Share

Глава 29

Автор: Борис Гречин
last update Последнее обновление: 2024-10-29 19:42:56

29

[ВОЦАРЕНИЕ ХАМА]

— Кто? — вздрогнул я.

— Антихрист, дьявол вочеловечившийся, — чётко повторила Саша. — Да, именно тот, кто сейчас правит тремя четвертями мира, кто называет себя Понтификом и Святейшим, и в ком иные слепцы видят едва ли не новое воплощение Христа. Не всегда папская тиара сидела на голове достойных людей: она венчала и убийц, и насильников, и клятвопреступников, но т-а-к-у-ю голову, которой одни рога впору, тиара ещё ни разу не венчала.

Никто, по сути, не знает, откуда он взялся, кто его отец и мать. Неизвестно даже, действительно ли он родился в 2045 году…

— Я и этого не знал, — пробормотал я. — Нам всегда говорили о второй половине XXI века. Бог мой, постой… ведь ему сейчас должно быть шестьдесят пять лет! А выглядит он едва ли на сорок…

— Да, — кивнула Саша. — И всё же цифра 65, думаю, ближе к истине, чем 40. Мы с трудом можем это объяснить, а он сам немногим, знающим его истинный возраст, объясняет это божественной благодатью. Иван в какой-то древней пророческой книге вычитал нечто о т р а н с ф о р м е: мол, сам состав его тела ныне преображён. Но это звучит настолько дико, настолько пахнет каким-то провинциальным «Макбетом», что лично я… не верю. Да сейчас любая богатая старуха может позволить себе выглядеть как девочка, отчего бы ему не молодиться? Имеются его официальные биографии, ты их найдёшь в любом учебнике, ты и сам их изучал, но правды в них, думаю, столько же, сколько свободы в «клубах свободы».

В его смуглом лице, во вьющихся чёрных волосах, в полных губах заметна доля средиземноморской крови. Говорят, что первые годы жизни он прожил на Корсике или на Сицилии. Это вероятно: на Корсике человеческую жизнь не ценят ни в грош, а на Сицилии отцы «пробуждают» своих дочерей сексуальными ласками для того, чтобы те стали «настоящими женщинами». Могло быть и так, что он ни разу не был на этих островах, а родился в душной квартирке где-нибудь в Берлине или в Амстердаме от матери-южанки и отца… но кто только не был его отцом, при матери-проститутке! Это ты не прочитаешь ни в одном учебнике. При крещении он получил имя Кризостóмо, Златоуст.

В юности Кризостомо получает блестящее теологическое образование, превосходно осваивает не только латынь, но и французский вместе с английским. Так как реформа священства к тому времени уже совершена, он сразу после выпуска из богословского колледжа и полугодового затвора становится священником. Своими талантливыми проповедями он быстро завоёвывает популярность, и вот, некий чиновник приглашает его в Андорру — крохотное государство на границе Испании и Франции. Предлагают ему стать настоятелем церкви св. Арменголя, центрального храма крохотной столицы крохотного государства, а затем — избраться католическим предстоятелем. (При Иоанне-Павле III Андорра потребовала признать свою духовную независимость от епископа Урхельского и заявила, что своего, национального, церковного главу изберёт самостоятельно. Тогда многим широко давалось это право и, фактически, сосуществовали прежние назначаемые престолом епископы и новые избираемые предстоятели.) На фоне местных невыразительных священников он наверняка победит — и значит, станет духовным главой целого государства. Пусть и микроскопического… но, в конце концов, 80 тысяч жителей и 7 городов — это всё же не бацилла, которую не разглядеть под микроскопом.

Златоуст соглашается.

Соглашается, буквально через полгода избирается национальным предстоятелем католичества — и своими пламенными проповедями быстро берёт власть в свои руки. Не совсем верно, впрочем, говорить, будто он присваивает власть: нет, он остаётся всего лишь священником, смиренным слугой Божьим, который позволяет себе давать рекомендации местному парламенту из 28 человек и его главе, генеральному синдику. Но парламент не только встречает рукоплесканиями каждое появление предстоятеля в зале — он следует этим советам, благодаря которым чахлое, захудалое княжество вдруг через пять лет приходит к благоденствию, к экономическому процветанию — и это на фоне кризиса, который до сих пор сотрясает крупнейшие экономики! А что же за рецепты? Да очень простые, взятые почти без изменений из «Христианской модели экономики»! Стоило ввести в семи крохотных городках Андорры семь разных валют, стоило поставить частные банки под жёсткий контроль государственных чиновников и назначить финансовые комиссии, как оказалось, что это… совсем не так и плохо, не «бесконечно наивно», не «пахнет средневековьем»! Победителей, как известно, не судят. Вот тут бы политикам и прислушаться, наконец, к папе римскому! Но тот давно вышел из моды…

Златоуст пишет не одни проповеди, но и статьи, его приглашают на телевидение, где он, со своей скромностью, тактом, превосходным остроумием, выразительным голосом, сразу становится любимцем ведущих и зрителей. Слава о молодом проповеднике перешагивает далеко за границы Андорры, о нём заговаривают как о новом экономическом гении, взоры всей Европы с надеждой обращаются к маленькой горной стране, которая будто бы владеет рецептами излечения от затяжной болезни.

В 2073 году канцлер Германии, Урзула фон Рюстрофф, решается на странный шаг: она приглашает двадцативосьмилетнего Златоуста стать… нет, не министром финансов (духовное лицо ведь и не может занимать политический пост), а особым советником по экономическим вопросам при немецком правительстве. И вновь он соглашается. Андорра провожает его слезами. Германия встречает ликованием.

Сложно, почти невозможно оправдать перегретые, преувеличенные ожидания целого народа! — заявляют политологи, и предсказывают скорый закат его карьеры, ведь лишь волшебник мог бы… Их предсказания попадают пальцем в небо. Златоуст принимается за дело, и Германия вздыхает свободней.

Новый советник прописывает стране не такой уж и сложный рецепт, состоящий из шести лекарств, изобретённых, хочу это особо подчеркнуть, не им, а им только присвоенных, но присвоенных с искажением рецептуры, так, что лекарство стало ядом замедленного действия. Не экономическим ядом — Империя Хама процветает! Духовным.

Во-первых, он рекомендует распространить опыт Андорры на Германию. Обложить биржевые спекуляции, жадность мастеров которых уже разорила полмира, непосильными налогами и крайне враждебным финансовым законодательством. Наложить на горло частных банков и зарплаты управляющих «ласковую» руку государственного контроля, чтобы, в итоге, вовсе от них избавиться, превратив в отделения Госбанка. Выдавать мелким предпринимателям кредиты под низкий процент, по-настоящему нужным народной экономике предприятиям — кредиты беспроцентные, или, ещё проще, обеспечивать их прямыми государственными субвенциями, прямо пропорциональными степени выполнения государственного заказа. Фактически, это — переход к плановой экономике крупной промышленности при сохранении свободного рынка для мелкого предпринимательства. Мелким предпринимателем теперь предлагают считать или одиночек, или, в крайнем случае, семейные фирмы, то есть такие, все сотрудники которых являются родственниками друг другу.

Во-вторых, он вводит систему общественных работ, при которой каждый, рассчитывающий на помощь государства, обязан отдать государству час бесплатного труда ежедневно (сейчас это время выросло до двух часов), и воскрешает уже забытую «гражданскую службу» для достигших совершеннолетия молодых людей, сроком на год: ведь сил «братьев Христовых» явно недостаточно для всех больниц, столовых и тюрем.

— А разве обе эти меры плохи? — спросил я.

— Нет, — согласилась Саша. — Нет, не так уж и плохи они оказались. И всё же… всё же Христос предполагал милосердие добровольным делом. К бескорыстному труду нельзя принуждать, иначе он перестаёт быть бескорыстным. Если мало желающих трудиться без награды, тем хуже для человека. Я знаю: то, что я говорю, звучит до ужаса идеалистично и наивно, но нельзя, нельзя экономическое благо ставить выше воспитания души!

В-третьих, Кризостóмо, верней, Хризóстомус, или Гольдмунд, как его называют на немецкий манер, развивает идею Иоанна-Павла III об общественном этическом контроле государственной жизни и работы крупных корпораций, тоже, кстати, помянутую в «Христианской модели экономики». Мысль Ивана Богдановича заключалась в том, чтобы на каждом предприятии, в каждой организации, в каждом ведомстве избрать путём народного голосования наблюдателя, высоконравственного человека, который был бы посвящён в дела и, без права руководить сам, мог бы дать совет руководителю, а если тот к совету остался глух — вынести его действиям нравственную оценку, общественное порицание. Уже таких наблюдателей начали выбирать, кое-где даже нашли возможным включить их в штат и платить им небольшую зарплату. Гольдмунд берёт идею на вооружение и одновременно в и д о и з м е н я е т её. И не то чтобы даже изменяет — по-другому расставляет акценты. Да, только порицания, но общество, растревоженное этим порицанием, т-е-п-е-р-ь и-м-е-е-т п-р-а-в-о в-ы-р-а-з-и-т-ь н-е-д-о-в-е-р-и-е любому руководителю, потребовать его отстранения — и руководитель будет смещён. Это-то и есть, вещает Гольдмунд, истинная свобода и живая демократия в действии!

