Казим ибн Малик сорвал со стены заточенный палаш; слуги его снова навострили своё нехитрое оружие, и, казалось, драка вот-вот начнётся, но тут их прервал звенящий голос:
– На наложниц могу взглянуть я! Я – евнух!
Шум действительно затих, и все со странными чувствами уставились на Пелерина.
– Я только задам им один вопрос, – добавил тот нерешительно.
Он совсем не был уверен, что это удачная идея – назваться евнухом. Но другой мысли, как быстро сгладить конфликт, к нему не пришло.
Казим уставился на него с крайней неприязнью, но палаш пока опустил. Он ещё ни разу не встречал мужчину, который назвался бы евнухом, но на самом деле им не был; да и большой беды в том, что тот услышит голоса его наложниц, он не видел… Его задевало иное – его пытались заставить показать то, что принадлежало ему и что сам он показывать не желал, и такое отношение было оскорбительным!
– Позови Хафиза! – кинул он всё же слуге, поразмыслив.
Тот убежал из комнаты и вскоре вернулся, но не один – с ним был весьма смуглый араб, с почти чёрным лицом, и очень надменный. Одежды его были гораздо лучше, чем у других слуг, с богатыми узорами, и лишь немного уступали в роскоши наряду самого хозяина. Лицо было худым, точёным, а в глазах застыла какая-то желчная злоба, как у собаки, готовой расправиться с врагом, как только её спустят с цепи.
– Это те самые… которые вопросы задают, – по-арабски, с каким-то намёком сказал ему Казим, не скрывая в голосе яда.
Хафиз таким ледяным взором провёл по чужакам, что Джосселин даже проверил, свободно ли выходит из ножен меч. Но нападать на них никто уже не собирался, и, выслушав приказ господина, араб знаком показал Пелерину следовать за ним.
Спустившись по лестнице, миновав пару коридоров и снова поднявшись на этаж, они оказались в почти пустом помещении без наружной двери. Здесь стояли лишь стол и пара скамей, на которых разлеглись, прислонив копья к стене, стражи. При виде евнуха они тут же подскочили, не ожидая его в эту пору, но Хафизу было не до них – выгнав их, он указал Пелерину на кованую решётку. С этой стороны на ней висел замок, с другой за ней – плотная ткань.
– Стойте здесь. Женщины будут подходить с той стороны. Можете задать им свой вопрос, а потом – убирайтесь вон! – по-арабски произнёс он, совсем не заботясь о том, поймут ли его.
Его жгло страшное чувство ненависти: он жаждал пронзить копьём чужеземца, позволившего себе так оскорбить его господина! Но Доминик ни разу не повернулся к нему спиной, словно шкурой чуя угрозу, и только дождавшись, когда тот выйдет, встал у назначенного места. Что было сказано, ему было несложно понять: хоть он не желал этого показывать, но он неплохо знал арабский язык, ведь несколько лет уже прожил в этих местах, когда здесь был иной правитель…
Какое-то время он ожидал наложниц, но слышал лишь приглушённый смех и негромкие всплески, как будто где-то недалеко была вода. За решёткой так никто и не появлялся, и он стал подумывать даже, что его обманули, когда ткань вдруг действительно приподнялась и за металлическими прутьями удалось разглядеть закрытую чадрой женщину.
«А мне и не нужно на неё смотреть! – с некоторой досадой подумал Пелерин. – Лишь бы с памятью у неё всё было нормально!..».
– Как тебя зовут?
– Гарам, – ответила она тихо, как дуновение ветра.
– Ты никогда не называлась иным именем? Бернадет, например?
– Нет.
– Это правда? Если ты чего-то боишься, скажи – мы сумеем тебя защитить. Мы приехали с миром…
Повисло напряжённое молчание, которое внезапно было прервано со стороны занавески словами Хафиза, уже на языке Пелерина:
– Вам ответили, к чему ещё вопросы?! Следующая!
Женщина тут же скрылась, освободив место для другой.
Эта держалась тоже очень скромно, но по любопытному взгляду было ясно, что она и не прочь бы поболтать, если б рядом не было надзора.
– Я – Издихар, – быстро сказала она, не дожидаясь вопроса. – А вы кого-то ищете? Я тут про всех знаю, я спрашивала…
– Среди вас есть женщина по имени Бернадет?
– Если бы хозяин купил чужеземку, он приказал бы ей носить другое имя, но здесь я про такую не слышала. Тем более, у нас несколько девушек говорят только на арабском, значит, они не могут знать вас…
– А ты сама тут давно?
– Полгода.
«Тогда это не она», – подумал Доминик и, вспомнив наставления Джосселина, спросил:
– У кого из вас светлые волосы?
