но почтение к старому лекарю не позволило никому задержать их, чтобы расспросить. Валису уже видели в селении, теперь с ней была новая гостья, и селение замирало в предвкушении новостей.

Оказавшись в лавке, тетушка Луэссэ лишилась дара речи. С улицы видны были только узкие полочки, таинственно мерцавшие в тени серебром грубоватой чеканки, да еще в проеме окна висело несколько подвесок с прохладным белым и зеленоватым, как неспелое яблоко, нефритом, и теплыми сердоликами. Внутри же скрывалось волшебное царство.

У бедной женщины разбежались глаза. Если б она могла разорваться, чтобы оказаться у всех прилавков сразу, она бы сделала это, не раздумывая. Ей хотелось и примерить очелье, и приладить на косы треугольные парные подвески – а они еще и с крохотными бубенчиками! – и пояса из плоских колец с волшебными узорами, чеканными и травлеными, с розетками из сердоликов так и просились в руки и на талию, все еще гибкую, хоть и не такую стройную, как в далекой юности…

Валиса улыбнулась и вывела тетушку из затруднения. Подхватив ее под руку, она подошла к россыпи перстней. Сама она была вполне равнодушна к украшениям – то единственное, которое она рада была бы видеть на своей руке, ей, увы, никто не предложит… Но побывать в шелебской серебряной лавке и уйти оттуда без покупки? Ни за что!

Пока Даури развлекала маленькую Лайни, лекарь вполголоса беседовал с хозяином, а оправившаяся от первого потрясения тетушка рылась в драгоценном товаре, сваленном на подносах, Валиса выбирала себе перстень. Товар был хорош, спору нет… но ей хотелось чего-то совсем уж необыкновенного. Такого, что легло бы на душу…

Тонкие ободки колец и тяжелые литые перстни, с камнями и без, с причудливым узором и совсем без рисунка… украшения примерялись и откладывались в сторону без всякого сожаления. Это было не то…

И вдруг Валиса остановилась. Под руку ей подвернулся достаточно крупный, но не слишком тяжелый перстень. Она повернула его печаткой к себе. На вытянутой, заостренной на концах овальной поверхности неведомый, но, несомненно, талантливый ювелир несколькими полустершимися от времени штрихами набросал очертания птицы. Крылья, вскинутые и сомкнутые над изящно склоненной головкой на длинной тонкой шее, идеально ложились в абрис печатки. Крохотная искорка отмечала птичий глаз. Танцующий журавль… Нужны немалое мастерство и верная рука, чтобы огранить такой маленький камень, и всего несколькими штрихами передать движение птицы…

Какая древняя вещь…

Уже не сомневаясь, что искать больше нечего, Валиса медленно надела перстень. Гладкая оправа плотно легла на палец. Не жмет, не болтается, пока сама не стянешь – не спадет.

– Словно на меня делали! – вырвалось у нее.

Хозяин и лекарь обернулись к ней.

– Я беру это, – сказала Валиса.

И почему-то слитный звук хлопка в ладоши совсем ее не удивил…

Когда с улицы долетел топот множества копыт и гортанные выкрики, Валиса не сразу осознала, что произошло. Обманчивый покой нишаба усыпил ее осторожность, ей уже казалось, что не может быть в мире более мирного места. Но она слышала пугливым полушепотом повторяемые рассказы о набегах воинственных шелебов – шелейхов, детей битвы. Вот только не знала, что таким набегам подвергаются не одни байтанские поселения на границе…

Рука сама собой скользнула к груди – поближе к припрятанному крохотному кинжальчику, больше похожему на детскую игрушку. Но для врага эта игрушка была опаснее змеиного жала – до бритвенной остроты заточенный клинок при верном ударе пробивал кости, а чтобы убить человека, не обязательно целиться в сердце. Сдаваться без боя Валиса не собиралась.

– Не бойся! – обжег ее ухо жаркий шепот Даури. – Ты моя сестра! Они тебя не тронут, когда я скажу, что ты – моя сестра!

Пораженная Валиса обернулась к подруге. Она и сама рада была бы назвать полюбившуюся ей девушку сестрой… но ведь для этого, наверное, недостаточно слова?

– Дай, – Даури взглядом указала на грудь Валисы, опустив на пол девочку. Как загипнотизированная, Валиса вынула кинжал и протянула подруге. Шелебка проворно схватила подругу за руку, завернула рукав и надколола вену на запястье. Девушка не успела ахнуть, как Даури проделала то же самое со своей рукой. Соединив на миг руки в каком-то немыслимом жесте, внучка старого лекаря, с явным одобрением наблюдавшего за этой сценой, приложила свое окровавленное запястье к запястью Валисы, смешав ее кровь со своей.