— А разве плохая мера?

— Скажу тебе честно, Нестор: не очень хорошая. Т-о-л-п-а н-е е-с-т-ь н-о-с-и-т-е-л-ь в-ы-с-ш-е-й и-с-т-и-н-ы до тех пор, пока все люди не убелились праведностью. Толпой ведь можно управлять. А представь себе, что будет, если толпа получит право менять военачальников прямо во время войны! Если каждый год будут меняться министры! Да что там: даже если директоров школ менять каждый год, не очень это будет хорошо! Но ты не дослушал. А самим наблюдателями, вещает советник, могут быть лишь высоконравственные люди, прошедшие нужные испытания и закалку, с этой целью и следует учредить новый, особый монашеский орден Liberatio Mundi, то есть «Освобождение мира». А генералом ордена как раз и мог бы стать молодой талантливый священник…

— И Иоанн-Павел III дал согласие?

— Он дал согласие, но… подчинил орден непосредственно себе. Сам собеседовал с желающими, сам разрешал или запрещал вступление. И вполне достойные это были люди. Страшновато ему было отдавать подготовку таких вот контролёров в чужие руки (и, может быть, не очень чистые, хотя ни в чём формально Кризостомо он не мог упрекнуть). Искусный манипулятор, пользуясь таким вот народным контролем и формально не возлагая на себя власть, сможет стать настоящим тираном. Старая большевистская тактика, партийный организатор за спиной хозяйственника, который смело крутит рулём и валит все промахи на формального начальника, сторонника старого режима. Так и стало — но уже после смерти последнего римского папы (ведь нельзя римским папой назвать теперешнего лжепапу), а до поры до времени Златоуст подчинился.

В-четвёртых, «открывает» молодой пастор (а на самом деле, повторяет один из параграфов книги римского папы, но ведь ту не восприняли всерьёз, вот и не вспомнили), в-четвёртых, есть масса вещей в современном мире, которые бóльшую часть времени простаивают неиспользованными или даже просто покупаются на один раз. Садовый и сантехнический инструмент, инструменты музыкальные, детские коляски, платья и костюмы на выпускной вечер, галстуки на первое собеседование, формы для выпечки теста, электродуховки и кофе-машины, картины, которые извлекаются из кладовки раз в год во время приезда родственников, компьютеры, газонокосилки, велосипеды, мотоциклы, автомобили, тракторы, станки для обработки металла, порожние цистерны, загородные дома, приобретённые «по случаю» земельные участки или живописные развалины… Разумеется, и раньше существовали пункты, где ту или иную вещь можно было взять напрокат, но теперь делу придан небывалый размах! В каждом городе, в каждой деревушке появляется биржа обмена, напоминающая огромный склад, и всякую вещь можно взять за символическую цену или даже, с любезного разрешения владельца, совершенно б*******о. Отучайтесь от вещей! — проповедует Кризостóмо. — Не в вещах счастье!

— Разве это не так? — снова перебил я. — Разве это — не благородная идея и не подлинно христианская? Зачем же самому сражаться против того, чьим слугой являешься? И, кстати говоря… что-то я не знаю в Москве никаких пунктов обмена!

— Вот видишь! Если дьявол и делает шаг назад, то лишь затем, чтобы после совершить прыжок вперёд. Смысл был в том, чтобы найти меры, которые дали бы скорый и очевидный экономический эффект, в том, чтобы завоевать популярность, в том, чтобы обмануть всех тех, кто уже начинал с подозрением прислушиваться к пастору и обладал маломальским мистическим чутьём, в том числе, и «учителя». Иуда Христа тоже называл учителем, попомни это. И ведь удалось! Сам Иоанн-Павел III одобрил эту находку, назвав её «плодом истинной веры».

В-пятых, андоррский предстоятель советует разукрупнение народного хозяйства, социальной и даже культурной жизни. Замените пекарни на домашние электрические хлебопечки; замените гигантские электростанции на солнечные панели, которые вы можете раскинуть на крыше вашего дома. Замените огромные больницы на множество крохотных клиник и врачей-одиночек, оставьте крупные медицинские центры лишь для самых сложных случаев. Замените университеты, эти гигантские фабрики не очень хороших мозгов, на маленькие самостоятельные кафедры, каждая со своей специальностью, и пусть в городе вместо одного университета будет десяток высших школ, и нет никакой беды, если в каждой такой школе — лишь три профессора и только дюжина студентов… Ведь и э т а идея, Нестор, вышла из-под пера Иоанна-Павла III, и уже о н с ней обращался к светским правителям — но те его не услышали. За долгие годы правления первосвященник им слегка поднадоел: вечно он требует невозможного, не сообразуется с политическим моментом — и, наконец, экономисты с самого начала наклеили на римского папу (теперь уже престарелого) ярлык мечтателя, не прагматика. То ли дело молодой, обаятельный и реалистично мыслящий священник с опытом хозяйственного обустройства целого государства! Кризостомо — услышали. Заговорили, кто читал и помнил «Христианскую модель экономики», что Гольдмунд впервые придал прекраснодушным идеям христианского социализма прагматическое измерение, вдохнул в них жизнеспособность, которой они изначально были лишены. (А как же, позвольте спросить, лишены, если, вот, осуществлялись?) Знаю, знаю, что разукрупнение было благом, что оно могло бы стать настоящим спасением миру, если бы тёмный гений новоявленного Златоуста не потащил мир в пропасть! Вновь Его Святейшество Иоанн-Павел III благословляет очередную удачную находку, которая ведь и в самом деле привела бы, сохранись она тридцать-сорок лет, к бóльшей человечности, к установлению более тесных и дружеских, и с к о н н ы х отношений между учителем и учеником, врачом и пациентом, продавцом и покупателем. Но всё же идею римского папы «советник по экономическим вопросам» н-е д-о-в-ё-л д-о к-о-н-ц-а. Да, предложил он разукрупнение, и, да, экономическую самостоятельность Германии — но не дальше, не мельче. Почему независимость отдельных поселений была ему опасна, понятно, надеюсь?

Что же до немцев — они восхищены, они едва ли не молятся на своего особого советника, который с такой замечательной галантностью и скромностью неизменно отказывается занять политический пост, и в этом восхищении они без особых протестов, доверившись этой чудесной интуиции, этому гению, этому праведнику, неспособному на обман или подлость, принимают шестую меру: отмену многовалютной системы (которая в Германии стала уже приживаться), отмену наличных денег — и метки с индивидуальными номерами.

Вот здесь и совершился поворот, здесь и прошёл водораздел между христианским социализмом учителя и «христианским социализмом» «ученика»! Может быть, действительно Его Святейшество Иоанн-Павел III предложил в своё время грубоватую для современных желудков, не очень удобоваримую пищу средневекового полунатурального хозяйства… но кто вообще сказал, что средневековье было такой уж омерзительной, мрачной и беспросветной эпохой? Ещё одна лживая легенда, которую нам внушили. В с-р-е-д-н-е-в-е-к-о-в-ь-е, а не в наши дни, построен был Реймский собор, написана «Божественная комедия», в с-р-е-д-н-е-в-е-к-о-в-ь е расцвели живые цветы мистиков и праведников! Что же до мерзостей… разве сейчас их мало? И даже в отношении жестокости не могу сказать, что в средние века было её м-н-о-г-о больше. Самое большое благо, которое принесла техническая цивилизация, заключалось в культурном объединении мира. Но ведь не предлагал же римский папа уничтожить ни симфонические оркестры, ни электронную почту, ни Всемирную сеть с сокровищами мировой литературы и религиозной мысли, и тогда — такой ли уж страшной бедой стало бы это «второе средневековье»? Кстати, крупным межнациональным фирмам, которые производят а-б-с-о-л-ю-т-н-о н-е-о-б-х-о-д-и-м-ы-е для современности вещи или услуги, например, компьютеры, электрогенераторы, дальние перевозки (но не ювелирные украшения, не косметику, не одежду), предлагал римский папа существовать в виде отдельных сообществ, даже государств со своей валютой, коль скоро они всё равно почти именно так и существуют. Если уж эти злокачественные, но одновременно жизненно важные метастазы появились в государстве, лучше их выделить в отдельных существ, а не позволять им прорастать всё тело экономики. Да, пришлось бы кое-кому в мире, начертанном «Христианской моделью экономики», отказаться от некоторых привычек роскоши, присесть на деревянный табурет вместо кожаного дивана, идти за новой блузкой не в «элитный бутик», а к местному портному, и ещё заработать нужно было бы на блузку, а то и научиться шить самостоятельно. Зато почти государственная самостоятельность отдельных общин с-п-а-с-л-а б-ы м-и-р о-т т-и-р-а-н-и-и единого правителя!