– О, волосы цвета дневного солнца? Это такая редкость… У двоих, только у двоих; есть ещё одна, Камила, так у неё яркая голова, как солнце на закате. Она даже одевается в тон им, в ярко-огненный наряд, потому что хозяину так нравится, хотя она и старше многих…
– А что насчёт тех двух? Как давно они тут?
– Одна, Басма, около года, а Фурат уже более трёх лет. Но она говорит только на арабском…
– Позови Басму.
Он нетерпеливо постукивал пальцем по решётке, ожидая, когда светловолосая красавица бесшумно подойдёт к занавеске.
– Как ты здесь оказалась?
– Меня купил хозяин, – так тихо ответила она, будто не желая даже произносить слова.
– Ты боишься? – прислонившись к прутьям, также шёпотом спросил Пелерин, надеясь, что девушка перестанет страшиться.
– Да, – ещё тише ответила она, – разговаривать с вами. Я всегда говорила только с отцом, а потом – с господином Казимом, и больше – ни с кем из мужчин…
Доминик мысленно выругался, поняв, что и это не та, и произнёс:
– Тогда скажи только: кто из вас главная? И позови сюда!
Через несколько минут он увидел яркие глаза Камилы. Та не стала ждать вопросов и, мельком взглянув на него, произнесла, упершись взглядом в пол:
– Говорят, вы кого-то ищете. Но это не я – я вас не встречала, и друзей у меня совсем нет.
– Мне нужно только знать: когда вы приехали в этот дом, вы видели здесь незнакомую женщину? Здесь жила другая женщина?..
– Светловолосая, англичанка?.. – быстро, но очень тихо переспросила она.
– Да, что с ней сталось? – Доминик напряжённо ждал ответа, но Камила молчала.
Она размышляла, не рискует ли такой беседой. Неуверенно оглянувшись, она заметила, что Хафиз вышел из залы, и торопливо зашептала:
– Здесь была женщина, я видела её – сначала её заперли вместе с нами; хозяин дал ей имя Базила. Потом она ему надоела – её постоянно били за непослушание, и она стала некрасивая; некоторые её шрамы так и не зажили, а она и не смирилась… – не желала подчиняться. Он собирался убить её, но потом продал…
– Кому?
– Не могу сказать… Я это всё и так только по слухам узнала – что-то у стражей услышала, что-то – у служанок… – смутилась Камила, и в её глазах появилась горечь. – Я бы и хотела помочь, но больше ничего о ней не знаю! Только, что она плакала всё время.
– А сама ты как здесь оказалась?
Камила ещё раз оглянулась и прошептала:
– Меня отдали Казиму в уплату долга – денег было взять не откуда, вот и откупились мной…
– А ты хотела бы сбежать?
Не успела она ответить, как за спиной Пелерина появился Хафиз.
– Теперь всё ясно? – чужой женщины здесь нет. Так что убирайтесь!
Доминик увидел, как Камила, опустив тоскливый взор, скрылась за плотной тканью.
Вслед за евнухом он вернулся в залу, где его ожидали спутники.
– А сейчас – ступайте прочь. И убирайтесь из города, если хотите жить! – процедил Хафиз, встав рядом с хозяином. Но Пелерин не торопился последовать его совету.
– Я узнал, что в этом доме, когда он ещё не принадлежал вам, жила англичанка со светлыми волосами, – обратился он к Казиму, – после она была и в вашем гареме. Теперь её нет среди прислуги и наложниц. Скажите, кому вы её продали?
Джосселин похолодел. Внутри него как будто всё оборвалось.
– Не помню такой, – хозяин равнодушно пожал плечами и повернулся к блюду с виноградом, намекая, что беседа окончена.
Но тот так не считал: он резко бросился вперёд, и у горла Казима оказалось острие меча.
– Говори!
– Действительно… – ядовито протянул тот и улыбнулся. – Кажется, была какая-то некрасивая женщина… Светлые волосы, да, Хафиз?
– Несомненно, господин! – злорадно подтвердил евнух. – Уродливая просто! Мы не могли себе позволить смотреть на такое убожество и отдали эту женщину торговцу.
– Какому? – глаза Джосселина налились кровью.
– Совершенно не помню имени. Он пару раз привозил товары – из Басры, кажется…
– Несомненно, хозяин! Неизвестно, где он теперь, – слащавым голосом повторил Хафиз, глядя, как рука чужеземца, сдерживающегося, чтобы не нанести удар, дрожит от напряжения, и упиваясь картиной чужого бессилия.
А Джосселин всё не мог заставить себя отодвинуть клинок от горла Казима – слишком сильно хотелось вернуть жестокие слова обратно ему в глотку! Доминик, поняв, что сам тот не отойдёт, осторожно подошёл ближе.
