Глава 28

28

Мы нашли старый могильный памятник со столиком и двумя узкими скамьями вокруг стола, на которые и присели.

— Зачем рядом с памятником этот столик? — спросил я.

— Раньше люди приходили к могиле и здесь же п о м и н а л и, — отозвалась Саша. — В этом было немало язычества, но было и хорошее в этом обряде. Память — драгоценное свойство человека, и, может быть, именно она, память, а не интеллект отличает человека от животных. Разве лисы или лошади не умны? Но у них нет коллективной памяти. Сейчас люди боятся смерти, они равнодушны к своим покойникам, и к своей истории тоже равнодушны. Вот отчего кладбища — превосходное место для разговоров…

— Об истории?

— И об истории тоже.

— Расскажи мне об истории, Саша. Я хочу знать больше об Иоанне-Павле Третьем, о первых днях Понтифика… обо всём.

Александра поставила ноги на скамейку, обхватив их руками, и, помолчав, начала рассказывать. Едва ли сейчас я вспомню каждое её слово, да это и не нужно: я передаю её рассказ своими словами, ведь смысл важней оборотов речи.

[ПОСЛЕДНИЙ ПАПА РИМСКИЙ]

— К 2045 году, когда появились первые публичные растлевалища, которые сейчас называют «клубами свободы», когда Мондиаль состряпал свою омерзительную книжку и провозгласил сексуальную вседозволенность, не осталось и следа от прежнего благополучного мира, от «старой доброй Европы».

Ещё в далёком 2012 году, сто лет назад, из Европейского Союза вышли Греция и Венгрия. Через три года за ней последовали Португалия и Италия, обременённые своими долгами, в 2021 году — Испания. Европейские политики делали всё, чтобы сохранить Евросоюз хотя бы в сокращённом виде, но в 2025 году от него отделилась Чехия, вслед за Чехией — Словакия, Польша… и дальше распад Евросоюза был только вопросом времени. Норвегия, Швеция, Дания и Финляндия в 2030 году образовали Скандинавский союз. Он просуществовал 11 лет и к 2041 году распался. Страны Европы вернулись к национальным валютам. Появились, кое-где, даже региональные, даже «местечковые» деньги.

Но это уже не спасало положения. Все двадцатые и тридцатые годы прошлого века мир был болен таким экономическим кризисом, по сравнению с которым даже так называемая Великая американская депрессия позапрошлого, XX, века была просто легким недомоганием. Большие города заполнили армии воинствующих безработных, которые громили витрины магазинов, а затем эти магазины грабили, унося с собой не только батон хлеба или банку фасоли, но и дорогую технику, и ювелирные украшения. Те, кого не уволили, отчаянно цеплялись за своё место, а по дороге из офиса домой и из дома в офис дрожали за свою жизнь. Невиданную прибыль получали торговцы оружием, полиция не справлялась со своей работой, возросло число массовых убийств и самоубийств. Те, у кого имелись хоть какие-то сбережения, стремились вырваться из городов, купить участок земли, обнести тот высокой стеной и жить в своём «имении» натуральным хозяйством. Росло население монастырей и высота монастырских стен.

Ты спросишь: откуда взялось это всё? От обычной человеческой жадности и жажды наживы, Нестор, от неё, которая ещё в XIV веке изобрела новый механизм порабощения: банки, кредит, спекуляции. Здесь я должна сделать важное отступление в духе Карла Маркса. Про Маркса ты не слышал, конечно? Немудрено.

Любой банк — это контора ростовщика, и работает он очень просто. Представь себе, что в начале года в банк приходят заимодавец и ссудополучатель. Проще говоря, тот у кого есть деньги, и тот, кому они нужны. Первый кладёт на накопительный счёт деньги — сотню либро, скажем, — второй оформляет кредит на ту же сумму. Деньги заимодавца банк берёт и отдаёт ссудополучателю. Через год тот вернёт банку сто пятьдесят либро, его кредитор получит сто десять, а разницу — сорок либро — банк положит в свой карман.

Я рассказываю очень простые и наивные вещи, известные тебе с пятого класса. Или как это сейчас называется: с «уровня-пять»? Но от своей простоты они не перестают быть к-р-и-ч-а-щ-е н-е-с-п-р-а-в-е-д-л-и-в-ы-м-и! Ведь для того, чтобы отдать кредит, честный человек должен усиленно трудиться и в чём-то себя ограничить. Часть его труда, в денежном смысле, пойдёт в карман богачу, не ударившему палец о палец, часть — банкиру. Вот и выходит, что банк есть механизм порабощения честных — жадными. В конце концов, недаром же Христос осудил ростовщиков! Мало называться христианином, надо им быть. И если уж быть кем-то, то быть до конца. Вот и свидетельство — само существование банков — того, что и раньше из христиан десятая часть, наверное, была христианами, не больше. Понимаешь, о чём я?