— А не начались бы тогда новые феодальные междоусобицы, войны между городами? — спросил я.

— Кто же знает… Думаю, всё-таки нет. Нет, если совершить переход постепенно, за несколько десятилетий, и всё это время просвещать людей проповедью мира, любви, терпимости. Ай, что сейчас говорить «бы»! Проверить уже невозможно, и боюсь, мир, увиденный Его Святейшеством, нам уже никогда не увидеть… Нам с тобой — точно никогда.

Возвращаюсь к личным меткам. Вначале речь идёт лишь о банковских картах, известных с конца позапрошлого века. Но карты неудобны: их могут потерять, их можно украсть. А местные валюты для дельцов в энергичном мире — и вовсе сущая мýка! Это ведь каждый раз посылай кассира с наличностью, если в соседнем городе хочешь закупить партию товара, да поёрзай на стуле перед местным чиновником, который, нахмурившись, долго будет сомневаться, вправе ли он обменять такую большую сумму денег! Нет: в чём-чём, а в нелепой «многовалютности» своей Иоанн-Павел III, конечно, ошибся, сошлись все хором. Сначала один-другой робкий голос, затем целый мощный хор раздаётся в пользу личных номеров, метки с которыми вживляются под кожу. Кто-то совершает над собой процедуру добровольно. Гольдмунд не уверен, он демонстративно колеблется. Но в этом колебании всё чаще с его уст соскальзывают размышления о том, что эти метки положили бы конец всякой преступности. Подумайте: как можно украсть, если во всей стране нет наличных денег? Если для любой покупки вы должны обратиться к продавцу, который считает специальным устройством ваш номер, пошлёт запрос в банк, и умная техника спишет с вашего счёта нужную сумму? Домохозяйки трясутся за ценные вещи и уже приглашают сотрудников банка на дом, чтобы те пометили номером владельца фамильное фортепьяно, китайскую вазу и обнажённую даму из малахита, наследство от дедушки. Далее: специальные вышки слежения способны регистрировать местонахождение к а ж д о й личной метки в л ю б о й момент времени, способны записывать эти координаты.

— Это значит, что и про меня можно узнать в любую секунду, где я нахожусь? — взволнованно спросил я. Саша кивнула.

— Ты, к счастью, пока не очень заметен. Если бы делать запись обычным способом, — продолжала она, — ёмкости никаких носителей информации не хватило бы, но тут была изобретена революционная идея. Я не техник, но смысл её в том, чтобы в каждый момент фиксировать не позицию множества маячков в абсолютных координатах, но их положение относительно друг друга, как бы общую картину. А ведь это делает шансы любого убийцы ничтожными! Какие бы хитроумные уловки ни замышлял убийца, все они тщетны, если положение каждого подозреваемого можно установить с точностью до метра в каждую секунду дня преступления. О, Шерлоку Холмсу и не снились такие возможности! Что ни говори, раньше и сыскное дело выглядело человечней…

— Кто такой Шерлок Холмс? — спросил я. Александра улыбнулась

— Это уже не так важно… Я не хотел бы, с подчёркнутым смирением говорит особый советник, не хотел бы ограничить ничью личную свободу. Я лишь желаю положить конец воровству того, что вы честно заработали, конец убийствам и насилию, в том числе, убийству ваших детей и насилию над ними, я только стремлюсь уменьшить меру человеческих страданий, я только требую справедливого возмездия для всякого негодяя! Как нарочно, именно тогда по всей Европе прокатывается волна дерзких ограблений и жутких, загадочных убийств, полиция и следователи бессильны. Кто-то активно распускает слухи, что убийцы вышли именно из регионов с «локальной валютой», из Бремена, с его гульденами, или из Билефельда, с его билефельдскими марками. К чёрту финансовый сепаратизм! — ревёт толпа. — К чёрту личную свободу! К черту свободу получить на тёмной улице ножом под рёбра! Правительство Германии проводит референдум, и по его результатам шестьдесят процентов голосуют за отмену наличности и индивидуальные номера. Так исполняется сказанное Иоанном Богословом о том, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их, и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его [Откровение Иоанна Богослова, 13:16-17]. Число имени, то есть личный номер, понимаешь?

— Не о н ли сам тайно вдохновил некоторые из этих дерзких ограблений и загадочных убийств? — спросил я.

— Думаю, не он сам… но — кто знает? — но тогда Д ь я в о л, благоволивший своему любимому сыну. Новая мера, ещё не введённая, но широко обсуждаемая, вызывает у Иоанна-Павла III серьёзную тревогу, ведь он тоже, как-никак, читал Откровение! По его требованию Кризостомо отозван в Ватикан, и часа три длится эта беседа с глазу на глаз, всё время которой обаятельный южанин стремится убедить первосвященника римской церкви в том, что целью введения «виртуальной» валюты и личных номеров является е д и н с т в е н н о и и с к л ю ч и т е л ь н о уменьшение человеческих страданий. Вот потом, когда всех злодеев переловят и примерно накажут, когда человечество успокоится, воспитается, просветится, можно будет осуществить благие идеи христианского социализма в полной мере. А в наш жестокий век н е т иного способа защитить невинных! Неужели первосвященник возьмёт на себя их кровь и их слёзы? Нет, не возьмёт… Измученный беседой, содрогнувшийся от ужаса красочно описанных ему преступлений, немолодой римский папа с нелёгким сердцем благословляет сицилийца поступать так, как тот находит нужным. «Но я умываю руки», — спохватившись, добавляет он и запоздало осознаёт, что повторяет слова Пилата. Кланяясь и улыбаясь, Златоуст покидает папские покои. «Это ошибка, — звучит в ушах Святейшего голос, так хорошо знакомый ему со времени двухмесячного затвора. — Ошибка роковая». Бледнея, ловя ртом воздух, первосвященник стремится встать, догнать, запретить!.. Силы изменяют ему, и дело здесь не в физических силах, а в мере ужаса перед трагической величиной и непоправимостью уже решённого.

Несколько дней спустя Иоанн-Павел III вновь уезжает в Альпы, и вновь имеет собеседование с таинственным голосом, невидимым другом своего сердца, который с беспощадной ясностью очерчивает ему подлинную природу Златоуста. С этого времени все мысли первосвященника — о том, как можно остановить вочеловечившегося, лишить его сана. Об убийстве он не думает. Ведь Святейший — христианин, и жизнь человека для него священна, даже если эта жизнь — сатанинская. Увы.

Но возможностей нет: он, предполагая, что ему наследуют и дурные папы, что будут в будущем и скверные епископы, сам связал себя по рукам и ногам. Теперь, после новой реформы церкви, после утверждения её нового Устава, ни один иерарх и даже сам римский папа не может лишить священника сана. Теперь это возможно только по решению общины, если обожаемый падре вдруг провалит искус (а возможность искуса для уже утверждённых священников тоже не заказана). Но ведь паства чуть не молится на своего пастора, который, кстати, за это время сумел стать предстоятелем (новая церковная должность, сменившая прежних епископов: предстоятелей совет священников выбирает из самих себя, отдавая предпочтение лишь самым достойным). Значит, Гольдмунд должен публично, прилюдно совершить нечто такое, что всем обнажит его демоническую сущность. Но что, ради Бога, что, когда он так осторожен?!

И уже, кажется, поздно: воодушевлённые примером Германии, Франция, Англия, скандинавские страны, некоторые американские штаты, Китай, Россия следуют немецкому пути, в том числе, принимают в своих странах личные метки. Европейцы задумываются о воскрешении Европейского Союза и, конечно, предлагают Златоусту кресло президента воскрешаемого государства, от которого он пока отказывается с самой радушной улыбкой, говоря, что не желал бы изменить духовному призванию…

Первосвященник, отчаявшись, решается на крайнюю меру. Он публикует специальную буллу, в которой, вопреки совершённой им самим реформе, «Богом данной ему властью», опираясь на старый, но ещё никем не отменённый догмат о том, что римский папа в момент говорения ex cathedra непогрешим, он о т с т р а н я е т Кризостомо от священнического служения.

Булла вызывает в христианском мире недоумения, улыбки, пожимания плечами. «Старик что-то сдаёт, — перешёптываются верующие и сами предстоятели. — Чудит». Златоуст с неоспоримой логикой замечает, что ведь в момент провозглашения нового церковного устава римский папа тоже говорил публично и, значит, тоже был непогрешим. «Я не считаю себя лишённым благодати Господней, — заявляет Гольдмунд, — но так уважаю своего наставника, что готов подчиниться его странному решению». Однако он продолжает проповедовать, правда, в начале всякой проповеди делает с извиняющейся улыбкой (простим, мол, старику, его бредни) ту оговорку, что выступает теперь не как пастор, а как обычный человек, которому ведь тоже позволено высказывать своё мнение. Разве это что-то меняет! Он по-прежнему собирает полные залы.

