30
До западной окраины города (станция «Истра») мы добрались на метро, причём, по просьбе Саши, ехали в разных поездах, с отрывом в десять минут. Камеры слежения бодрствуют всегда, не стоит давать лишних шансов возможным охотникам. Правда, турникет прошли вместе, приобнявшись (я жестоко смутился).
— Как ты проходишь турникет без меня? — поинтересовался я. Девушка улыбнулась.
— Обычно я прошу какого-нибудь паренька заплатить за меня, обещая ему скорые радости.
— А потом?
— Ухожу.
— А если он не отпускает и настаивает на скорых радостях? Показываешь ему нож?
— Совсем не обязательно — серьёзно ответила Александра. — Можно просто ударить ребром ладони у основания шеи.
Как ни была она серьёзна, я расхохотался, услышав этот рецепт, да и она не удержалась от смеха.
За квартал перед границей города Саша остановилась, попросила меня вытянуть вперёд правую руку и защёлкнула на моём запястье тяжёлый, будто свинцовый браслет.
— Ты стал невидим для аппаратуры слежения, — пояснила она. — Ты временно у м е р, Нестор. Живым к нам входить нельзя.
Я пробурчал что-то неопределённое.
Ещё несколько сотен шагов — и мы оказались перед невысокой изгородью с четырьмя рядами проводом между столбами.
— Стой! — остановила меня девушка. — Они под напряжением.
— Зачем? — поразился я.
— Говорят, чтобы не пускать в город диких зверей. А ты сам как думаешь, зачем?
Пройдя метров триста вдоль изгороди, мы пробрались под ней по глубокой канаве, скрытой кустарником (или это был искусственный ров?).
Саша сняла сандалии и пошла босиком.
— Я тоже должен так сделать? — спросил я. Она невозмутимо пожала плечами.
— Как знаешь. А вообще не советую: придётся потом надевать ботинки на грязные ноги, да и с непривычки сложно.
За городом она как-то отошла, посветлела, размягчилась: её движения стали свободней, легче, на лице появилась улыбка.
Мы прошли пару километров слегка заболоченным лугом и вошли в лес. Сердце моё учащённо забилось: до того я не был в лесу ни разу в жизни.
— Дыши, дыши, — негромко проговорила Саша. — Где ты в городе найдёшь такое чудо, бедный мой, несчастный парёнек! Прости: тебе, наверное, неприятно, что я тебя называю пареньком?
Я, копируя её, пожал плечами.
— Как знаешь. А вообще не советую: придётся каждый раз извиняться, да и с непривычки сложно.
Девушка фыркнула коротким смешком.
Дорога постепенно пошла в гору — и мы упёрлись в стену из густого кустарника.
— Уже, — тихо сказала Саша. — Это — внешнее ограждение. Сразу за ним — ров, но сверху он прикрыт и присыпан землёй, ты его не увидишь, пока в него не провалишься. Иди за мной, осторожно.
Аккуратно она повела меня вдоль стены из колючего кустарника. Справа встала такая же, проход оказался узким.
В одном месте Саша остановилась и указала мне на белый камешек на дороге. Через семьдесят сантиметров лежал ещё один, и отмечали они, оказывается, волчью яму.
— Шагай смелей, не бойся! — подбодрила она меня.
Ещё одна волчья яма, которую нужно было перешагнуть — и мы упёрлись в огромную мёртвую ель.
— А дальше как? — пробормотал я. Саша, наклонившись, ухватилась за «сучок» у самой земли и подняла вверх створку откидной двери, сработанную так искусно, что сложно было её обнаружить.
Мы прошли через широкое и высокое дупло, перепрыгнули через замаскированный «ров» девяностосантиметровой ширины (по правде говоря, прыгал я, а Саша просто перешагнула) — и вот стояли в холмистой роще, берёзовой. Впрочем, заметил я среди деревьев и пару ёлочек, и, к своему удивлению, яблоню.