Но даже и кроме Христа, помимо морали, механизм этот — ненадёжный, шаткий, опасный. Уже в ХХ веке очень мало осталось честных людей, на фоне тех, кто хотел получить лёгкие деньги. Представь себе, что в конце года получатель кредита его не вернёт! И что делать тогда? Во время óно должников сажали в долговую тюрьму — но весь мир давно вырос «из этой дикости». А ещё когда-то уходило с молотка их, должников, имущество — но в США строительные корпорации впервые «продавили» закон о том, что, к примеру, купленный в кредит дом продан быть не может, если он для человека — единственное жильё. А ведь можно взять кредит — и скрыться. Положим, для гражданина это непросто, но ведь фирмы тоже берут кредиты, и искусственно обанкротить фирму, набив свои карманы деньгами, — на это находились умельцы. Вот и более сложная схема родилась: жадные эксплуатируют честных, а бесчестные — жадных.

— Так и поделом жадным!

— Слишком простое рассуждение, Нестор. Страдают, в итоге, всегда труженики. On n’ tue qu’ les innocents. [Убивают лишь невинных — фр.] Вроде бы нет беды в том, что разорится горстка богачей… Но беда на самом деле велика. Ведь и предприятия для роста производства, для борьбы за рынки сбыта всё чаще берут ссуды, кредиты. Что, например, такое акции, как не коллективный кредит от акционеров? И вдруг, пусть даже не по вине директора, отдать кредит не выходит, предприятие закрывается, оборудование распродаётся. А ведь на предприятии трудятся люди, те отцы и матери, которым нужно кормить своих детей!

Но и среди обманутых кредиторов — не «акулы капитализма». Акулы всегда выплывут. Вот человек, надеясь на спокойную старость после многих лет тяжёлого труда, принёс свои деньги в пенсионный фонд, да хоть и в банк. И первому, и второму нужно сделать так, чтобы накопления вкладчиков росли. Для этого кредитуется подающее надежды предприятие, в форме ли прямых ссуд, инвестиций или покупки акций. Надежды оборачиваются мыльным пузырём, а обманутыми окажутся те несчастные старики и старухи, которые положили деньги на счёт в банке, даже не зная о его рискованных спекуляциях.

И, казалось бы, решение проблемы — такое простое! Достаточно кое-кому бросить очень дурную привычку жить в долг, особенно если долг сделан покупками вещей, без которых может обойтись человек! Достаточно другим перестать хотеть делать деньги из воздуха, не ударив палец о палец! Достаточно третьим отказаться расширять производство не очень нужных вещей и гнаться за кредитами «на развитие», высунув язык! Но для таких простых решений нужна человеческая порядочность, нужно чувство чести, нужен кругозор больший, чем у владельца кабака. Не соединяются порядочность и алчность, честь и жажда наживы.

На этом закончена экономическая лекция, и прости, что тебя утомила. Хоть и утомительно было меня слушать…

— Да нет же!

— …А очень важно как следует понимать некоторые вещи. Я возвращаюсь к состоянию мира.

В 2020 году Страна басков заявила, что отделяется от Испании, Шотландия немного позже откололась от Великобритании, а баварцы со всей немецкой серьёзностью вышли из состава Германии и образовали «Свободное государство Баварию», с собственной армией и валютой. Помимо баварской марки, уже больше десятка региональных валют было на территории республики.

Арабский мир тоже кипел как котёл.