А коль скоро Кризостомо больше не духовное лицо, падает последнее препятствие для того, чтобы ему занять государственный пост, и ликующая толпа избирает экс-предстоятеля президентом воскрешённого Европейского Союза. Это совершается в начале 2078 года.

И в том же году, как говорят некоторые, что-то странное с ним происходит. Что-то, что не объяснить словами, но ж у т ь, как говорят, теперь излучается от всего его облика. Это не очень заметно на экране стереовизора…

— Заметно. Я бы определил это словами «сладкий ужас».

— Хорошо сказано. И всё-таки техники обрабатывают изображение. А люди, видящие его воочию, говорят о невыразимой мере этого «сладкого ужаса», такой, что волосы на теле встают дыбом, такой, что хочется упасть на колени и молиться о том, чтобы тебя оставили в живых. Я… не знаю, как объяснить это. Может быть, именно в этом году он развил в себе какие-то магические, гипнотические, шаманские способности… Я понимаю, как невероятно и смешно это звучит, но человеческое тело — такая сложная и таинственная вселенная. Наш наставник что-то мне рассказывал об этих скрытых силах, но я ничего не поняла, ничегошеньки! Нет уж, пусть каждый занимается своим делом. И вот, находятся «друзья свободы», которые это изменение заметили — и объявляют его «нисхождением Святого Духа». Ты можешь себе это представить? Возникает очень энергичная молодёжная секта, под названием Friends of the Golden-Mouthed [«Друзья Золотоустого»], которая проповедует эту идею и стремится к тому, чтобы Христофора I п-р-и ж-и-з-н-и причислить к лику блаженных. Этого не случается… но Златоуст обращает свой благосклонный взор на «друзей президента» и, ласково порицая их агрессивность, высказывает надежду, что молодые люди станут верными его помощниками в будущих преобразованиях. А несколько странное и провокационное английское название секты советует он изменить на более благозвучное, латинское. Например, почему бы не воскресить старое доброе Domini Canes, «Псы Господни»? И сделать молодёжное движение из сборища возбуждённых крикунов вполне респектабельным орденом… ну, конечно, не монашеским (мы же современные люди!), а сообществом благочестивых молодых мирян, этаким светским орденом облегчённого типа. Тем более, что создание монашеского ордена требует благословления папы, а тот слегка ослабел в своих способностях, вы понимаете, о чём я… Сообщество же мирян может существовать независимо от церковных властей. Воздержания его членам, конечно, не требуется, требуется, скорее, личная верность. Господу, конечно, Господу, а не ему, скромному служителю общего блага! О, с такими энергичными «псами» новоизбранному президенту можно не бояться за свою безопасность!

В будущем «доминиканцы» возьмут на себя, кроме охраны, создания общественного мнения, «народной расправы», и другие задачи, например, как ни дико это звучит, «церковный суд над еретиками». Будет разработана чёткая как часы система. Каждый доминиканец станет избирать себе одну из двух специальностей, точней, одно из двух «духовных призваний»: призвание «исследователя» или призвание «судии». Исследователи, в основном в штатской одежде, будут зорко приглядываться к окружающим их людям, выискивая недовольных существующим порядком, и создавать «аналитические записки». Тройка «судий» будет эти доносы рассматривать и, когда они покажутся достоверными, спешить на «выездное заседание», чтобы вынести одно из трёх решений: «безгрешен», «грешен, но способен к покаянию», «греховен». После вынесения приговора «духовный суд» будет лицемерно устраняться от обвиняемого, заявляя, что покарать его должен Господь. На самом деле, материалы будут немедленно передаваться в службу безопасности. Так как нельзя человека судить за «грех», дознаватели службы безопасности будут пытками вымогать у несчастного самооговор в действиях, опасных для общества: в терроризме, подготовке покушения на влиятельных лиц и даже, представь себе, в духовном растлении молодого поколения. Станут рассказывать, что некоторые бедняги в «духовных судиях» и в своих дознавателях, затянутых в серую форму, узнаю́т одни и те же лица. Этим беднягам никто не поверит… После самооговора — быстрая комедия суда и каторга. «Псы» рангом пониже, то есть, говоря их собственным языком, «щенки и кобели», будут заниматься делами простых смертных, а приоры, так называемые «борзые», — оценивать добропорядочность и судить важных людей: руководителей предприятий, университетских профессоров, известных артистов и даже див. Наконец, генералы ордена получат исключительное право «духовного суда» членов другого ордена, «Освобождения мира».

Но это будет лет через десять, а сейчас я возвращаюсь к Иоанну-Павлу III.

На очередную аудиенцию к пожилому первосвященнику приходит пятнадцатилетняя девушка по имени Тереза, которая испрашивает разрешения Святейшего стать монахиней. Тот, растроганный чистотой юной души, даёт такое разрешение, вспоминая, что ведь и папа Лев XIII в далёком 1888 году благословил принять ангельский образ некую пятнадцатилетнюю Терезу, и маленькая птичка оправдала его благословение, став одной из самых любимых верующими католических святых. Потупившись, залившись краской до кончиков ушей, девушка еле слышным шёпотом спрашивает Иоанна-Павла III о возможности получать новые аудиенции, чтобы иметь духовные наставления от первого лица христианского мира. Не вовсе уместная, даже дерзкая просьба, но и это ей позволено.

Так начинаются эти странные беседы. Девушка чем-то неуловимо напоминает рано умершую сестру Ивана Богдановича, но, в отличие от неё, красива удивительной, хрупкой красотой. Несложно увидеть мысли всякого мужчины, кто впервые услышит этот рассказ. Ни один мужчина, думаешь сейчас ты, Нестор, не способен быть вполне свободным от очарования юной прекрасной девушкой, от чувства романтической привязанности к ней, будь он хоть сам римский первосвященник. Не нам судить! Может быть, со стороны Святейшего здесь не было ничего, кроме самым возвышенных, дочерних чувств. Может быть, и было это лёгкое дуновение влюблённости — и, положа руку на сердце, кто способен осудить это дуновение? Ты способен?

— Я? Нет.

— Но поверь мне, способные нашлись: в таких умельцах никогда нет недостатка.

Пожилого первосвященника и юную монахиню во время их прогулки подкарауливает фоторепортёр. Ошеломляющие фото в тот же день заполоняют газеты, Всемирную сеть, кадры теленовостей, и так же быстро множатся подробности, пишутся разоблачающие статьи, сочиняются истории, одна другой омерзительнее и лживей. Оказывается, римский папа устроил себе гарем из женского монастыря! Ну, хорош наместник Петра! — негодуют обыватели. — Достойнейшего человека отстранил своей нелепой бумагой, возведя на него невнятный поклёп, а у самого, оказывается, вся харя в пуху! К чёрту такого святого отца! Позор!

В папском дворце — хмурые лица, перешёптывания, сдержанные разговоры, опущенные долу глаза. Святейшему не приносят газет, под благовидным предлогом выносят из его комнаты стереовизор. Тщетно! Поймав во дворе молоденького монаха, Его Святейшество просит свежей клубники. Монашек мчится стремглав и приносит клубнику в газетном кульке. Он служит во дворце третий день, он не знает о запрете на газеты, да и кому бы пришло в голову посвящать его во все подробности этой истории! Святейший разворачивает газету и читает статью. Если я не ошибаюсь, это не обычная бульварная дешёвка, а серьёзный французский еженедельник, и статья в нём подписана именем Блез Мондиаль: остроумная, блестящая, беспощадная. Шестидесятилетний автор «Открытого пути» ещё бодр, полон сил и творческих замыслов. У Иоанна-Павла III слабое сердце, уже много лет это бедное сердце трудится на износ. Оно не выдерживает…

Явление Терезы — тайна, но я не могу избавиться от мысли, что и к её появлению приложил руку явленный Хам. Где он нашёл эту девочку? Как внушил ей нужность таких вот духовных бесед? Может быть, сумел он заронить в её маленькую глупую головку благородную мысль о том, что она, именно она станет для прекрасного, но потерявшего способность ясно понимать вещи человека опорой, лекарем его измученной души? Может быть, заочно смог пробудить в ней, несчастной, любовь к тому, что должен был стать жертвой его сатанинской интриги? Как же это чудовищно — совершать преступление руками ребёнка, и особенно невинного ребёнка, и особенно искренне желающего сотворить благо. И как она, бедная, жила дальше, с сознанием того, чему невольно послужила причиной? Что с ней вообще стало?