— Крипту сложно обнаружить с воздуха, — пояснила моя провожатая. — Деревья. Летом листва, а зимой снег на ветвях. Даже если приглядываться, увидишь только эти холмики… Южный, северный и западный — бывшие армейские доты. Долговременные огневые точки. Когда основатель Крипты открыл это место, они были ещё в сносном состоянии. В северном доте теперь живёт Михаил Петрович, в южном — Иван. А в центре когда-то был выкопан блиндаж, но брёвна за полтора века, конечно, сгнили, мы его восстанавливали… И неплохо, как видишь, восстановили! Или ты не видишь? Ещё лучше! Зверям сюда не пробраться. А ведь их стало теперь больше: люди уезжают в города, деревень почти не осталось, агропредприятиям при «интенсивном» способе хозяйствования не нужно так много земли, вот леса и разрастаются… И человеку — тоже не пройти, если он не знает, как идти. Бывает, правда, что приходят любопытные ротозеи, тычутся во внешнюю ограду… На деревьях Дед Михей развесил специальные свистульки, когда дует ветер — они завывают волком. Кстати, настоящие волки здесь тоже водятся, но из наших только Анетта их боится. Я своими глазами как-то видела, как наш наставник, присев на корточки, о чём-то «беседовал» с волком, который от него был в трёх метрах. Если нет волков, мы и сами подвоем, и тогда любители природы бегут со всех ног. За всё время был единственный случай, когда один тип, видимо, биолог, как-то сумел перешагнуть через волчьи ямы (он щупал перед собой почву палкой), пролез через дупло и вышел в Крипту. Случилось это ночью. Мы посвистели — «по-нашему» он не откликнулся, тогда и поняли, что чужак. Повыли — нет, не испугали! Бродил здесь, чесал затылок… Тогда Дед Михей взлохматил бородёнку, засунул в неё пару шишек, помазал лицо сажей, надел свою овчину мехом наружу — да и вылез из-под земли. И сказал биологу: я, мол, леший, здешних краёв хозяин, так что дуй ты, господин учёный, отсюда подобру-поздорову, пока твои кишки на ветках не висят…
Я невольно улыбнулся.
В десятке метров от нас заливисто просвистела какая-то птица.
— Это… соловей? — беспомощно спросил я. Вместо ответа Саша сложила губы и тоже свистнула, но иначе, однообразно, протяжно.
— Соловей, соловей, — пробормотала она, пряча улыбку. — Соловей Михаил Петрович… Пойдём, не копошись! — Сделав пару десятков шагов, она неожиданным движением подняла и отбросила в сторону целый куст, который, оказывается, не рос из земли, а просто лежал на ней. За кустом открылись деревянные ступени, спускающиеся в землянку. — Прошу вас, господин учитель! — произнесла девушка насмешливо, но с неожиданной теплотой в голосе.
31Бревенчатые стены, большая металлическая печь, массивные балки потолка. Потолок был высоким (метра три). Столько же «зал» насчитывал в ширину, а в длину, пожалуй, втрое больше. Впрочем, помещение было разделено завесой на две неравные части: бóльшую западную, куда мы спустились, и мéньшую восточную. Длинный деревянный стол, ничем не покрытый. Пять масляных лампад, дающих неяркий свет (боюсь, что такое архаичное освещение я тоже видел впервые в жизни). За столом — три женщины, считая Сашу, и четверо мужчин. Или пятеро, вместе со мной? Вошёл ли я сам в число «товарищей»?Собравшиеся молчали, моя проводница не спешила меня представлять.Я оглядел их лица: внимательные, зоркие, чуть насмешливые глаза, но не враждебные, и, в любом случае, не равнодушные.— Слушайте, почему большинство из вас — в сером или в чёрном? — вдруг как-то само выговорилось у меня первое, что пришло на ум. Ст
32Узкий коридор из алтаря через четыре метра привёл нас в другую землянку.— Да у вас тут целый посёлок! — не удержался я от восклицания. Мой спутник улыбнулся.В небольшой, едва ли более девяти квадратных метров, землянке наставника оказалась очень простая мебель: деревянные кровать, стол, табурет. Впрочем, на стене висели иконы на ткани в виде длинных свитков. Одна изображала Христа. Другая икона представляла стоящего святого в одежде, подобной древнеримской, с чашей в руке, с бесстрастным и умудрённым выражением лица.— Справа — Христос, — пояснил Сергей Теофилович. — Слева — Учитель богов и людей, Благословенный Будда. — Он перехватил мой вопросительный взгляд. — Ты хочешь спросить, кто я по вероисповеданию, Нестор?Я кивнул.— Я принадлежу к вере, которая равно чтит и Того, и Другого, — произнёс наставник, присаживаясь на свою кровать и указывая мне место н
