Глава 2 / часть 1

Долгожданный день, наконец, настал! – трудные поиски были окончены, султаном был назначен приём. И многие из отряда впервые беспокоились о благополучном завершении своей миссии – ведь страшнее сделать неверный шаг, когда труд почти вознаграждён, чем когда ещё не приложены усилия.

Пелерин же был крайне опечален – солдат Жан Эрнет, которому он пытался помочь, в обратный путь с ними не собирался. И дело было не в том, что он разыскал свою жену и оставался с ней здесь – нет, ему удалось найти о ней лишь память: только жёлтые барханы, под которыми почила его несчастная Амели, не выдержавшая тяжёлой работы на новых господ. Увидев их, он лишился рассудка: в припадке ярости от душевной боли кинулся на ближайшего сарацина, но напоролся на его палаш…

Теперь Доминик не находил себе места, всё время думая об одном: что это он предложил Жану Эрнету вернуться сюда. Имел ли он право ещё тогда, в той таверне, противиться воле небес, разъединивших Жана с женой? Если бы он сразу решил, что не в силах ничего изменить, ничем помочь, то Эрнет до сих пор бы жил…

«Но был бы он счастлив тогда? – оставленный один на один со своей бедой, без надежды бороться…», – снова подумал он мрачно. Тяжело вздохнув, он попробовал, было, остановить поток мыслей, но они уходить не спешили, заставляя думать о себе, о его возможной вине и о том, что называется смирением.

«Нужно ли было мне смириться, узнав его историю, и оставить всё, как есть, а не предлагать ему другой путь?..», – размышлял он. Беспокоил его и другой вопрос: имел ли он сам право двигаться своим собственным путём – не тем, который с такой очевидностью небо давало ему? С тех пор, как он оказался в этом веке, таком далёком от его родного, он только и делал, что пытался найти выход обратно, все мысли и силы тратил на поиски, напрочь забыв о радостях жизни, о возможном счастье… «Так было ли это верным – проводить своё время жизни так, не позволяя себе радоваться этому данному миру и надеясь, что когда-нибудь удастся вернуться туда, где я до сих пор желаю оказаться?..», – подумал он и, услышав вдруг звон упавших на мраморный пол монет, очнулся, наконец, от своих мыслей, чтобы снова попытаться сосредоточиться на том, что происходило в зале.

В коридоре дежурила стража. В соседних комнатах ожидали жители, приведшие с собой рабов для продажи. По очереди их заводили в зал, где перед лицом султана чужеземцы отсчитывали монеты из привезённых с собой мешков с деньгами. Бывший раб, теперь уже вновь свободный человек, переходил к своим соотечественникам, а его прежний хозяин довольно уходил.

Всё шло чинно и спокойно. Халиб покусывал усы, оглядывая чужеземцев и обдумывая, сколько человек нужно будет послать вслед за ними, чтобы живыми те далеко от города не уехали, раз в самом городе уничтожить их, защищённых волей султана, не получилось. В зале было шумно – сарацины негромко беседовали, а группа чужаков пополнялась новыми людьми, и с этой стороны всё сильнее веяло яростной радостью, что ещё больше выводило Халиба из себя.

Жителей и рабов, ожидающих своей очереди, становилось всё меньше, и дело близилось к завершению. Одним из последних в зал медленно и степенно, поддерживаемый худым молодым человеком, вошёл старик с весьма длинной бородой. Мельком скользнув взглядом по паре неполных, неприкрытых мешков с деньгами у ног чужеземцев, он по-доброму улыбнулся и мягко произнёс своё имя:

– Джазил, кади. А вот это – Жюссак, – он по-отечески похлопал юношу по руке. – Этого мальчика я кормил, одевал, а теперь, как и обещал этим людям, привёл, чтобы вернуть его семье!

Голос его, мягкий, добрый, теплом отзывался в сердцах. И, пока Пьер отсчитывал монеты, Доминик с особой благодарностью поглядывал на старика. А Джазил смотрел, не отрывая взора, как пополняется денежная горка, и глаза его всё сильнее загорались огнём… Когда же Пьер, закончив, чуть прикрыл краем мешка оставшиеся внутри, он вдруг замахал руками.

– Молодые мои господа, шутить изволите? Стар я уже таким шуткам веселиться… – хрипло засмеялся он, но смех его никто не поддержал: чужеземцы недоуменно переглянулись, и он торопливо добавил. – Не ту денюшку, говорю, даёте! На полмешочка мы с вами договаривались, вот так вот, на полмешочка монет-то… Обмануть-то меня хотели? А не выйдет! А то мальчишку не отдам. Слуга-то из него хороший, что ж мне за него так мало-то монет… Нужен он мне! Или, как договаривались, полмешочка мне давайте!

Он возбуждённо жестикулировал, настаивая на своём, и молодой Жюссак побледнел, поняв, что час его свободы отодвигается: сумма, что теперь потребовал Джазил, была неимоверно больше той, на которую за него договаривались.