А что если и девочка не была невинна, что если вслед за Хамом на Земле воплотилась некая могущественная и обольстительная демоница с внешностью ангела? Нет, я не могу об этом всём думать, человеческий ум не выдерживает…

После смерти римского первосвященника общественность т р е б у е т вернуть Златоусту сан, которого его так несправедливо лишили (и кто ведь лишил? — старый развратник, выживший из ума!). Совет предстоятелей уступает требованию. Запрет на занятие духовным лицом политического поста игнорируется. А уж вскоре, буквально через три месяца, тот же совет едва ли не на коленях умоляет Кризостомо принять, принять папскую тиару! И тот принимает её, и восходит на папский престол под невиданным для пап прошлого именем Cristophorus, Христофор, Христоносец. Помяни моё слово, рано или поздно он сочтёт нужным выкинуть из своего имени буквы с первого O до U и сократит его до Christus! Так Европа вступает в своё второе средневековье, рукополагая на первосвященство светского правителя. Да что там средневековье! Даже в средневековье римскому папе по закону не вручалась держава и скипетр! Правильнее вспомнить кровавую империю древних инков, где верховный правитель, он же первожрец, стоя на вершине пирамиды, рассекал грудь ещё живой жертвы кремневым ножом и, вырвав сердце, возносил то ввысь под рёв ликующей толпы, восклицая: Слава восходящему солнцу!

(Знала бы Саша в своём увлечении, как точны окажутся эти слова!)

В 2080 Хам публикует свою знаменитую энциклику “De fratriae”, «О братстве». Содержание её ты наверняка знаешь и знаешь, что её главная идея — оправдание сексуальности. Любой, полной, неограниченной, ибо в плотском соединении человек, оказывается, со-творит Христу и приближает желанный миг всеобщего единства человечества, ибо, оказывается, сам Христос провозвествовал миру святость плотских радостей, что потом скрыли гнусные жрецы, желающие власти над невежественным стадом. Не нужно пояснять тебе, с каким восторгом массы людей, до того и не ведавшие о своей религиозности, принимают это исповедание веры.

Дальше ты многое знаешь сам. Из американских штатов первым к Свободному Союзу присоединяется Алабама, ещё в 2083 году.

В России в том же 2083 году вспыхивает гражданская война. Про эту войну — несколько слов особо.

Понимаешь ли, Нестор, Россия начала восьмидесятых — совсем не то же, что Россия начала XXI века. В российском государстве к тому времени осталось уже очень мало собственно государства, очень много стало того, что тогда называлось «гражданским обществом». Общественные советы были при всех министерствах и ведомствах, на всех предприятиях, даже в каждой школе и в каждом детском саду они были! Но само общество — подустало. Оно изнемогло брать на себя ответственность. Все меньше появлялось умелых «общественников», всё больше — демагогов, говорливые, безответственные и не очень умелые советы вызывали раздражение, и уже многим, многим втайне мечталось о тиране…

«Клубы свободы» уже во второй половине XXI века проникли в Россию, но долго время были под запретом, существовали в подполье. Запретный плод, как известно, сладок, а «опасность» только увеличивала притяжение… На выборах 2078 года в Государственную думу впервые прошла Партия свободы, и под той свободой имелась в виду именно свобода сексуальная.

На этом фоне энциклика лжепапы “De fratriae” сразу после своего опубликования вызвала в крупных российских городах прямо-таки взрыв энтузиазма. Молодые девчонки и парнишки срывали с себя всё и выходили на улицу нагишом. Соединялись чуть ли не на тротуаре. Голая грудь стала тогда, образно выражаясь, знаменем революции. Эйфория, похожая на эйфорию первых дней далёкого Февраля 1917 года, но хуже, грязней, распутней. Длилась эйфория недолго: были ведь в России не одни «неокатолики», но и православные, и мусульмане, и буддисты, в том числе молодые.

Летом 2080 года дошло до жарких уличных побоищ. Полиция с трудом наводила порядок. В города были введены войска, лишь армейские патрули кое-как спасли положение. Дума спешно приняла два закона, ничего, однако, не прояснившие. Один закон — реверанс в сторону Партии свободы — объявлял, что гражданин не может подвергаться уголовному преследованию только за внешний вид и религиозные убеждения. Другой, предложенный партией «Святая Русь», обязал всех, кто оскорбляет «общественную нравственность и религиозные чувства большинства», уплачивать штраф.

И на три года воцарился хрупкий, обманчивый мир. И почти сразу начали в страну просачиваться «доминиканцы», а за ними — агенты Liberatio Mundi, и с обворожительной улыбкой пробовали наложить свои когтистые лапки «этического надзора» на государственное управление. Почти везде они чувствительно получали по носу: большинство министерств, ведомств и служб уже имели над собой надзор в виде общественных советов, чужаков не приветствовали. До поры до времени «красные братья» довольствовались установлением контроля над бизнесом. Власть скрипела зубами, но молчала, да и что она могла сделать при общегосударственной веротерпимости?

А в 2083 году «Партия свободы» вдруг получила парламентское большинство! Неизвестно, какими правдами и неправдами, избирательная кампания была одной из самых грязных, и уж «доминиканцы» как следует постарались, надрывая горло на митингах и запугивая робких. А ещё постаралась, конечно же, либеральная интеллигенция, которая бичами своей насмешки прямо-таки в порошок стёрла «прихвостней тирании». Партия получила большинство — и сначала провела закон о легализации «клубов свободы». Затем отменила штраф за «оскорбление общественной нравственности». Потом предложила упразднить общественные советы как устаревшие и малоэффективные органы, заменив их единоличными «нравственными наставниками». И наконец, выдвинула своего премьер-министра, который начал масштабную чистку правительства, назначая на место снятых чиновников, разумеется, исключительно сторонников идей «великого поворота к духовности».

Президент же России, тяжело больной, внезапно скончался (кто знает, может быть, и поторопили его смерть) — и страна заглянула в глаза хаосу.

И тогда проповедь патриарха Варлаама с названием «Опомнитесь!» стала искрой, из которой разгорелось пламя Гражданской войны между православными (вместе с мусульманами и буддистами) и «свободными христианами», войны в каждом крупном городе, войны за каждый квартал, за каждый дом, за каждое сердце! Не вполне обычной войны, войны без танков, окопов и линии огня, войны посреди мира, войны исподтишка, войны вредителей, войны террористов, ночных бандитов и насильников, войны ножа в спину, но от этого войны не менее жестокой.

Проклятая эта война была ужасна тем, что противник не был очевиден. Можно ввести войска в города (всё офицерство было на стороне Патриарха и Верховного муфтия), но в кого стрелять солдатам? В безоружных голых девочек на улицах? В споре автомата и женской груди последняя всё чаще одерживала победу. Стремительным, как и весной 1917 года, был распад и деморализация армии. Зато росли, крепли и зверели отряды православной молодёжи, остервенело громившие «клубы свободы», телестудии и дорогие автомобили. «Друзья свободы» в ответ взрывали православные храмы и мечети, нападали на любую девушку, стоило ей надеть платок или длинную юбку! Страшное, жестокое время.

Так вышло, что Новосибирск первый вышвырнул из себя всех «друзей свободы». Тогда Патриарху всея Руси Варлааму пришла в голову светлая идея всем русским людям избрать ц а р я и отъединиться от тех, кто, оставаясь русским по крови, по духу стал чужаком. «Пусть разделится Третий Рим, как первый разделился! — объявил Патриарх. — Лучше разделение, чем братоубийственная война. За Уралом никакой “свободы” не будет, но и православным европейская Россия — не нужна. Давайте разойдёмся миром…»

И — разошлись. Всякий решил, чтó ему дороже: демократия или спасение своей души. Бывало так, что и семьи разделялись: родители ехали за Урал, дети оставались в европейской части. Вначале ещё немного торговали друг с другом. Но уже не было, после изобретения субатомных электростанций, у Европы нужды в сибирской нефти — и глухая стена стала между Российской империей и восточным округом Свободного Союза.

Но я возвращаюсь от России к миру. Голодная и неграмотная Африка, за исключением исламских стран, начинает по частям входить в новое сверхгосударство ещё раньше, в целом процесс её присоединения завершается к концу прошлого века. Коммунистический Китай, с подачи одного талантливого и всем нам известного проповедника, в 2094 году вдруг обнаруживает, что коммунизм и христианство (а особенно «свободное» христианство) — близнецы-братья, что Христос был первым подлинным революционером, освободителем своей страны от захватчиков…

— А был ли Он? — прервал я. — И если был, то разве не в единственный миг изгнания торговцев из храма, когда Он невольно повёл за собой негодующую толпу? Разве потом Он не отрёкся от всей мирской власти, сказав: Царство моё не от мира сего?

Александра посмотрела на меня долгим, внимательным, почти ласковым взором.

— Умница, Нестор… Неужели ты сам до этого додумался?

Не знаю про Христа, но Хаму, как новому мессии, нужна была не только новая идеология. Ему требовался способ, чтобы донести свои прельстительные идеи в каждый уголок земного шара, и до негров экваториальной Африки, и до эскимосов Аляски, и до дикарей Амазонки. Он такой способ — изобрёл, ещё в далёком 2080 году. Пиктографическое письмо! А изобретя, почти похоронил старые алфавиты, и это — тоже отдельная история.