33[ПОСЛЕДНИЙ ЕССЕЙ]— В Новом Завете нет ни одного упоминания о нас, хотя и существует апокрифическое Евангелие от ессеев, одно из тех четырёхсот евангелий, которые римская церковь посчитала слишком… опасными. Благовествование это содержит подлинные слова Христа, но те слова, которые верующим третьего или четвёртого века от Рождества было, пожалуй, рано слышать. Слова оправдания плоти. Нет, не в смысле сегодняшнего торжества сексуальности, а в смысле внимания человека к своему телу, признания его благим. Для надвигающейся аскетической эры эти прекрасные слова приходились не ко времени: внимание к телу для людей, ещё так тесно привязанных к телесному, тогда выродилось бы в язычество, и поэтому я не могу осудить церковь, исключившую Евангелие от ессеев из числа канонических. Но и дурного о нас в Новом Завете нет ни слова: полное, абсолютное молчание, а ведь даже о саддукеях, которые были вполне искренними и неглупыми людьми, Хрис
34— Сергей Теофилович, — смущённо пробормотал я, — так это же значит, что вы… и буддийские обряды совершаете тоже?Наставник наклонил голову, подтверждая.— Впрочем, «обряды» — это громко сказано во множественном числе. Скорей, единственный обряд, — прибавил он.— Но… — отчего-то остро смущала меня, глупца, идея законности, и я всё спрашивал. — Но, простите меня, ради Бога, есть ли у вас… такое право? И как один и тот же человек может быть одновременно и христианским священником, и буддийским ламой? То есть… я понимаю ваше право в одно и то же время быть христианином и буддистом. Но ведь быть христианином ещё не означает быть иереем! И быть буддистом ещё не означает быть ламой! Или я ошибаюсь?Сергей Теофилович слегка улыбнулся.— Какой раз я слышу этот вопрос… О нравственном праве ты спрашиваешь, Нестор, или о праве по ц
35Мы некоторое время шли молча. Меня сковывала робость: я понимал теперь, отчего община замолкала при одном слове этого человека, в котором, даром что ему было лишь сорок семь лет, мне виделся современник Христа. Всё же я собрался с мужеством и спросил:— Кто станет ессеем после вашей смерти, учитель?— Я ещё не решил, — не сразу ответил мой спутник. — Возможно, когда-нибудь им будет Иван. Из всей общины он, пожалуй, к этому наиболее талантлив. Конечно, если не считать Нэри, но ведь Нэри не говорит… И Саша тоже очень умна, но Саша — не священнослужитель, а воин, кшатрий. У Ивана есть некий мистический дар. Правда, мне кажется, что он теперь слегка недолюбливает меня. Особенно последнее время он от меня отошёл. И я даже отчасти могу это извинить…— Это правда, что Иван — Сашин жених? — брякнул я и мучительно покраснел. Наставник искоса глянул на меня, еле заметно улыбнулся.
ПЯТНИЦА, 24 АВГУСТА36В пятницу посреди моего последнего урока в аудиторию вошёл Васса, директор школы, и попросил меня после уроков зайти к нему в кабинет.Васса был немолодым и респектабельным гомосексуалистом: тип людей, в наше время довольно частый. (Замечу в скобках, что в Империи Хама есть сейчас тенденция на государственные посты назначать именно респектабельных гомосексуалистов: они послушны, трудолюбивы, предсказуемы, они, как могут, держат себя в форме и оттого не так быстро старятся, как обычные мужчины, которые к тридцати-сорока годам уже представляют из себя бесформенные туши. Наконец, они любят в своих партнёрах не только тело, и оттого легче прочих переживают «кризис тридцатилетних». Да-да, «голубые» скоро, воистину, станут оплотом нации!) Повинуясь традиции, он красил веки и губы, на этом его инаковость и заканчивалась. Несмотря на мужской пол, все повадки нашего директора были словно у старомо
37Едва вышел из туалета, как нос к носу я столкнулся с Тиной!Мы замерли в коридоре, смотря друг на друга.— Что ты мне скажешь? — собрался я, наконец. Тина медленно помотала головой.— Ничего, — ответила она незнакомым мне голосом. — Ты очень испугал меня, Несс. Весь день, весь вечер мне потом было неспокойно от твоего… заклинания. Боже мой! Зачем, кто придумывает эту нелепость? Разве так разговаривают молодые люди между собой? Отчего она увидела его в гробу? Скажи, Несс, — она, как и директор, схватила меня за руку, — он в самом деле умер?Я вновь аккуратно выудил свою руку. Тина горько покривила губы, но всё стояла, всё не сводила с меня глаз.— Я не знаю, кто ты, Несс, — негромко проговорила она. — Ты, наверное, колдун, который смущает честных людей своими заклинаниями и не даёт им покоя. Бог мой, в тебе же нет ничего: есть и выше, и энергичней, и ласковей,