Вспыхнувшая в 2022 году война Соединённых Штатов Америки с Ираном оказалась невероятно кровопролитной. Иран к тому времени успел-таки изготовить ядерное оружие, и пара атомных бомб всё же упала на Америку. (Именно бомб, а не ракет, работали по старинке.) Разъярённые американцы обрушили на Иран всю свою военную мощь, разрушая до основания города, ведя войну с невиданной жестокостью, не щадя гражданских, женщин и детей. Но патриотический порыв, который охватил было всю страну, уже к 2025 заметно ослаб. «Точечными» ядерными ударами оказались задеты Сирия и Афганистан, и они вступили в войну на стороне Ирана. (Сирия не простила американцам «своей», точней, развязанной американскими руками революции 2013 года!) Война требовала огромных расходов, меж тем весь арабский мир втайне рукоплескал иранцам и готов был вливать в их жилы полноводные финансовые реки. Руководство США оказалось в очень неприятном положении: вести войну «до победного конца» означало обескровить свою собственную страну. Вести её иначе было невозможно: пока хоть один иранский мужчина, хоть один десятилетний мальчишка, хоть одна древняя старуха оставались в живых, оставались и смертники, готовые с обочины дороги броситься под боевую машину пехоты и жизнью заплатить за десяток жизней гяуров.

— Неужели так велика была ненависть к американцам? — пробормотал я.

— Да, — холодно подтвердила Александра. — А разве растлители детей внушают большую любовь? Я имею в виду духовных растлителей. Не говорю уже о тех жертвах, которые американцы понесли от «пятой колонны»: арабов, живущих в Америке. Из них каждый второй был готов стать мучеником в битве против неверных. Война завершилась в 2030 году — территория трёх арабских стран была выжжена дотла, не осталось, пожалуй, ни одного целого здания. Но и в Америке дело обстояло немногим лучше.

Америка распадалась на глазах. Ещё во время войны, в 2027 году, американский штат Алабама объявил о сепаратном мире и своём выходе из США. Первый президент независимой Алабамы, Джей Би Браун, был убит, но это ничем не спасло положения. Североамериканские штаты, или Эн-Эй-Эс [North-American States], ещё как-то держались вместе, а на юге всякий штат хотел жить своей жизнью. Европейский хаос воцарился и в Америке, но здесь будто увеличенный огромной лупой. Негры воевали с белыми, бедные — с богатыми, горожане — с фермерами, и человеческая жизнь стала цениться ровно столько, сколько ценилась на заре этой нации, когда единственным аргументом в споре двух «джентльменов» становился револьвер.

Что же до России, то Россия к тридцатым годам пережила экономический рассвет, так что старая Европа завидовала России. А к шестидесятым страна демонстрировала внешнему миру видимость благополучия, но никакого особого благополучия уже не ощущалось. Вполне искренние и благородные усилия высшего руководства страны снова, после успешных реформ десятых годов, начали увязать увязали в равнодушии чиновников и эгоизме крупных предпринимателей, как копыта лошади в болоте. Росло озлобление бедных против богатых. Официальное православие вызывало раздражение. «Гражданское общество», некогда такое сильное, умелое, пристально следившее через множество организаций за всеми сферами жизни, от судов до распределения бюджетных денег, постепенно охладевало к своим задачам. Общественный совет по контролю за содержанием теле- и радиовещания стал крайне непопулярен и в один день тихо скончался. Общество распадалось на множество сообществ, от гомосексуалистов до матерей-одиночек, от любителей марихуаны до любителей Пушкина, каждое сообщество жило своими интересами и знать не хотело о прочих. Преступность тоже выросла. А интеллигенция, как часто бывает, предавалась интеллектуальным играм на пороховой бочке.

Под невероятным давлением общественности Бразилия, Индия, Великобритания, Германия, Франция, Япония и Россия в тридцатые годы XXI века принимают суровый налог на роскошь, а также налог на финансовые спекуляции. У правительств оказываются дополнительные деньги, но что делать с этими деньгами, никто толком не знает. Пробуют направить их «на оздоровление экономики», то есть на развитие предприятий. Предприятия, получившие государственную поддержку, жиреют на глазах, превращаясь из тощих заморышей в энергичных акул капитализма, немедленно включаются в спекуляции и заваливают рынки не очен нужным товаром, то есть порождают новые волны кризиса. «Довольно! — вопит разъярённое население. — Наше терпение иссякло! Хватит экспериментов! Хватит кормить жирных котов! Отдайте эти деньги нам! Это — наши деньги!» И правители вынуждены выплачивать социальные пособия, плодя армии безработных тунеядцев. Речь — только о странах, где сохранилась хотя бы видимость законности и порядка, а не о тех, где по дорогам шастают банды вооружённых субъектов в поисках новых жертв, и пускай, как сказал мой тёзка Александр Блок, пускай невинность за углом наивно молит о пощаде!

