Небо было глубоким, синим, а море отливало в бирюзу. Негромкий шелест звал сбежать вниз по ступеням. Туда, где волны лизали покатые валуны.
Непонятно отчего эту террасу называют «Лазурной», если она отделана белым, в серых прожилках, мрамором.
Я понюхала бледно-золотистую жидкость в бокале – пахло яблоками. На вкус напиток был сладким, а язык и небо защекотали пузырьки, как у игристых вин.
Сестра колдуна сейчас выглядела еще лучше, чем утром. И платье у нее было еще роскошнее. Я в своем сером, служаночьем, рядом с ней смотрелась совсем никчемной.
Элвин и разговаривал с ней так, словно меня нет рядом – пустое место. А я, помня о своем обещании, молчала и скучала. Интересно, если я выскользну и спущусь к морю, кто-нибудь заметит?
Мэй наколола оливку крохотной двузубой вилкой и положила в рот. Потом покосилась на мага:
– Я прямо не узнаю своего братика. Возвращать какого-то олуха в лоно семьи по просьбе крестьянки!
Дальнейший спектакль я наблюдал из первого ряда, сидя на той самой ветке, которую Хейдрун так любезно освободила.Спектакль состоял из двух периодически сменявшихся мизансцен: «Элли бегает за козой» и «Элли бегает от козы». Поначалу девчонка еще пыталась на бегу призвать Хейдрун к порядку, потом молчала, сберегая силы. А Хейдрун выныривала то тут, то там, мерзенько блеяла и грозила острыми золотыми рогами. Элли каждый раз пугалась и визжала. Короче, всем было весело, включая меня.Наконец, девушка в бессилии плюхнулась на землю.– Ненавижу эту козу! – простонала она.– Я бы на твоем месте не говорил подобного вслух, – предупредил я. – Хейдрун фантастически злопамятна.– Думаете, она понимает?– Я абсолютно уверен, что она понимает человеческую речь лучше некоторых людей. А не говорит только для того, чтобы ее не заставили вести себя прилично.Как бы подтверждая мои слов
Это было как свист ветра над ухом. Негромкий, но противный. И в ту же минуту Хейдрун рухнула на траву и задергалась, безуспешно пытаясь вырваться из невидимой сети.– Ну вот – сейчас завяжу узлы, и дои ее хоть весь день, – услышала я насмешливый голос.Маг приближался, на ходу сматывая в клубок невидимую нитку.– Пусти ее немедленно!– Не говори ерунды. Отпущу – потом не найдешь, – он подмигнул. – Ловко ты ее отвлекла.Я аж задохнулась от возмущения. Так нельзя! Это же подлость какая-то! Хейдрун мне доверилась, а теперь получается, что я ее обманула.– Я не отвлекала!– Да какая разница? Или тебя мучает чувство вины перед козой?Мне ужасно захотелось стукнуть колдуна, чтобы он убрался со своей непрошенной помощью.Он подошел и встал совсем рядом.– Думаешь, она позволила бы себя подоить просто так? Гриска с два.Металлические пальцы на левой
У девушки задрожали губы, и мне стало совестно. Подшучивать над ней сейчас – все равно что бить калеку или ребенка. Ни удовольствия, ни интереса, да еще и чувствуешь себя последним мерзавцем.Когда она часто-часто заморгала, я понял, что еще немного и окажусь в одной комнате с двумя рыдающими женщинами. Даже с моим талантом портить всем настроение как-то чересчур. Поэтому я потряс сестренку за плечо.– Чего тебе еще надо, Элвин? – прошипела она.– Желание.– А что, ты уже придумал?– Похоже на то.Я снова взглянул на Элли. Она из последних сил сдерживала слезы.К грискам все! Почему девчонка должна страдать, если ее дружок – любитель нечестной игры?– Хоть ты и хотела заставить меня подоить Хейдрун, я не буду отвечать тебе той же монетой, – начал я.– Откуда ты это знаешь?! – возмущенно завопила Мэй. – Почему ты все время читаешь мои мысли?&n
Он погладил меня по волосам.– Тс-с-с… Не при Саймоне же!– Глаза бы мои на нее не глядели, – услышала я голос брата. – Все зло в этом мире от сестер.Гад он все-таки! Сбежал, оставил нас всех, а теперь еще и жалуется.Я не стала этого говорить. Только вцепилась в мага и заплакала еще горше. Уже от обиды.– Знаешь, я терпеть не могу утешать плачущих женщин, – хмыкнул он над ухом. И снова погладил меня по голове.– Во-во! Всегда они так. То пилят, то ноют. Пусть тебя по ночам мучает совесть за то, что ты сделал, колдун.Это же неправда!Я аж задохнулась от несправедливости его слов! Что за гадство?! Когда я его пилила? Получается, мы же и виноваты, что он сбежал и бросил нас?!…ну да – маменька постоянно нудит и все делает по-своему. Но она же так со всеми. Хотя… с Саймоном чаще, да. Так ведь он мужчина и наследник. Вот маменька и помогает ему прин