38…И на улице я замер как вкопанный, когда увидел Сашу у калитки в школьной ограде.Я обрадовался — и сразу за этим жестоко смутился, вспоминая вчерашний разговор с Сергеем Теофиловичем.— Я тебя… вас не ждал, — пробормотал я вместо приветствия. — Я… даже не знаю, стоит ли нам теперь так часто видеться, Саша.Девушка внимательно, пристально, почти сурово посмотрела мне в глаза. Выглядела она уставшей, нерадостной, даже не очень хорошенькой. Под глазами обозначились тени. Мучительная мысль о том, что такая она мне ещё дороже.— Это тебе Иван сказал? — спросила Александра, в конце концов.— Нет… — растерялся я. — Это мне сказал Сергей Теофилович… Да я и сам понял… Исходя из того, что…Саша неприязненно скривилась, как-то брезгливо махнула рукой.— А, ну всех вас… Мне умирать через пять дней, а вы всё
84Вечером того дня, когда наш самолёт вылетел из Новосибирска, до города долетели первые ракеты с ядерным боезарядом. В семидневной войне Российская империя перестала существовать. Воистину, мы сами находились на волосок от гибели.В монастыре Ват Суан Мок Сергей Теофилович быстро сошёлся с настоятелем и через месяц был командирован в маленькую удалённую обитель Ват Путта Бен для её обустройства. Перед уходом он отдал нам на хранение несколько образов, ранее бывших на иконостасе Крипты.Михаил Петрович, отличный художник, написал и новые.* * *…Завершая свою историю, я пытаюсь отодвинуть её от себя и взглянуть на неё издали, беспристрастными глазами. Моё изложение восьми дней из жизни Свободного Союза — ни самое полное, ни, конечно, самое лучшее. Я, простой инструктор истории, не был вхож в элиту антихристианского общества, ни разу не посетил Христианию, и, вероятно, глазами генерала Liberatio Mundi или высокопоставленн
83Потянулись тоскливые дни. Михей потребовал принести нам Свод законов Российской империи (дали без возражений) и однажды, листая, воскликнул:— Эврика! «Духовные лица, произведённые в сан согласно традициям своей религии, за исключением “свободного католичества”, не могут быть задерживаемы без предъявления обвинения»!— Сергей Теофилович! — тут же оживился я. — Неужели вы не можете произвести нас… в дьяконов, скажем?Наставник развёл руками, грустно улыбаясь.— Я не архиепископ…— А в… буддийских монахов?— И это не могу. На церемонии должны присутствовать, как минимум, четыре полных монаха, не считая знатока Учения, который её проводит.— А в буддийских послушников?— Два монаха должны быть свидетелями…— А в кого-нибудь ещё ниже рангом? — не отставал я.Сергей Теофилович за
82В это сложно поверить, но до восточной границы Свободного Союза мы добрались почти без приключений. Впрочем, у Империи Хама были тогда другие заботы. Международная обстановка накалялась, и голоса в пользу войны раздавались всё громче.Мы перешли границу Российской империи пешком, ночью. Почти сразу же мы были арестованы пограничниками и отправлены в одно из отделений полиции Екатеринбурга.Не предъявляя нам обвинения, офицеры контрразведки Российской империи специальным автомобилем «этапировали» нас в Новосибирск, где нам отвели чуть более просторную камеру.Начались допросы.Следователь Татищев (в чине штабс-капитана) был вежлив, осторожен, мягок. Нам не угрожали, не кричали на нас, даже и речи не шло об избиениях или пытках. Более того, нам (неслыханная вольность для арестованных) вернули наши личные вещи, предварительно осмотрев их. (Впрочем, у Михея отобрали кривой нож, и он долго сокрушался по этому поводу.) Относи
81Мы ехали днём и ночью, останавливаясь только для того, чтобы забежать в придорожное кафе или магазин (каждый раз уходили только двое, двое оставались в фургоне). За рулём попеременно сидели то Михей, то Михаил Петрович. Ему на руку укрепили «браслет» пастора, а я, скрывая отвращение, должен был, на случай проверок со стороны дорожной полиции, залезть в платье «сестры Справедливости». (Михаилу Петровичу предлагать этот опыт никто из нас даже не решился, и то: засунуть телёнка в женский чулок было бы проще.) Меньше всего хотелось этого маскарада — с другой стороны, любой маскарад помогает забыться…О Саше мы не говорили.Спали тоже попеременно, и однажды ночью я проснулся на узкой трясущейся лавке фургона оттого, что понял: по моим щекам непрерывно бегут слёзы. Кажется, я даже застонал, как ни пытался удержать этот стон, как ни сжимал губы.Сергей Теофилович, в темноте еле различимый (свет в салоне мы не