А в 2045 году, напомню, появились первые публичные растлевалища, в России, кстати, тоже, хотя здесь долгое время были подпольными. Но, думаю, именно они определили угасание гражданского общества. Бесплатный бордель оказался куда интереснее политических споров за полночь и забот о судьбах страны. Пусть кто-нибудь поумней, так и быть, управляет нами, а взамен оставит нам наши «простые радости» — вот таким было общее настроение.

И вот тогда те светлые силы, что бодрствуют над безумным человечеством, предприняли героическое усилие, чтобы хоть как-то исправить положение.

Новым римским папой после смерти Пия XIV должен был стать синьор Франческо Скарлатти, невыразительный и недалёкий старик, подобный своему предшественнику, всем удобный. Но вот, по какому-то чудесному произволению, курия оказывается бессильной, препятствия падают, клеветники замолкают, Скарлатти сам устраняется от предлагаемой чести и на папский престол возводится — невиданное дело! — удивительно популярный, но невероятно молодой, всего лишь тридцатипятилетний кардинал, выходец с западной Украины. В миру некогда Иван Богданович Тимошенко, он берёт себе имя Иоанна-Павла III, в воспоминание о своём предшественнике, Иоанне-Павле II, который тоже был совершенно незаурядной личностью. Достаточно сказать, что Иоанн-Павел II покаялся за грехи инквизиции и впервые протянул руку дружбы «нехристианским» народам и их верам. Или сказать, что после смерти его причислили к лику блаженных, единодушным, горячим порывом, а ведь не так просто это делается.

Первые два месяца понтификата Иван Богданович проводит в Альпах, в итальянской деревушке Ла Висай на границе с Францией. Официальная версия гласит, что Его Святейшество поправляет своё здоровье.

На самом деле, уединившись в горной хижине всего лишь с одним молчаливым слугой, Иоанн-Павел III ведёт неравный бой. Некто решительно вторгается в его сознание и велит ему взять на себя огромное бремя, и-с-п-р-а-в-и-т-ь х-р-и-с-т-и-а-н-с-к-и-й м-и-р. Наместник Петра противится этой воле: он молод, он немудр, грешен, слаб, он, наконец, не хочет! Тщетно. Да, ты не очень силён, не очень чист, отвечает ему голос, но из всех, кто может возложить на себя тиару, ты — лучший. Не желать тебе — невозможно. Не желающий предаст веру. Мужайся.

И он мужается.

Вернувшись из своего двухмесячного затвора, Иоанн-Павел III публикует статью «Возвращение ко Христу», которая заставляет и рядовых католиков, и светских правителей распахнуть рот от изумления.

С суровой проповедью первосвященник обрушивается на общество, в погоне за прибылью забывшее Христа. Быть христианином и спекулянтом, и развратником, и трусом-соглашателем — невозможно. Но его проповедь не остаётся только духовной. Первосвященник предлагает новый экономический путь, который единственно может спасти Европу и весь мир от гибели в безумии. Этот путь, «христианский социализм», заключается в добровольном бескорыстном труде на благо другого. Помоги нуждающемуся и не требуй ничего взамен. Это для начала — но могут быть и другие решения…

И римский папа находит другие решения.

Не успела ещё паства переварить его статью, как, через полгода, он публикует очень интересную книгу под названием «Христианская модель экономики». Книга вызовет на лицах политиков и бизнесменов всего мира только скептические ухмылки — но нужно помнить, что мудрые идеи почти всегда вызывают такие ухмылки. Постараюсь пересказать тебе эти идеи вкратце.

Идеальное общество, общество Христа, говорит первосвященник, есть общество б-е-з-д-е-н-е-ж-н-о-е и к-о-м-м-у-н-и-с-т-и-ч-е-с-к-о-е (кто бы мог подумать!), частной собственности в нём нет, благá, если человек их достоин, получаются б-е-з-в-о-з-м-е-з-д-н-о, а любой труд совершается д-о-б-р-о-в-о-л-ь-н-о, по голосу совести, из осознания того, что если каждый не будет трудиться, то общество рухнет. Но нравственное состояние человека ещё слишком далеко до всеобщей христианской коммуны. Нельзя одним прыжком перескочить пропасть от жадности мира в XXI веке до бескорыстия первых христиан. Нужны промежуточные ступени. И такой ступенью мог бы стать о-т-к-а-з о-т б-а-н-к-о-в-с-к-о-й с-и-с-т-е-м-ы в е-ё т-е-п-е-р-е-ш-н-е-м в-и-д е.