– Если ты сейчас его убьёшь, никого из нас уже не выпустят. И ты больше никогда не сможешь найти Бернадет, – прошептал он. – А она, может быть, ещё ждёт…
Джосселин глубоко вздохнул. Очень медленно он расслабил напряжённую руку, чтобы отвести острие, но этого мгновения оказалось достаточно, чтобы Казим схватил лежащий рядом палаш и замахнулся!..
Месть не свершилась: сабля встретилась с мечом из дамасской стали. Несколько молниеносных движений – и палаш вылетел из рук господина. В чёрные ненавидящие глаза сарацина смотрела холодная сталь тёмных глаз, опоясанная грустью и странной тоской.
Доминик продолжал держать клинок в направлении араба, и взгляд его был странен – был жёстким, холодным, но уже через мгновение в нём мелькнуло и что-то иное: какая-то жалость, или, может, ужас – вызванный его машинальным действием, которое Пелерин, похоже, сам не ожидал от себя…
Не пряча оружия и всё время оглядываясь, незваные посетители покинули негостеприимный дом. Забрав во дворе коней, они направились к выходу на улицу и только там, за забором, вложили мечи в ножны.
Хафиз подошёл к господину. Тот стоял у окна, провожая чужеземцев ненавидящим взглядом.
– Я отомщу! – бледными от гнева губами произнёс он. – И ты не спрячешься за маской.
Долгожданный день, наконец, настал! – трудные поиски были окончены, султаном был назначен приём. И многие из отряда впервые беспокоились о благополучном завершении своей миссии – ведь страшнее сделать неверный шаг, когда труд почти вознаграждён, чем когда ещё не приложены усилия.Пелерин же был крайне опечален – солдат Жан Эрнет, которому он пытался помочь, в обратный путь с ними не собирался. И дело было не в том, что он разыскал свою жену и оставался с ней здесь – нет, ему удалось найти о ней лишь память: только жёлтые барханы, под которыми почила его несчастная Амели, не выдержавшая тяжёлой работы на новых господ. Увидев их, он лишился рассудка: в припадке ярости от душевной боли кинулся на ближайшего сарацина, но напоролся на его палаш…Теперь Доминик не находил себе места, всё время думая об одном: что это он предложил Жану Эрнету вернуться сюда. Имел ли он право ещё тогда, в той таверне, противиться воле небес, разъединивших Жана с
Доминик подскочил, поправляя на голове шлем и осматриваясь, пытаясь понять, не заметил ли кто-нибудь его секундного превращения… Конечно, на миг лицо юнца увидел напряжённо следивший за боем хозяина Хафиз, но сейчас его интересовал только господин, к которому он тут же бросился вместе со слугами. Казим был ранен, но жив, и они кинулись перевязывать его рану. Остальные же, по-видимому, удивлены ничем не были. Более того – казалось, что они даже и не следили за их борьбой! Все глядели совсем в другую сторону, и Доминик тоже повернулся. И похолодел от ужаса! – на полу у трона, у ног повелителя, лежал окровавленный Гильберт; другие два тамплиера пытались вырваться из рук стражи. Последний был у ног визиря: Халиб ещё раз с силой воткнул палаш в уже бездыханное тело… Сам он теперь даже преобразился: стал строгим, вытянутым, как струна; глаза его горели, на губах не было даже намёка на усмешку… Впрочем, через несколько мгновений он стал прежним. Оглянувшись
Чужеземцы шагали в сопровождении конвоя. Руки их были связаны, оружие отобрано, а арабов, идущих рядом, было так много, что рассчитывать на то, что удастся отбиться и сбежать, было невозможно.Грубые шутки сарацин, ухмылки на одних лицах, строгость и озлобленность, замершая на других… Доминику всё это сейчас казалось каким-то несуществующим, будто теперь, когда его мир перевернулся с ног на голову, всё вокруг внезапно стало неестественным, всё вокруг… И только ничего не изменилось на самом дне его души, там, где лежали важные воспоминания и глубокая боль.«Последняя память о нём, последняя… – подумал он, вспоминая взгляд давнего друга, Онфруа, когда они прощались, как выяснилось позже – навсегда. И, уловив в себе новую мысль, Пелерин вдруг помрачнел, хотя казалось, что в этой ситуации, когда он должен был находиться уже на грани мрака, это было невозможно. – И я предаю её, его память… – он говорил, что нужно бор