80Сигналами и сочным русским трёхэтажным матом «святой сестры» фургон прокладывал себе дорогу через толпу.Я оглянулся назад. В салоне были только Михаил Петрович и Сергей Теофилович.— Где Иван? — спросил я, едва мы выехали на свободную улицу.— Мне почём знать, — огрызнулся Дед Михей. — Нянька я ему, што ль? Улетела птица в неведомы края.— Подумай, Михей Павлович: ведь ему невыносимо осознавать свою невольную вину перед Аней и быть с нами рядом, — тихо произнёс наставник за моей спиной. — Он прочитал её письмо. Может быть, он ушёл навстречу подвигу. Или падению... Но будем верить в лучшее.— А… Нэри?— И она ушла, — вздохнул Сергей Теофилович. — И про неё, Нестор, тоже не знаем, куда. Как, собственно, не знаем, откуда она явилась. Она оставила послание, которое мы вскроем перед границей Российской империи.— Сергей
79Литургия продолжилась. Десяток человек после этого, не вынесшие мерзости и адского ужаса зрелища, встали со своих мест и вышли через обычный вход. Я был среди них. Служба безопасности не пыталась нас задерживать, агенты оцепенели, жадно раскрыв глаза происходящему. Да, такое нечасто увидишь!Подкашивающимися ногами я добрёл до проезжей части — и вздрогнул, когда прямо над моим ухом прозвучал острый сигнал клаксона.Не может быть! Чёрный фургон похоронного бюро «Последний путь», наш старый знакомец! Дед Михей, в трещащем по швам платье «суки Господней», из которого нелепо торчали его волосатые руки, высунулся из окошка.— Сигай в кабину, живо! — завопил он. — Поехали!
СРЕДА, ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ АВГУСТА78Гигантская толпа собралась на площади перед храмом Христа Спасителя. Люди в нетерпении задирали головы к огромным уличным стереоэкранам, которые должны были транслировать литургию в прямом эфире, толкались, перешучивались, бранились, шумно дышали, распаляясь мыслью о сладком зрелище, будто нечаянно прижимались друг к другу поближе…Но Саша, в накидке «царицы Ыгыпетьской» шла гордо, прямо, царственно держа голову, и её — пропускали, перед ней — расступались.На входе работали три поста службы безопасности, и мы выбрали молодого африканца, понадеявшись, что тот недавно прибыл в Москву и не слышал нашумевшей истории о Лиме. Чернокожий юноша широко осклабился, проведя считывающее устройство над Сашиным запястьем.— Добро пожаловать, ваше преподобие, — поприветствовал он Сашу. — И вам, ваше преподобие, — сухо обронил он мне, надевшему &l
77Сергей Теофилович в своей келье читал древнюю Кхуддака-никаю, увидев нас, с удивлением поднял глаза и медленно закрыл книгу.— Вы всё-таки решили настаивать сегодня на заупокойном обряде? — спросил он.— Нет, — ответила Саша, прикусив губу (кажется, она была готова и расплакаться, и рассмеяться). — На венчальном, батюшка.* * *…Обряд венчания завершился, а никто не расходился, и даже с места никто не сдвинулся. Все стояли и смотрели на нас, безмолвно, пронзительно, и мне сжало сердце благодарностью и мýкой.— Идите, — шепнул наставник, наконец.И едва не на цыпочках мы вышли из храма Крипты, а все продолжали стоять, глядя нам вслед....Меня удивила землянка Саши (западная, бывший армейский дот). Я, думая прямолинейно и несколько наивно (что всегда свойственно молодости), ожидал увидеть в жилище председателя голые бетонные стены и пол, мишень для метания н
76Мы вышли из Крипты и действительно пошли по лесу. Саша, к моему изумлению, надела лёгкую белую блузку. Была она в ней так хороша, что я и посмотреть на неё боялся — оттого сразу начал хрипловато выкладывать то, что знал:— Лима сказала мне, что девушки будут с трибун бросать букеты. О н попросит выйти ту, чей букет ему понравится. Здесь есть несколько сложностей. Во-первых, служба безопасности на входе будет считывать метки и отнимет букеты у всех, кто не является жрицей или дивой.— Что за беда! — беспечно отозвалась Саша. — У нас же есть её браслет, «царицы Ыгыпетьской», как говорит Дед Михей. Нет худа без добра. Но с букетом ты меня действительно огорчил. Разве может букет полевых цветов от скромной партизанки соперничать с роскошными тепличными розами этих высокопоставленных блудниц? Неужели на самом деле придётся метать нож с трибуны? Больно уж это ненадёжно, и слишком обидно будет промахнуться, пра