Все было напрасно, потому что мы проиграли тяжбу.Бывший священник, которого приволок дядя Грегори, поклялся в суде, что был лишен сана, когда проводил свадебный обряд над моими родителями. И мать разом из почтенной вдовы превратилась в стареющую содержанку, а мы все – в горстку бастардов.Как будто этого было мало, дядя – великий мастер пачкать все, к чему притрагивается – изящно намекнул в своей речи, что я – вообще не дочь своего отца. Мол, и внешне непохожа, и разум мой блуждает в тумане, а у Майтлтонов всегда было отменное душевное здоровье, да и мало ли с кем могла крутить шашни актриска из разеннского бродячего театра до того, как ей посчастливилось подцепить стареющего аристократа?Он давно распускает мерзкие слухи. Я не знаю, как противостоять им, поэтому пытаюсь делать вид, что выше подобных гадостей. Дядя – искусник мешать правду с ложью и делать скользкие намеки. Я и правда пошла в мать. Но насчет “отменного душевн
– Последняя подпись – вот здесь, граф. Вы уверены, что не хотите оформить бумаги по стандартной процедуре?– Нет. Спрячьте его! Видят боги, я люблю своих детей. Даже Элисон, хотя, кажется, Грегори прав и она – кукушонок. Не знаю, за что они меня так ненавидят. Я был хорошим отцом, Томас. Я не заслужил этого!– Конечно, граф.– И я останусь хорошим отцом. Выполню свой долг перед семьей. Спрячьте его, Томас! Хорошо спрячьте и не доставайте, пока не услышите о моей смерти!– Хорошо, граф.– Куда? Куда вы его кладете? Разве это надежный тайник?– Это шкатулка-головоломка. Ее невозможно открыть, если не знать ключа. В ней я храню самые ценные бумаги.– Ее слишком легко украсть!– Не волнуйтесь, шкатулка хранится в тайнике в моем кабинете. О его существовании и тем более расположении не знает н
В огромном зале сумрачно и пусто. Тяжелые портьеры скрадывают и без того скудный свет зимнего солнца. Блики свечей играют на полированной столешнице – настолько огромной, что на ней можно было бы станцевать вальс.Традиция. Совет фэйри заседает при свечах.Стол слишком велик для жалких трех десятков сиятельных фэйри. За ним с легкостью уместилось бы и несколько сотен. Но стол тоже традиция. Все присутствующие равны друг перед другом. Место судьи во главе – лишь признание его авторитета, дань уважения…Я бросаю короткий взгляд в его сторону. Князь Церы бесстрастен. Худой, жилистый, с орлиным носом, лысым черепом и подрагивающей кожаной пленкой, прикрывающей третий глаз на лбу, он сегодня воплощенное правосудие.Идет пятый день Малого совета.Нет, напускное безразличие князей и танов не обманет меня. В зале повисло грозовое напряжение, предчувствие беды, ожидание первого рокочущего удара.Ленивые, внешне равнодушные взгляды
Земля под ногами зашаталась. Мой самый страшный страх – оказаться безумицей во власти бреда. В тщетной надежде я вглядывалась в честное лицо Бакерсона, ища на нем подтверждение своей правоты. И не находила. Он сидел рядом – весь сочувствие и вежливый интерес, за которым прячется скука.– Но как же так… не может быть! Я точно знаю… Он говорил. Про шкатулку-головоломку. Которую вы спрятали в тайник. Вот в этом кабинете!Шкатулку я особенно хорошо разглядела. Из темного дерева, инкрустация белым камнем и вся расписана странными символами, как на моем кольце с Терри. Встречу – ни с чем не спутаю.Стряпчий развел руками:– Шкатулки, головоломки, тайники… Леди, я вас уверяю – обычные дела о наследстве совершенно лишены подобной романтики, – он подался вперед и перешел на доверительный шепот. – Простите, мисс Элисон. Вы ведь старшая среди детей графа? Это не у вас ли иногда бывают припадки?