Вовсе без банков, как накопителей денег, обойтись, увы, нельзя. Кредиты нужны не только неумным подросткам, которые хотят поразить подругу новым авто, но и честным фермерам, например. Но именно поэтому кредит кредиту рознь, и нельзя выйти из затяжной экономической болезни, если не внести в экономику измерение н р а в с т в е н н о с т и, пусть только в узком аспекте п-о-л-ь-з_ы д-л я о-б-щ-е-с-т-в-а.

Отчего бы специальной комиссии не рассматривать каждого соискателя кредита? И не одну его платёжеспособность рассматривать, а изучать, на что пойдут ссуженные деньги? Отчего нельзя установить р а з н ы е проценты по кредитам для того, кто строит церковь или больницу и для того, кто производит сковородки, для того, кому как воздух нужен дом для детей и для того, кто хочет купить яхту? Не только можно, но и н у ж н о сделать так. (Кстати, в России конца десятых годов XXI, ещё при Владимире Путине, выдающемся русском президенте, это уже было сделано.) Да, эта мера не даст моментального эффекта, и с эгоистической точки зрения отдельного банка она вовсе бессмысленна. Но ничуть она не бессмысленна, ведь уже одна эта разница в проценте оздоровит жизнь общества, для которого сковородки для миллионов граждан важней яхт для одиночек, а больницы ещё важнее сковородок. А воспитательное значение разве стóит забывать?

Банкиры вопят о том, что теряют свои сверхприбыли? Так давайте вообще откажемся от частных банков, а вместо них учредим единый государственный банк! Если же в будущем государствам суждено распасться на множество независимых городских и сельских общин, место государственного банка займут муниципальные.

Откуда возьмёт деньги этот банк? Частично — из собираемых налогов, частично — из низкопроцентных государственных займов у населения, или даже вовсе из добровольных б е с п р о ц е н т н ы х вкладов.

Но какой же дурак добровольно отдаст на время свои лишние деньги, если не рассчитывает в итоге получить прибыль? Дурак — не отдаст, и жадина не отдаст тоже, но отдаст человек честный, пекущийся об общем благе.

И дальше: ведь к вопросу невозврата кредитов специально созданная комиссия государственных служащих тоже может подходить по-разному! Долг того, кто взял деньги на постройку больницы, моста, храма, да хотя бы дома для своей многодетной семьи, кто действительно построил их, можно вовсе п р о с т и т ь. (В каких насмешливых кисло-сладких улыбках расплылись банкиры, услышав идею!) Торговца-одиночку можно ограничить в правах (запретить ездить за границу, водить автомобиль) или возложить на него бóльшее налоговое бремя, так, чтобы в итоге взыскать долг принудительным образом. Частные банки не могли это делать, но ведь государство это сделать — вправе! А недалёкого потребителя роскошных псевдоблаг — его нужно и вовсе наказать, может быть даже — временным лишением свободы, чтобы в заключении он свой долг — отработал. Настолько это было ново и дико для общества, цветущего на гнили безнаказанной человеческой похоти и жадности, что, доходя до этого места, если вообще доходили, директора корпораций просто стонали, и уже давно объявили бы автора сумасшедшим, если бы не то досадное обстоятельство, что автор — папа римский!

Ещё одна идея «Христианской модели экономики», идея простая, как всё гениальное: полный отказ от «электронных» денег. Отказ от денег бумажных, условных, ничем не обеспеченных. Переход, на первом этапе, к монетам из драгоценных металлов. (Так, кстати, поступила Швейцария в двадцатых годах XXI века.) А затем (или сразу, как альтернатива золотой монете) — м н о г о в а л ю т н а я система. Система, при которой в каждом городском квартале, даже каждой деревне должна появиться с в о я валюта, строго определённое число денежных знаков, достаточное для жизни города или деревни.

Приезжий может обменять единую валюту на местную, чтобы совершать в городе покупки или вести дела, но уезжая, он обязан совершить обратный обмен. Сам обмен производится только местной администрацией, за которой установлен общественный контроль. Жители деревни, в отличие от приезжих, обменять общие деньги на местные не имеют права. И сама единая валюта покупательной силы н-е и-м-е-е-т. Казалось бы, ненужное усложнение. Но нет! Не усложнение, а благо! Раньше жадный и богатый спекулянт, приехав в маленькую деревушку, мог скупить половину её домов, запереть их и уехать в столицу, чтобы дальше перепродавать домá на рынке недвижимости. Мог построить поблизости завод межнациональной корпорации и эксплуатировать труд крестьян. А сейчас никто не продаст ему просто так своего дóма. И закабалить местных жителей на фабрике не получится. За какие деньги? За местные? Но на что местному жителю так много местных денег, если нигде, кроме этой деревни, они не действуют? За единую валюту? Но тут она не имеет покупательной силы.