Султан, удивлённый первой за всё время просьбой Доминик, резким жестом остановил направившихся к нему слуг.– Сражения исказили моё лицо, и я давно не открываю его. И если меня ждёт казнь, прошу снять эту маску только после моей гибели! – быстро договорил тот.Юсуф, подумав, равнодушно махнул рукой, и Пелерин тут же успокоился, увидев, что мамлюки вернулись к двери. Там как раз вошёл ещё один слуга, и Заир, заметив его, подошёл ближе – тот принёс ему вести, которые он желал сразу же получить. Очевидно, они показались ему необычными – со странным интересом он выслушал всё, что тот произнёс, чтобы потом вновь обратить внимание на Пелерина, который в это время бесстрастно глядел на султана.– Пожалуй, от плахи вы действительно недалеки, и в этом только ваша вина. К чему, например, вы напали на моих слуг? – посмотрел тот на Доминик. Но он лишь усмехнулся.– Пытался сбежать.Халиб нахмурился, а бровь султана при
Заир с нетерпением ожидал, когда султан Юсуф позволит ему войти.Было слишком раннее утро, чтобы можно было вот так просто заявиться к господину и попросить об освобождении одного из заключённых в темницу чужеземцев. Но он не был трусом и потому, как только узнал, что владыка бодрствует, отправился к нему.Вскоре его позвали внутрь, и, мысленно подбирая нужные слова, он вошёл в покои.– Что-то важное, друг мой?Настроение господина было весьма хорошим, и Заир решил, что это добрый знак.– Милости пришёл просить!– Ты так редко обращаешься ко мне с просьбами, что я даже заинтригован. Прошу, говори, – удивлённый Юсуф указал на сиденье напротив и хлопнул в ладоши – в комнате тут же появились служанки. Бесшумно они поставили на стол поднос с кофейником и, налив в две чашки дымящийся ароматный напиток, тут же вышли.– Прошу, говори! – повторил он, видя, что советник не решается начать.Тот п
Доминик обернулась. Тёмные волосы, обрезанные до плеч, небрежно рассыпались; на лице её, удручённом и отчаявшемся, были мокрые полосы невысохших слёз. Увидев их, Халиб ласково улыбнулся, но она уже смотрела не на него, а в сторону двери – та была открыта, и за ней стоял повелитель, непередаваемым взором глядя прямо на неё…Резко оттолкнув Халиба, Пьер встал перед Доминик, закрывая от чужих глаз. Заир оглянулся на султана: тот посмотрел на верного друга странно – как хозяин, от которого слуга утаил жемчужину, способную украсить его казну.Халиб, бросив враждебный взор на Пьера, вышел неторопливо, будто смакуя момент. Дверь за ним медленно закрылась, и в комнате повисла пауза, но ненадолго – как только в коридоре затихли быстрые, лёгкие шаги султана и тяжёлые – визиря, Заир кинулся к ошеломлённой Доминик:– Немедленно уходите!Пьер с Доминик бросились собирать свои вещи, разложенные на столе. Их было мало, главное было &
Когда в комнаты Заира аль-Хикмета пришли слуги, чтобы отвести Доминик в её покои, она всё ещё нервничала, беспокоясь, что за словами султана скрывалось нечто иное, не то, что она на самом деле слышала. И всё же, как оказалось, опасаться было нечего: ей выделили с десяток комнат, обставленных так изысканно, что она ощутила себя в райском месте, и на гарем это похоже не было, как не было тут и никаких наложниц. Впрочем, шуму было достаточно и без них – как только она вошла, её сразу обступили служанки. Их было много, они без умолку щебетали и, казалось, только и мечтали ей угодить. Причём, говорили они лишь на арабском, и Доминик, до сих пор скрывающая, что знает язык, не могла объяснить им, что они уже слишком навязчивы…Жестом указав, чтобы они не мешались под ногами, она прошлась, внимательно осматривая каждый угол, по всем комнатам вместе с Пьером. Сколько времени она собиралась здесь пробыть, она и сама не знала, и надеялась лишь, что вскоре Гильберт, набравши
Доминик успела дойти по коридору до первого поворота, когда встретила Пьера. Тот шагал бодро и, очевидно, тоже неплохо отдохнул. Увидев его, она обрадовалась тому, что может, наконец, поделиться своим возмущением, но на некотором расстоянии позади него заметила незнакомого сарацина и постаралась взять себя в руки.– У тебя осталась кольчуга? – негромко спросила она.Вопрос Пьеру показался странным, и он даже усмехнулся:– Моя кольчуга? Конечно! А кому бы она тут понадобилась?– Вот и я думаю – кому? – тихо добавила она. – У меня исчезло всё – меч и плащ, и остальные вещи…– Похоже, здесь свои правила… – понимающе кивнул он и осторожно указал глазами в сторону араба, – кажется, вон тот пришёл сюда следом за мной: когда я выходил из комнаты, он был за дверью…– Думаешь, следит?– А за тобой?– Вряд ли! – недоверчиво усме