– Ни-ни, – или как условились, или увожу мальчишку! – с тревогой повторил тот, видя, что чужеземцы не спешат отдавать деньги, и подумав, что нужно было затребовать чуть меньше.

Кинув последний пристальный взгляд на расчётливого и при желании, похоже, весьма скандального старика, Доминик, наконец, кивнул Пьеру. Деньги для выкупа были его собственными, и мысленно он порадовался, что Джазил не запросил всё, что у них ещё оставалось. А когда он увидел до слёз благодарные глаза юноши, у него и вовсе не осталось сожаления о таком повороте!

Джазил тоже был очень доволен. Казалось, что такой старик, каким он вошёл в эту залу, опираясь на руку раба, не сумеет забрать свою выручку, но нет! – глаза его теперь горели огнём, энергией; он упрямо тянул за собой по полу вырученный мешок, наполовину полный. И даже как будто помолодел, словно этот монетный звон обладал живительной силой.

– Что там? – повернулся Заир аль-Хикмет к вернувшемуся стражнику, которого он отправлял за следующим посетителем.

– Все! – поклонился тот. – Больше никого.

Визирь удовлетворённо кивнул – ему приятно было видеть счастливые лица. А вот его собрат Халиб этим же похвастаться не мог. Но не успел он придумать ничего, что могло бы изменить мнение о происходящем султана, как в зал вошло ещё несколько человек.

Покидая большой дом у базарной площади, ни Пьер, ни Пелерин, ни даже тамплиеры не думали, что ещё когда-нибудь встретят Казима ибн Малика или его евнуха Хафиза. Они были со слугами, и у всех них блестели у поясов сабли.

Халиб сразу оживился, поняв, что эти посетители не станут рассыпаться в любезностях чужеземцам. Он не ошибся.

– Владыка! – плохо сдерживая гнев, сквозь зубы по-арабски процедил Казим. – Эти люди оскорбили тебя! Их надо убить!

Сердце визиря, наконец, расцвело! Ему так приятно было слышать слова, которые он сам желал произнести вслух, что глаза его загорелись, как ещё недавно взгляд златолюбца Джазила при виде монет.

– Если ты не трус, говори так, чтобы и мы слышали твои слова! – вскричал Пелерин, ощущая, что теперь и настал час битвы, отложенный в доме Казима.

Сарацин поймал взгляд султана и продолжил на доступном чужакам языке:

– Эти люди оскорбили тебя – они посчитали, что могут красть и убивать верных тебе подданных в твоём же городе!

– Я вырежу твой гнилой язык! – кинулся к нему Джосселин, но Пьер резким движением удержал его.

– Это ложь! Кого мы убили или ограбили? – холодно посмотрел Доминик на Казима.

– Владыка, они ворвались в мой дом. Клялись, что заберут всех рабов, а потом вынудили показать моих женщин!

– Невероятно лживые люди! – громко добавил Халиб, едва сдерживаясь, чтобы не добавить слова пожёстче, способные выдать ненависть, ведь советник должен быть беспристрастен.

Владыка с интересом посмотрел на юнца – тот казался всё также спокойным, хотя его спутники пылали яростью. Но на самом деле это было не так – поначалу Пелерин тоже ощутил заражающее дыхание окружающей ярости и тот огонь битвы, который внезапно вливается в кровь и заставляет наносить удары!.. Но он тут же запретил себе это чувство. Он знал одно: бой неминуем – или теперь, или за стенами дворца; и биться будет именно он, потому что это он оскорбил Казима. Он был в гареме, обманул араба – он был уверен: Казим знает, что он не евнух! И это он не позволил нанести удар Джосселину… Пелерин ясно понимал, что та чёрная ненависть, которая сейчас глядела глазами Казима и Хафиза, относилась именно к нему. Он не имел права поддаваться эмоциям, если хотел выжить. А желал ли он на самом деле этого – выжить?..

– Вы признаёте, что пытались кого-то украсть или убить? – султан пронзительно смотрел в спокойные глаза.

– Нет.

– И у вас есть свидетели, что вы не виновны?

Пелерин отстегнул ножны с мечом и, передав их удивлённому Пьеру, обнажил кинжал.

– Никого, кроме небес! И чтобы доказать правоту, мне, видимо, ничего не остаётся, как доверить им свою жизнь… Я готов сразиться со всеми, кто скажет, что я лгу!

Казим и Хафиз, многозначительно переглянувшись, обнажили сабли.

– Что ты делаешь? – Пьер с тревогой удержал руку готового к бою Доминика и еле слышно добавил, – это безумие!..

– Не беспокойся! – тихо ответил тот. – Ты сам учил меня и знаешь, что я могу победить. Да и выхода иного нет: если кто-то другой решит с ними сразиться, они всё равно захотят биться со мной – или сейчас, или потом. Так лучше уж на глазах у всех, чем ждать удара в спину.

Пьер посмотрел на Казима – тот, не отрывая взгляда, с такой глубокой ненавистью глядел на молодого француза, что он понял: Доминик прав. Он отпустил его руку.