Да и вообще, говорит наместник святого Петра, желательно совсем отказаться от единой валюты и заменить её натуральным обменом. Те, кто производят не товары, а услуги (учителя, врачи, нотариусы), в обмен на вещи выдают расписки с обязательством посвятить предъявителю расписки, скажем, час своего труда. Города могут обмениваться между собой продуктами своих предприятий. Деревня городу в обмен на технику — отдавать продукты сельхозпроизводства. То же — и для одиночек. Если в городок из соседнего приехал родственник кого-то из местных, то, конечно, он найдёт у близких и стол и кров. Если приезжий — торговец, пусть сразу едет не с пустыми руками. Если он — артист, может он дать концерт, если учёный — прочитать лекцию. Если его посещение важно, то местная власть найдёт возможность содержать его б*******о. А если он — турист, желающий поваляться на местном побережье, ничего не делая, то… то пусть обращается в крупную туристическую фирму, а вообще-то для праздных туристов в новом мире не очень много места: каждый должен, в меру сил, трудиться.

Была в книге, кроме того, идея разукрупнения предприятий и университетов: вместо одной корпорации-монстра — десяток меньших, затем сотня и тысяча маленьких. Идея отказа от принявшей масштабы болезни межнациональной торговли и безумной концентрации страны на одном, «конкурентоспособном» производстве, которая приводит к пагубной зависимости жизни простых людей от мировых спекулянтов. Идея полной экономической самостоятельности вначале страны, затем каждого региона, затем каждого поселения, которое превратилось бы, таким образом, в город-государство или в «деревню-государство», с обязательным администратором, врачом, учителем, священником и полицейским. Идея «банка» общих вещей, пользоваться которыми безвозмездно мог бы каждый житель деревни или городка. Идея «оплаты работой», когда каждый, кто отдал общине час безвозмездного труда, мог бы тоже рассчитывать на безвозмездную часовую работу в свою пользу. Идея обмена, через расписки, трудочасов на вещи, вещей на трудочасы, час работы библиотекаря — на час работы учителя или администратора… Иоанн-Павел III в самом конце книги пояснил, что он всё-таки — не вполне прагматик, что он не столько предлагает непогрешимые ответы, сколько приглашает христианских экономистов к честной дискуссии, к поиску выхода!

Увы, честной дискуссии не получалось. Отзывы на «Христианскую модель экономики» оказались неоднозначны, но уж, конечно, хвалебных было мало, даже католики стеснялись хвалить, а те, кто хвалил, скорей порочил книгу глупостью своих похвал. Кто-то с долей иронии назвал её новым «Капиталом» и подивился, отчего над папским дворцом ещё не реет красный флаг, кто-то заявил, что книга пахнет средневековьем и реалиям сегодняшнего мира совсем не отвечает, что бесконечно наивно даже для папы римского в XXI веке тосковать о феодальной раздробленности, кто-то просто определил автора как прекраснодушного мечтателя, кто-то и вовсе намекал, что не будь автор главой католичества, не постеснялись бы они обозвать его творение полным бредом. Увы, ни один политик из уст Иоанна-Павла III идеи «христианского социализма» не воспринял всерьёз! Даже церковники всего мира крутили пальцем у виска…

Но на защиту первосвященника и его провозвестия неожиданно встала молодёжь. Молодёжь не могла закрыть банки или изменить проценты по кредитам, она могла только — бескорыстно трудиться. Новый римский папа оказался удивительно симпатичен молодым: своим дружелюбием, умением просто говорить на сложные темы и, главное, своей неподкупной искренностью, своим подлинным горением, настоящей болью о судьбах мира. Как грибы после дождя, по всему миру возникают организации католических юношей и девушек. В некоторых странах они называются «иоаннитами», во вторых — «братьями Христовыми», в третьих — «новыми францисканцами». Почему францисканцами? Потому, что святой Франциск Ассизский для папы Иоанна-Павла III был любимейшим святым. В своих дневниках Святейший даже оставил глухие намёки на то, что именно его, Франциска, голос он слышал все дни своего затвора. Намёки, но не прямые утверждения. Из скромности ли он поступил так? Или просто боялся, что ошибается, ведь про тот, духовный мир, ничего нельзя знать достоверно?