Почти сразу после энциклики «О братстве» выходит статья Понтифика с названием «Буква — враг». Примерный смысл её был вот в чём: веками старое священство и правящие тираны порабощали сознание людей. И чем они совершали это? Да алфавитом же! Буква (в отличие, например, от знаков дорожного движения) есть такой символ, который в своём начертании никак не связан со своим смыслом. Вот, например «А». Чем вообще эти три линии напоминают звучащее «А»?! Итак, любая буква есть чистая абстракция, умение мыслить буквами развивает в человеке логическое, рациональное, мёртвое мышление — в ущерб интуитивному. Это страшно вредит духовным силам нашего организма. Чтение и письмо есть процесс постоянного разделения живой, целостной речи на фрагменты, постоянного анализа, мыслительной операции раба — в противовес синтезу, а ведь лишь синтез лежит в основе творческого, свободного мышления. Наконец, письмо есть принуждение, добровольное заключение себя в оковы, а печатание — труд, тот унылый, однообразный труд, который полностью противоположен свободному и радостному развитию личности. В конце концов, алфавит — оружие реакции. Посмотрим: кто в далёкие средние века был самым грамотным? Монахи, эти служители мракобесного псевдохристианства. Ещё не установлена научная связь между «образованностью» и угасанием здоровых сексуальных желаний, но, безусловно, есть она, есть! Недаром и простой народ иронично отзывается о «яйцеголовых». При этом он, первосвященник, конечно, не нападает на истинно образованных и культурных людей, а лишь на тех, кто переразвитием логической сферы убил, усушил, уничтожил в себе все духовные дары и естественные стремления человека… И так далее, и так далее. Припоминается и Рудольф Штайнер, немецкий педагог начала позапрошлого века, который, дескать, недаром, недаром советовал начинать обучение грамоте как можно поздней, чтобы не калечить личность ребёнка! И даже была капля истины в этом бочонке лжи… Так вот, он, Христофор I, выносит строгое предупреждение министрам образования европейских стран и настоятельно рекомендует им не брать греха на душу, не начинать обучения грамоте раньше пятого класса! Чему же обучать? А вот он, надежда наша и упование, кстати изобрёл и новую письменность, воистину демократическую, универсальную, понятную и шведу, и арабу, и китайцу, и эскимосу — пиктограммы!

Подумай, какая дьявольски-гениальная идея: отучить людей мыслить словами живого, богатого языка и приучить их думать убогими, несложными картинками! В звучащем языке есть грамматика — пиктограммам она не нужна. В языке есть синонимы, слова для передачи тонких оттенков чувства и мысли. В пиктограммах нет их. Заменить письменную речь пиктограммой — то же самое, что заменить краски старых пейзажей или икон кричащими красками мультфильма.

До лета 2081 года Свободный Союз назывался, по старинке, Европейским, и ещё не был в отношении государственного устройства единой империей-монолитом. Страны сохраняли немалую долю самостоятельности. Оттого в иных странах трусливые парламенты поддержали новую образовательную меру лжепапы, в других — отказались от неё. Да и то, ведь демонстрации вышли на улицы иных столиц, демонстрации с лозунгами «Не хотим, чтобы наши дети росли придурками!». Но уже полным ходом работала машина «Освобождения мира» — её Понтифик прибрал к рукам сразу после восхождения на папский престол, — и поехали его эмиссары по странам, выступая на телевидении и в парламентах, разъясняя, указуя, поучая… И, конечно, крикуны из «друзей свободы» помогли, а «доминиканцы» — больше всех подсобили, и контрдемонстрации потрясали своими лозунгами: «Не дадим калечить наших детей!», «К чёрту тысячелетнее рабство логики!», «Не согласны растить импотентов!» Чуть ли не революцией кое-где запахло… Да эти крикуны в большинстве европейских стран и в национальные парламенты успели пролезть, создав «партии свободных христиан». И — дрогнули министры образования. И — приняли мораторий на обучение грамоте…

Проходит ещё год, и, уже после коронования, в 2081 году, Хамом фабрикуется новая легенда. Враги-исламисты желают уничтожить нас! С этой целью они отравляют страницы книг и журналов особым вирусом, который хранится в бумаге целый год, лишь потом разрушая её, и весь этот год смертельно опасен для читателя! Несколько шокирующих кадров, авторитетные суждения подкупленных врачей, пара показательных процессов, на которых арабы заявляют: да, травим! Да, наш адский замысел! (На самом деле, тайные агенты «Псов Господних» незаметно оставляли в помещениях библиотек откупоренные банки с летучим реактивом, испарения которого уничтожают целлюлозу. Страницы чернели и крошились в труху.) Одним ударом уничтожили и грамотность, и все исламские общины, всех выходцев с Ближнего Востока: уж больно независимо они себя вели. И — новая байка, новая гениальная находка: показательный суд над древним египтянином-коптом (где хоть сыскали его!), якобы членом старого как мир тайного ордена, и копт перед объективам стереокамер признаётся: да, это мы, египтяне, ещё три тысячи лет назад изобрели «ваши» греческий и латинский алфавиты и, пользуясь методами чёрной магии, заложили в начертания и формы букв убийственные зрительные посылы, которые год за годом, век за веком разрушают вашу культуру, делают вас импотентами… А сами-то мы — не дураки, мы, египтяне, испокон веку пользовались иероглифами! И авторитетные профессора кивают: да, да, латинский алфавит происходит от финикийского, тот — от египетского демотического письма, так что нельзя полностью исключать…

О, тут уж взвыл «христианский» мир! Люди сами понесли свои домашние библиотеки на костёр, клавиатуры компьютеров — на свалку. Опасно становилось читать обычную или электронную книгу в троллейбусе. Спешно переводились на язык пиктограмм сайты и школьные учебники. Особенно же поспешили с официальными документами: бухгалтерскими книгами, налоговыми декларациями, электронными формами заявлений… И вовремя, вовремя поспешили!

Подождал Понтифик ещё два года — и в 2083 году мигнул специалистам-компьютерщикам, особому подразделению внутри Liberatio Mundi, а те разработали хитрый протокол и обрушили серверы таким образом, что невозможно было, находясь в границах Европейского Союза, читать во Всемирной сети традиционные тексты! Вот пиктограческие — сколько угодно… И ликование «друзей свободы»!

Находились, конечно, и те, кто крутил пальцем у виска: так невероятно это было. Кто-то даже осмелился поднять робкий голос в защиту культурного наследия, которое ведь именно «дьявольскими мёртвыми буквами» было сохранено и никакими другими! Сокровища литературы, ничтоже сумняшеся парировал Понтифик, сохранятся не только в универсальной пиктографической записи, но и в виде звуковых файлов, начитанных выдающимися чтецами. И слава Христу, что именно так они будут жить! Так же, как во времена древних сказителей и жриц, когда градус духовности был несравненно выше… Какое-то количество текстов действительно, начитали. Сохранили, на всякий случай, и архивы со старыми книгами. Но, не будь вы дипломированным литератором или членом «Освобождения мира», доступ в архивы был вам заказан. А попробуй-ка послушать «Войну и мир» в формате аудиокниги! Уснёшь на третьем часу — и выключишь с отвращением. Аудиокнига — деградация по сравнению с книгой обычной. Читатель продвигается своим темпом, слушатель или скучает, или не успевает за чтецом, и подчиняется его, чтеца, выражению, его расстановке акцентов, и становится рабом его мысли… Большинство же интеллектуалов не протестовало. Во-первых, увлекательно было — изучать новую письменность, и самим, пожалуй, разрабатывать её, предлагать новые пиктограммы для сложных понятий, играть в новую интеллектуальную игру. Понтифик щедро позволял: это — пожалуйста! Это — сколько угодно! Во-вторых, они сомневались: всё же, как будто, есть доля истины в том, что алфавит развивает аналитическое мышление, что начертания слов не связаны со значением… И ведь духовный авторитет заявляет, облечённый мистическими дарами — а у них, интеллектуалов, какие дары? И смутный комплекс вины за то, что две тысячи лет они, интеллигенты, образованные люди, духовные импотенты, кастрировали простой народ… И, в конце концов, опасно плевать против ветра…

У кого-то ещё сохранялись (сохраняются, наверное, и сейчас) компьютеры с алфавитной клавиатурой, программы для работы с текстом — но что толку в них? Положим, вы наберёте текст — но вы нигде не сможете распечатать его. Великая эра электронного документооборота, экономящего копейку налогоплательщика, настала. А ещё ведь бумага — орудие арабов-террористов, которые ядовитыми спорами стремятся отравить вас и ваших детей… И — бумага исчезла из продажи. Знаешь, что м ы используем для письма в качестве бумаги? Картонные коробки из-под молока, смятые пачки сигарет. Или бересту, как десять веков назад.