Остальные спутники, не слышавшие их разговора, были не согласны с этим решением, особенно разъярился Джосселин. Ожесточённый, он встал напротив Казима.

– Это мой бой! – воскликнул он с горящим взором.

Его возглас потонул в других голосах. Впрочем, шум не помешал Казиму услышать сказанное, и по лицу его растеклась ядовитая усмешка. Близко подойдя и глядя прямо в глаза Джосселину, Казим очень тихо ответил, так, что слышал только он:

– Я с удовольствием размозжу тебе голову, но в другом месте. А может, и оставлю в живых, – чтобы помучился от своей беспомощности. Ты ведь ничего не можешь сделать, даже найти свою возлюбленную, да?.. – и громко добавил, почтительно поклонившись султану и указав в сторону Пелерина. – Владыка, меня оскорбил этот юнец. Могу я сражаться с ним, не отвечая каждому невежде, желающему укоротить мою жизнь?

Пьеру едва удалось сдержать вцепившуюся в рукоять меча руку Джосселина.

– Что ж, противники сами выбрали друг друга, так что не вижу препятствий. Только вот кинжал против палаша?.. – поднял бровь султан Юсуф.

– Не имеет значения: небо видит, кто из нас лжёт, а, значит, не даст мне пасть! – быстро ответил молодой Пелерин, рассчитывая сохранить силы, держа в руках более лёгкое оружие, и надеясь на свою ловкость.

– Коль вы так уверены… – пожал Юсуф плечами. – До первого ранения.

По лицу Казима расползлась ещё более желчная усмешка – он знал, что победит, но, желая насладиться подольше своей властью над судьбой противника, которого уже записал в проигравшие, приказал начать своему слуге, и тот сразу же кинулся в бой.

Сарацины, поняв, что разговоры окончились, столпились по кругу, чтобы насладиться красочным зрелищем. Но не прошло и пары минут, как Пелерин, увернувшись от удара, наискось разрезавшего воздух, резко метнулся в сторону, чтобы воткнуть кинжал в бок неуклюжего противника!.. Отдышаться ему не дали – в бой тут же бросился другой слуга Казима, и не успел Доминик избежать и нескольких его ударов, как вместо двух клинков неожиданно зазвенела сталь трёх! – видя, что юнец оказался проворным, Хафиз решил не дожидаться своей очереди: владыка в любой момент мог остановить борьбу, а он не желал допустить, чтобы господин остался неотомщённым!.. Правда, Пелерину это оказалось только на руку: ловко подставив под удар Хафиза слугу, он полоснул в этот момент клинком по лицу евнуха.

Взбешённый его удачей Казим заменил обоих, размахивая саблей так быстро, что больше никто из слуг не осмелился к нему присоединиться, а его противнику оставалось лишь изворачиваться, чтобы не попасть под удар.

В зале всё замерло от напряжения – было ясно, что это конец битвы, и все следили, не отрываясь, гадая, кто же станет победителем; даже султан подался немного вперёд, чтобы ничего не пропустить. И тамплиеры поняли, что настал, наконец, и их долгожданный час!..

Медленно, осторожно продвинулись они, обойдя сарацин и соотечественников, и оказались рядом с троном.

– О великий, прими драгоценный подарок в доказательство нашего почтения! – негромко, стараясь не привлекать лишнего внимания, произнёс Гильберт, держа в руках искусно выполненный ларец.

Стражи рядом с владыкой чуть было не преградили им путь, но тот указал, чтобы их пропустили. Он глядел на подходящих пронзительно, не отрываясь, а рука его, как будто невзначай, легла у пояса, у рукояти палаша.

Гильберт поднёс ларец и низко склонился, а после осторожно открыл крышку…

Тут его движения изменились – резко выхватил он из шкатулки кинжал и кинулся на султана, а его спутники – на стражей! Всё зашумело, раздался звон металла!..

А силы Доминика были на исходе. Уставший, измотанный Казимом, он решился на отчаянный шаг и, когда тот вновь замахнулся, кинулся вперёд, чтобы, схватив его за запястья, ногой вышибить палаш. Араба это разъярило ещё больше, и, безоружный, он бросился на Доминика так, что вместе с ним отлетел к колонне, и тот больше не мог и двинуться!

– Сначала я сдёрну с тебя маску, чтобы ты видел своё поражение! – с ненавистью прошипел Казим, схватившись за шлем.

– Не делай этого, и я пощажу твою жизнь, – ощущая огонь в заведённой за спину руке, цепко держащей кинжал, тихо произнёс Доминик. Но тот лишь по-волчьи оскалился, будто противник уже пал…

Они сделали это одновременно: он сорвал с Пелерина шлем с полумаской, а тот, выдернув из-за спины руку, вонзил во врага кинжал!.. Из-под острия потекла кровь, и Казим ощутил резкую боль… Но всё же он успел заметить перед собой яркие глаза и понять, почему этот воин казался слишком юным и слишком худым… Правда, произнести свою догадку вслух он уже не успел и, хрипя, завалился на бок.