Иоанниты идут в больницы, дома престарелых, школы и детские сады. Юноши организуют «отряды католического ополчения», которые патрулируют города, порой эффективней полицейских. Идут они и в церкви. Этой новой молодёжи нужен не только новый папа. Ей нужны новые священники, умные, талантливые, открытые, честные, а не унылые старые гомосексуалисты, жующие невнятную богословскую жвачку. Молодёжь требует — и папа идёт навстречу молодёжи, вызывая взрыв энтузиазма. Он предлагает кардинальную реформу, разрешая священникам женитьбу и постановляя только четыре меры, которые необходимы и достаточны для объявления человека пастором католической церкви.

Это — публичная защита дипломной работы или публичные дебаты на богословскую тему, которые позволяют каждому убедиться, что кандидат разбирается в богословии.

Это — публичное объявление общины о согласии признать кандидата своим пастором.

Это — полугодовой затвор, который кандидат должен провести в чтении священных писаний и молитве, для обогащения своих знаний и нравственного усовершенствования.

Наконец, это — искус, про который ни один кандидат не знает, когда этот искус совершится и от кого он придёт; искус, который должен обнаружить, больше ли в человеке любви или равнодушия, смирения или самолюбования, смелости или трусости, самоотверженности или эгоизма.

В жилы церкви вливается новая кровь: честных и достойных служителей Христа. Начинаниям папы рукоплещут Италия, Испания, Бавария, Польша, вся Латинская Америка.

В России, к вящему неудовольствию православной церкви, растёт число католиков. Появляются и так называемые младоправославные, которые желают сохранить традиционную обрядность, но принять новый, католический церковный устав и распространить способ поставления священства на православных иереев. На службы этих «новых иереев», что совершаются порой прямо на квартирах, пожилые женщины, конечно, не ходят, но они собирают молодёжь, эти литургии.

Итальянские власти относятся к неудобным проповедям нового папы с неудовольствием, угрожают церкви репрессиями, хотят было объявить «католическую милицию» вне закона. Но вот чудо! — итальянская мафия заявляет, что станет за «Отца» горой, а те, кто будут совать падре палки в колёса, пусть готовятся иметь дело с ребятами в полосатых костюмах.

Иоанн-Павел III не остаётся в границах традиционных католических стран. Он, вопреки неистовому сопротивлению патриархата, летит в Москву и заключает с московским патриархом «союз сердца» (видимо, патриарх Пантелеймон в последний момент понимает, что дальновидней, выгодней заключить этот союз, чем отказаться от него и таким образом растерять всю паству). Русская православная церковь после долгих колебаний и двух всероссийских соборов даже соглашается рукоположить некоторых (но не всех) иереев, избранных «по новым обычаям», ведь иначе, тонко намекает папа, Рим готов рассматривать их в качестве к а т о л и ч е с к и х пасторов и этим простым жестом уменьшить на несколько десятков тысяч число верующих православных. Только этот последний намёк и перевешивает чашу весов.

Римский первосвященник идёт ещё дальше, он встречается с Его Святейшеством Далай-ламой XV и заключает с ним такой же «сердечный союз», объявляя каждого буддиста «братом христианину». (Поразительно, что с духовным лидером Тибета ему удалось договориться быстрее, чем с собратьями по вере! Хотя так ли уж это поразительно?) Отныне всякому христианину не возбраняется поклоняться Будде, чтя в нём, конечно, не Бога, а великого учителя нравственности, а буддистам дозволяется, оставаясь буддистами, соприсутствовать мессе. Кажется, папа обсуждал и возможность для буддистов принимать причастие, но тут уж всё его окружение буквально завопило, протестуя! Но и в таком виде этот новый союз вызвал огромное негодование традиционного священства, как христианского, так и учителей некоторых буддийских школ. Десяток заговорщиков (среди которых — восемь епископов и два кардинала, которые к тому времени ещё существуют, одновременно с уже появившимися новыми иерархами, так называемыми предстоятелями) собираются после этого в Женеве на тайное совещание, где решают объявить Иоанна-Павла III антипапой и избрать из своей среды «настоящего». Так они и делают, но новоизбранный не имеет никакого авторитета, он доживает свои дни королём в изгнании, этаким благородным безземельным идальго, который переезжает от одной консервативной общины к другой и везде, встречаемый и провожаемый почтительными вздохами, жалуется на равнодушие мира, впавшего в новомодную ересь.