А в девяностых годах Хам переписывает, «восстанавливает», так сказать, Евангелие, в своём фундаментальном труде «Об истинном Писании» с безукоризненной логикой и убедительностью разъясняя, почему Матфей, Марк, Лука и Иоанн никогда не могли иметь в виду того, что имели в виду на самом деле. Ему ведь и переписывать много не пришлось! Стоило кое-где заменить одни слова на другие, там вставить частицу «не», там убрать — и снабдить всё подробным, остроумным, увлекательным комментарием. Этот труд, в пиктографическом и звуковом виде, в девяностые годы ещё можно было найти во Всемирной сети, но так как выросло новое поколение, настоящего Евангелия не читавшее, года три назад он убрал его из открытого доступа: не царское, мол, это дело — оправдываться перед вами, господа интеллектуалы, слишком много для вас чести. А что, — насмешливо прищурилась Саша, — в этой части света ещё разве остались образованные люди? Десяток-другой пожилых профессоров не идёт в счёт…

Девушка закончила, и некоторое время мы молчали.

— Я не могу поверить, — тихо заговорил я. — Неужели не нашлось никого, кто после 2080 года сказал бы: Господи, нет! Что-то страшное происходит! Остановитесь, люди!

— Такие герои были, — так же негромко ответила Саша. — Были, и я не знаю, в какую книгу войдёт рассказ об их мучительных казнях. Ещё не написана такая книга. Пойдём! — она встала. — Сегодня ты побываешь в Крипте [крипта (греч. «тайная») – склеп в католических храмах (прим. авт.).]

Related chapter

  • Империя Хама   Глава 30

    30До западной окраины города (станция «Истра») мы добрались на метро, причём, по просьбе Саши, ехали в разных поездах, с отрывом в десять минут. Камеры слежения бодрствуют всегда, не стоит давать лишних шансов возможным охотникам. Правда, турникет прошли вместе, приобнявшись (я жестоко смутился).— Как ты проходишь турникет без меня? — поинтересовался я. Девушка улыбнулась.— Обычно я прошу какого-нибудь паренька заплатить за меня, обещая ему скорые радости.— А потом?— Ухожу.— А если он не отпускает и настаивает на скорых радостях? Показываешь ему нож?— Совсем не обязательно — серьёзно ответила Александра. — Можно просто ударить ребром ладони у основания шеи.Как ни была она серьёзна, я расхохотался, услышав этот рецепт, да и она не удержалась от смеха.За квартал перед границей города Саша остановилась, попросила меня вытянуть вперёд пр

  • Империя Хама   Глава 31

    31Бревенчатые стены, большая металлическая печь, массивные балки потолка. Потолок был высоким (метра три). Столько же «зал» насчитывал в ширину, а в длину, пожалуй, втрое больше. Впрочем, помещение было разделено завесой на две неравные части: бóльшую западную, куда мы спустились, и мéньшую восточную. Длинный деревянный стол, ничем не покрытый. Пять масляных лампад, дающих неяркий свет (боюсь, что такое архаичное освещение я тоже видел впервые в жизни). За столом — три женщины, считая Сашу, и четверо мужчин. Или пятеро, вместе со мной? Вошёл ли я сам в число «товарищей»?Собравшиеся молчали, моя проводница не спешила меня представлять.Я оглядел их лица: внимательные, зоркие, чуть насмешливые глаза, но не враждебные, и, в любом случае, не равнодушные.— Слушайте, почему большинство из вас — в сером или в чёрном? — вдруг как-то само выговорилось у меня первое, что пришло на ум. Ст

  • Империя Хама   Глава 32

    32Узкий коридор из алтаря через четыре метра привёл нас в другую землянку.— Да у вас тут целый посёлок! — не удержался я от восклицания. Мой спутник улыбнулся.В небольшой, едва ли более девяти квадратных метров, землянке наставника оказалась очень простая мебель: деревянные кровать, стол, табурет. Впрочем, на стене висели иконы на ткани в виде длинных свитков. Одна изображала Христа. Другая икона представляла стоящего святого в одежде, подобной древнеримской, с чашей в руке, с бесстрастным и умудрённым выражением лица.— Справа — Христос, — пояснил Сергей Теофилович. — Слева — Учитель богов и людей, Благословенный Будда. — Он перехватил мой вопросительный взгляд. — Ты хочешь спросить, кто я по вероисповеданию, Нестор?Я кивнул.— Я принадлежу к вере, которая равно чтит и Того, и Другого, — произнёс наставник, присаживаясь на свою кровать и указывая мне место н

  • Империя Хама   Глава 33

    33[ПОСЛЕДНИЙ ЕССЕЙ]— В Новом Завете нет ни одного упоминания о нас, хотя и существует апокрифическое Евангелие от ессеев, одно из тех четырёхсот евангелий, которые римская церковь посчитала слишком… опасными. Благовествование это содержит подлинные слова Христа, но те слова, которые верующим третьего или четвёртого века от Рождества было, пожалуй, рано слышать. Слова оправдания плоти. Нет, не в смысле сегодняшнего торжества сексуальности, а в смысле внимания человека к своему телу, признания его благим. Для надвигающейся аскетической эры эти прекрасные слова приходились не ко времени: внимание к телу для людей, ещё так тесно привязанных к телесному, тогда выродилось бы в язычество, и поэтому я не могу осудить церковь, исключившую Евангелие от ессеев из числа канонических. Но и дурного о нас в Новом Завете нет ни слова: полное, абсолютное молчание, а ведь даже о саддукеях, которые были вполне искренними и неглупыми людьми, Хрис

  • Империя Хама   Глава 34

    34— Сергей Теофилович, — смущённо пробормотал я, — так это же значит, что вы… и буддийские обряды совершаете тоже?Наставник наклонил голову, подтверждая.— Впрочем, «обряды» — это громко сказано во множественном числе. Скорей, единственный обряд, — прибавил он.— Но… — отчего-то остро смущала меня, глупца, идея законности, и я всё спрашивал. — Но, простите меня, ради Бога, есть ли у вас… такое право? И как один и тот же человек может быть одновременно и христианским священником, и буддийским ламой? То есть… я понимаю ваше право в одно и то же время быть христианином и буддистом. Но ведь быть христианином ещё не означает быть иереем! И быть буддистом ещё не означает быть ламой! Или я ошибаюсь?Сергей Теофилович слегка улыбнулся.— Какой раз я слышу этот вопрос… О нравственном праве ты спрашиваешь, Нестор, или о праве по ц

  • Империя Хама   Глава 35

    35Мы некоторое время шли молча. Меня сковывала робость: я понимал теперь, отчего община замолкала при одном слове этого человека, в котором, даром что ему было лишь сорок семь лет, мне виделся современник Христа. Всё же я собрался с мужеством и спросил:— Кто станет ессеем после вашей смерти, учитель?— Я ещё не решил, — не сразу ответил мой спутник. — Возможно, когда-нибудь им будет Иван. Из всей общины он, пожалуй, к этому наиболее талантлив. Конечно, если не считать Нэри, но ведь Нэри не говорит… И Саша тоже очень умна, но Саша — не священнослужитель, а воин, кшатрий. У Ивана есть некий мистический дар. Правда, мне кажется, что он теперь слегка недолюбливает меня. Особенно последнее время он от меня отошёл. И я даже отчасти могу это извинить…— Это правда, что Иван — Сашин жених? — брякнул я и мучительно покраснел. Наставник искоса глянул на меня, еле заметно улыбнулся.

  • Империя Хама   Глава 36

    ПЯТНИЦА, 24 АВГУСТА36В пятницу посреди моего последнего урока в аудиторию вошёл Васса, директор школы, и попросил меня после уроков зайти к нему в кабинет.Васса был немолодым и респектабельным гомосексуалистом: тип людей, в наше время довольно частый. (Замечу в скобках, что в Империи Хама есть сейчас тенденция на государственные посты назначать именно респектабельных гомосексуалистов: они послушны, трудолюбивы, предсказуемы, они, как могут, держат себя в форме и оттого не так быстро старятся, как обычные мужчины, которые к тридцати-сорока годам уже представляют из себя бесформенные туши. Наконец, они любят в своих партнёрах не только тело, и оттого легче прочих переживают «кризис тридцатилетних». Да-да, «голубые» скоро, воистину, станут оплотом нации!) Повинуясь традиции, он красил веки и губы, на этом его инаковость и заканчивалась. Несмотря на мужской пол, все повадки нашего директора были словно у старомо

  • Империя Хама   Глава 37

    37Едва вышел из туалета, как нос к носу я столкнулся с Тиной!Мы замерли в коридоре, смотря друг на друга.— Что ты мне скажешь? — собрался я, наконец. Тина медленно помотала головой.— Ничего, — ответила она незнакомым мне голосом. — Ты очень испугал меня, Несс. Весь день, весь вечер мне потом было неспокойно от твоего… заклинания. Боже мой! Зачем, кто придумывает эту нелепость? Разве так разговаривают молодые люди между собой? Отчего она увидела его в гробу? Скажи, Несс, — она, как и директор, схватила меня за руку, — он в самом деле умер?Я вновь аккуратно выудил свою руку. Тина горько покривила губы, но всё стояла, всё не сводила с меня глаз.— Я не знаю, кто ты, Несс, — негромко проговорила она. — Ты, наверное, колдун, который смущает честных людей своими заклинаниями и не даёт им покоя. Бог мой, в тебе же нет ничего: есть и выше, и энергичней, и ласковей,