– Это древний обычай, – прошептала Даури, так же быстро прижимая пальцем вену чуть выше ранки и останавливая кровь. – Теперь ему редко следуют. Но это святой обычай! Ты теперь моя сестра, как если бы мы родились от одной матери!

– Разве это не мужской обычай? – удивилась Валиса, слышавшая о подобном.

Даури прыснула, невзирая на серьезность момента.

– Когда мужчины принимают в род, они смешивают… ну, в общем, другое они смешивают. Мужчина зачинает дитя не кровью. Ее они проливают, отнимая жизнь, а не давая. Это женщина проливает кровь, когда выпускает ребенка в жизнь. Поэтому женщины моего народа… нашего народа смешивают кровь.

Валиса поглядела на крохотную ранку, на которой уже запекалась багряная капелька, подняла глаза на нечаянную сестренку.

– Спасибо, Даури… Я давно хотела назвать тебя сестрой.

– Знаю. Иначе бы не смешала кровь. И дедушка был не против. Он сам назвал тебя своим ребенком… Помнишь – «дитя мое»?

– А тетушка? – вдруг спохватилась Валиса. – Тетушку вы не защитите?!

Даури приложила палец к губам:

– Тсссс… смотри!

Валиса в испуге обернулась. Лекарь огладил бороду, склонился перед хозяином лавки в церемонном поклоне и скороговоркой произнес какую-то фразу. Хозяин склонился в ответ, взял с полки позади себя тонкий серебряный ободок с подвесками и подозвал к себе тетушку Луэссэ. Та, все еще зачарованная блеском серебра, охотно подошла, и обруч опустился на ее голову. Подвески закачались на висках. Тетушка Луэссэ ахнула, поднесла руки к нежданному подарку и поправила обруч, жалея, что нет зеркала.

Лекарь снова проговорил непонятную фразу, положив руку на голову тетушки Луэссэ, и не успела та возмутиться таким бесцеремонным обращением, как хозяин ответил длинной тирадой.

– Что они говорят? – возбужденно зашептала Валиса. – Что они делают?

– Дедушка попросил вен Хиара быть его свидетелем на свадьбе, – ответила Даури. – Тот согласился, надел на твою родственницу венец, и она обрадовалась ему. Потом дедушка объявил ее своей женой, а вен Хиар прочитал над ними благословляющую молитву.

– Что?!

– Тссс… так надо, сестренка. Иначе ее заберут шелейхи. Семью луаха они не тронут.

– Луаха?

– Так у нас зовут того, кто лечит… Ты моя сестра, тебя они не возьмут. Нельзя взять дочь луаха без ее желания. А она еще не старая и красивая, ее бы забрали в жены одному из воинов. Теперь не заберут. На ней женился дедушка… Ой! Валиса, как здорово! Теперь она будет нашей матушкой!

Валиса не успела ничего ответить. Совсем близко раздался топот, крики, дверь распахнулась, и ввалились вооруженные пустынники. Окинув взглядом лавку, один из них подался было к Луэсса, но увидел на ее голове свадебный венец, выплюнул какое-то ругательство и шагнул к Валисе с явным намерением схватить ее за руку. Даури бесстрашно заступила ему дорогу.

– Это моя сестра! – сказала она на родном языке. – Я приняла ее в сестры по обычаю предков!

– Она чужачка! – прорычал воин. – Уйди, женщина! Горнило Хенеша – не для нее! Ее удел – угождать мужчинам.

– Ты собрался забрать мое дитя? – кротко спросил лекарь.

Воин открыл было рот, но быстро сообразил, кто перед ним. Обидеть луаха – для этого надо быть безумцем. Рано или поздно любого воина настигает вражеский меч. Рано или поздно приходится звать луаха. А какой луах станет помогать тому, кто забирает у него дочерей? Пусть даже и принятых в род по глупому старому обычаю, совсем не подобающему женщинам! Это право мужчин – решать, кто достоин такой чести! А теперь какая-то чужачка стала полноправной дочерью народа! И с этим сам шихен ничего не сможет поделать!

Выругавшись, воин в ярости вылетел за дверь, дав знак остальным. Лавка мгновенно опустела.

Валиса перевела дух. Подхватив проворно уползшую под прилавок Лайни, она прислонилась к стене. Пока Даури и воин вели свой спор, из которого Валиса поняла только название пустыни, она стояла неподвижно – но не потому, что не боялась. Она оцепенела от страха. Она не двинулась бы с места, даже если бы ее начали рубить на куски. И только когда угроза исчезла, ее отпустило…