И бóльшее, и более интересное делается. В последние годы жизни Иоанн-Павел III создаёт на территории папского дворца первое в своём роде, уникальное учреждение для теологического образования. Называется оно «Содружество духовных академий». Это «Содружество» представляет собой просто большое здание, в котором одновременно находятся учебные заведения для священства религий, вступивших в «Союз сердца», а именно католическая академия, православная семинария, лютеранский и буддийский институты. Имелся и англиканский класс. (Баптисты участвовать отказались.) Каждое из учреждений и в денежном отношении, и в отношении своей учебной политики полностью самостоятельно. Правда, когда я говорю «учреждение», это слово звучит чуть несоразмерно: римский папа особенно настаивал, чтобы педагогический состав каждого такого богословского колледжа был максимально небольшим: от трёх до пяти, ну, максимум, до семи преподавателей, так, чтобы всех студентов колледжа можно было поместить в одной аудитории. Сами аудитории были, кстати, огромными: ведь папский дворец же использовался! (Кардиналы и монахи шарахались от новых студентов, как от чумы, и между собой судачили о том, что Святейший уж очень либерален, уж очень он расшаркивается перед «всей этой дрянью» — ох, не к добру!) И набивались учебные залы под завязку. Ты спросишь, а как же принимать экзаменам трём преподавателям у целой сотни студентов? Отвечу: а чего невозможного? Студенты распускались на каникулы, и составлялся график сдачи устных экзаменов. Сессия шла целый месяц, поэтому не чаще раза в год её устраивали. А большее внимание уделялось квалификационным работам, защита их совершалась публично, сам Святейший присутствовал на ней, не пренебрегая и «иноверцами», и сам тратил целые дни на разработку учебных тем, планов занятий, расписания для католиков, пренебрегая «основными» обязанностями. Но что для духовного лидера основное, а что нет? Он для себя открыл огромный, важный смысл в том, чтобы стать дирижёром этого разноголосого, крикливого оркестра из гордых и независимых музыкантов.

Да, ведь смысл размещения духовных школ разных вер под одной крышей заключался не только в воспитании терпимости. (Лишь того, кто находится за морем, можно без зазрения совести назвать сектантом, а того, кто в соседнем классе, попробуй ещё назови.) И не только в живом межрелигиозном взаимодействии, ведь студенты разных вер встречались в одном общежитии, одном дворе, одной столовой, дружили, ссорились, мирились, влюблялись… (Первосвященник предложил широко открыть двери для студентов женского пола. Даже вопрос о женском священстве в католичестве начал осторожно обсуждаться, хотя сам Иоанн-Павел III был сторонником традиционного взгляда. Но, по крайней мере, решено было, что женщина имеет право исполнять диаконское служение, так, как это было в первых веках христианства.)

Смысл «Содружества академий» был в том, чтобы протянуть друг другу руки в вопросах догматики! Мудро рассуждал римский папа, что тот, кто лишь заочно спорит со своим оппонентом, не избежит искушения облить его грязью, но тот, кто видит оппонента каждый день, кто всякий день говорит с ним, глядя ему глаза в глаза, тот, при всей своей церковной ограниченности, вынужден условиями обучения видеть в иноверце человека, тоже, как и он, устремлённого к общему благу — тот способен, рано или поздно, найти точки соприкосновения и даже примирения вер, те драгоценные точки, что станут опорой настоящего, не чета теперешнему, вселенского «Союза религий»! И нужно сказать, что уже, уже стала эта работа приносить свои плоды, хотя, конечно, не всё шло гладко. Приглашённые (из соседней, через стенку, академии) педагоги читали спецкурсы по другим верам, устраивались дебаты, готовилось коллективное заявление об общности основных положений догматики великих религий. Второе «Содружество академий» было открыто в Берлине. Опыт этот Иоанн-Павел III желал перенести на всю Европу. Увы, он успел очень немногое…

Строятся новые школы и больницы, поощряется новая, гуманная педагогика, выдаются католические стипендии — учителям, гранты — писателям и поэтам, которые в век всеобщего безверия и равнодушия не боятся проповедовать нравственные ценности, не боятся называть либеральную демократию — лицемерием, а гомосексуализм — болезнью. Говоря иными словами, христианский мир переживает обновление. Увы, не рассвет — это только безоблачный, ласковый закат перед грозной ночной бурей.

И вот тогда, в конце шестидесятых годов XXI века, впервые даёт о себе знать Антихрист.