Latest chapter

  • Империя Хама   Глава 84

    84Вечером того дня, когда наш самолёт вылетел из Новосибирска, до города долетели первые ракеты с ядерным боезарядом. В семидневной войне Российская империя перестала существовать. Воистину, мы сами находились на волосок от гибели.В монастыре Ват Суан Мок Сергей Теофилович быстро сошёлся с настоятелем и через месяц был командирован в маленькую удалённую обитель Ват Путта Бен для её обустройства. Перед уходом он отдал нам на хранение несколько образов, ранее бывших на иконостасе Крипты.Михаил Петрович, отличный художник, написал и новые.* * *…Завершая свою историю, я пытаюсь отодвинуть её от себя и взглянуть на неё издали, беспристрастными глазами. Моё изложение восьми дней из жизни Свободного Союза — ни самое полное, ни, конечно, самое лучшее. Я, простой инструктор истории, не был вхож в элиту антихристианского общества, ни разу не посетил Христианию, и, вероятно, глазами генерала Liberatio Mundi или высокопоставленн

  • Империя Хама   Глава 83

    83Потянулись тоскливые дни. Михей потребовал принести нам Свод законов Российской империи (дали без возражений) и однажды, листая, воскликнул:— Эврика! «Духовные лица, произведённые в сан согласно традициям своей религии, за исключением “свободного католичества”, не могут быть задерживаемы без предъявления обвинения»!— Сергей Теофилович! — тут же оживился я. — Неужели вы не можете произвести нас… в дьяконов, скажем?Наставник развёл руками, грустно улыбаясь.— Я не архиепископ…— А в… буддийских монахов?— И это не могу. На церемонии должны присутствовать, как минимум, четыре полных монаха, не считая знатока Учения, который её проводит.— А в буддийских послушников?— Два монаха должны быть свидетелями…— А в кого-нибудь ещё ниже рангом? — не отставал я.Сергей Теофилович за

  • Империя Хама   Глава 82

    82В это сложно поверить, но до восточной границы Свободного Союза мы добрались почти без приключений. Впрочем, у Империи Хама были тогда другие заботы. Международная обстановка накалялась, и голоса в пользу войны раздавались всё громче.Мы перешли границу Российской империи пешком, ночью. Почти сразу же мы были арестованы пограничниками и отправлены в одно из отделений полиции Екатеринбурга.Не предъявляя нам обвинения, офицеры контрразведки Российской империи специальным автомобилем «этапировали» нас в Новосибирск, где нам отвели чуть более просторную камеру.Начались допросы.Следователь Татищев (в чине штабс-капитана) был вежлив, осторожен, мягок. Нам не угрожали, не кричали на нас, даже и речи не шло об избиениях или пытках. Более того, нам (неслыханная вольность для арестованных) вернули наши личные вещи, предварительно осмотрев их. (Впрочем, у Михея отобрали кривой нож, и он долго сокрушался по этому поводу.) Относи

  • Империя Хама   Глава 81

    81Мы ехали днём и ночью, останавливаясь только для того, чтобы забежать в придорожное кафе или магазин (каждый раз уходили только двое, двое оставались в фургоне). За рулём попеременно сидели то Михей, то Михаил Петрович. Ему на руку укрепили «браслет» пастора, а я, скрывая отвращение, должен был, на случай проверок со стороны дорожной полиции, залезть в платье «сестры Справедливости». (Михаилу Петровичу предлагать этот опыт никто из нас даже не решился, и то: засунуть телёнка в женский чулок было бы проще.) Меньше всего хотелось этого маскарада — с другой стороны, любой маскарад помогает забыться…О Саше мы не говорили.Спали тоже попеременно, и однажды ночью я проснулся на узкой трясущейся лавке фургона оттого, что понял: по моим щекам непрерывно бегут слёзы. Кажется, я даже застонал, как ни пытался удержать этот стон, как ни сжимал губы.Сергей Теофилович, в темноте еле различимый (свет в салоне мы не

  • Империя Хама   Глава 80

    80Сигналами и сочным русским трёхэтажным матом «святой сестры» фургон прокладывал себе дорогу через толпу.Я оглянулся назад. В салоне были только Михаил Петрович и Сергей Теофилович.— Где Иван? — спросил я, едва мы выехали на свободную улицу.— Мне почём знать, — огрызнулся Дед Михей. — Нянька я ему, што ль? Улетела птица в неведомы края.— Подумай, Михей Павлович: ведь ему невыносимо осознавать свою невольную вину перед Аней и быть с нами рядом, — тихо произнёс наставник за моей спиной. — Он прочитал её письмо. Может быть, он ушёл навстречу подвигу. Или падению... Но будем верить в лучшее.— А… Нэри?— И она ушла, — вздохнул Сергей Теофилович. — И про неё, Нестор, тоже не знаем, куда. Как, собственно, не знаем, откуда она явилась. Она оставила послание, которое мы вскроем перед границей Российской империи.— Сергей

  • Империя Хама   Глава 79

    79Литургия продолжилась. Десяток человек после этого, не вынесшие мерзости и адского ужаса зрелища, встали со своих мест и вышли через обычный вход. Я был среди них. Служба безопасности не пыталась нас задерживать, агенты оцепенели, жадно раскрыв глаза происходящему. Да, такое нечасто увидишь!Подкашивающимися ногами я добрёл до проезжей части — и вздрогнул, когда прямо над моим ухом прозвучал острый сигнал клаксона.Не может быть! Чёрный фургон похоронного бюро «Последний путь», наш старый знакомец! Дед Михей, в трещащем по швам платье «суки Господней», из которого нелепо торчали его волосатые руки, высунулся из окошка.— Сигай в кабину, живо! — завопил он. — Поехали!

  • Империя Хама   Глава 78

    СРЕДА, ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ АВГУСТА78Гигантская толпа собралась на площади перед храмом Христа Спасителя. Люди в нетерпении задирали головы к огромным уличным стереоэкранам, которые должны были транслировать литургию в прямом эфире, толкались, перешучивались, бранились, шумно дышали, распаляясь мыслью о сладком зрелище, будто нечаянно прижимались друг к другу поближе…Но Саша, в накидке «царицы Ыгыпетьской» шла гордо, прямо, царственно держа голову, и её — пропускали, перед ней — расступались.На входе работали три поста службы безопасности, и мы выбрали молодого африканца, понадеявшись, что тот недавно прибыл в Москву и не слышал нашумевшей истории о Лиме. Чернокожий юноша широко осклабился, проведя считывающее устройство над Сашиным запястьем.— Добро пожаловать, ваше преподобие, — поприветствовал он Сашу. — И вам, ваше преподобие, — сухо обронил он мне, надевшему &l

  • Империя Хама   Глава 77

    77Сергей Теофилович в своей келье читал древнюю Кхуддака-никаю, увидев нас, с удивлением поднял глаза и медленно закрыл книгу.— Вы всё-таки решили настаивать сегодня на заупокойном обряде? — спросил он.— Нет, — ответила Саша, прикусив губу (кажется, она была готова и расплакаться, и рассмеяться). — На венчальном, батюшка.* * *…Обряд венчания завершился, а никто не расходился, и даже с места никто не сдвинулся. Все стояли и смотрели на нас, безмолвно, пронзительно, и мне сжало сердце благодарностью и мýкой.— Идите, — шепнул наставник, наконец.И едва не на цыпочках мы вышли из храма Крипты, а все продолжали стоять, глядя нам вслед....Меня удивила землянка Саши (западная, бывший армейский дот). Я, думая прямолинейно и несколько наивно (что всегда свойственно молодости), ожидал увидеть в жилище председателя голые бетонные стены и пол, мишень для метания н

  • Империя Хама   Глава 76

    76Мы вышли из Крипты и действительно пошли по лесу. Саша, к моему изумлению, надела лёгкую белую блузку. Была она в ней так хороша, что я и посмотреть на неё боялся — оттого сразу начал хрипловато выкладывать то, что знал:— Лима сказала мне, что девушки будут с трибун бросать букеты. О н попросит выйти ту, чей букет ему понравится. Здесь есть несколько сложностей. Во-первых, служба безопасности на входе будет считывать метки и отнимет букеты у всех, кто не является жрицей или дивой.— Что за беда! — беспечно отозвалась Саша. — У нас же есть её браслет, «царицы Ыгыпетьской», как говорит Дед Михей. Нет худа без добра. Но с букетом ты меня действительно огорчил. Разве может букет полевых цветов от скромной партизанки соперничать с роскошными тепличными розами этих высокопоставленных блудниц? Неужели на самом деле придётся метать нож с трибуны? Больно уж это ненадёжно, и слишком обидно будет промахнуться, пра

DMCA.com Protection Status