Элисон– Элисон.Я не повернулась.– Элисон, не надо, – кровать чуть скрипнула и прогнулась под его весом. Сел рядом.Я лежала, отвернувшись к стенке, подтянув согнутые колени к подбородку. Совершенно неприличная для молодой леди поза. И плевать.Руки мягко легли на плечи. Обнимая. Поддерживая.– Лучше бы вы оставили меня там, – голос звучал, как чужой – глухой и безжизненный.– Не лучше.– Все из-за меня. Я несу только боль и смерть тем, кого люблю.– Это судьба. Ее не изменить.Я упрямо стиснула колечко. Можно сколько угодно тереть его и кричать “Терри”, никто не придет. Просто кольцо.Терри семь лет был моим другом, братом, товарищем по играм, наставником, защитником и утешителем. Он пришел, когда в моей памяти впервые появились лакуны, черные дыры с шелестящими, осыпающимися краями – я боялась не то, что заглядывать
Франческа лежала на алтаре, раскинув руки. Платье из алого, как кровь, бархата мягкими складками спускалось до земли. Голова запрокинута, обнажая беззащитную шею с черной полоской ошейника. Каштановые кудри разметались блестящей волной по ковру изо мха и веток.Она выглядела невредимой. Спящей. Беззащитной.…бывало, я засиживался до утра, и она засыпала одна – ровно в такой позе, словно обозначая свои границы и желание спать в одиночестве. Но стоило мне лечь рядом, как Франческа поворачивалась набок. Не просыпаясь, подползала ближе, чтобы положить голову плечо. Я обнимал ее – осторожно и нежно, чтобы не разбудить. Тихий ритм ее дыхания, теплая щека на плече, мягкое руно волос под пальцами – все это было так просто, обыденно и правильно.Никогда не говорил сеньорите об этом, но я любил смотреть, как она спит…Я с чувством выругался, больше от облегчения. И только со второго взгляда заметил, как сквозь черное сукно плаща прор
– Куда-то торопитесь, драгоценные мои? Невежливо уходить из гостей не попрощавшись, – граф стоял, лениво облокотившись на дверной косяк. В руках он вертел тяжелый бронзовый шар размером с яблоко. – Элисон, не хочешь представить мне своего друга?– Нет.Я и моргнуть не успела, как Рэндольф оказался около Блудсворда. Слитная атака с двух рук была бы великолепна, не столкнись мечи с невидимым защитным полем. Короткий электрический разряд отбросил фэйри на пару ярдов от мага.– Жаль. Люблю знать, что писать на могиле, – горбун огладил “яблоко”. – А мне даже нравится, как все складывается. Устроим милый вечер на троих. Посмотрим, как ты отреагируешь, когда я начну отрезать кусочки от твоего приятеля.С этими словами Блудсворд оторвался от дверного косяка и пошел прямо на меня. Он не торопился, уверенный, что я никуда не денусь. Рэндольф еще хватал ртом воздух и тряс головой, пытаясь подняться. Я цапнула пер
– Дориан?! – я не слышу своего голоса. Губы бесполезно шевелятся, а звука нет. И нет сил оторвать взгляд от кровавой раны от птичьего клюва чуть ниже ключицы. По всему телу мага виднеется множество подобных отметин – от едва зарубцевавшихся, покрытых влажной корочкой до давнишних белых шрамов.В каких бы преступлениях ни был виновен этот несчастный, он не заслуживает такого. Никто в мире не заслуживает такого!– Сколько времени прошло, леди?– Десять лет, – отвечаю я против своей воли.Перед лицом его страданий все мои заботы кажутся ничтожными. Но я не могу не задать вопрос, который терзал меня так долго!– Зачем вы сделали это Дориан?Я не уточняю, что «это», но бывший маг и так понимает меня. Его смех, как треск сучьев под ногами:– Мы хотели бессмертия. Да-да, мы получили его, – зрачки дерева-Дориана выписывают безумные восьмерки в глазницах.– Не надо
Мы подошли к лестнице.– А что со мной будет?Она кивнула, показывая, что надо спускаться. Я не стала упрямиться – горло болело ужасно, а Кьяра все так же держала удавку наготове и смотрела на меня выжидающе.– Вы меня убьете, да?– Это решать мастеру.– Почему ты ему помогаешь?! – продолжала я допытываться, пока мы спускались по лестнице, сначала на первый этаж, а потом и в подвал. – Я тебе что-то сделала? Или моя семья?– Нет, – она даже остановилась.– Тогда почему ты ему служишь?Показалось – на лице ее мелькнула неуверенность, а потом Кьяра оскалилась:– Не твое дело. Заткнись и спускайся.Она сказала это вроде бы сердито. Но так сердятся, когда не хотят слышать правду.Эта лестница была, как дорога на эшафот. Казалось, стоит дойти и все. Уже не вырваться отсюда никогда. И я мысленно порадовалась, что Кьяра хромает.–
Элисон…она настигает. Справа. Слева. Отовсюду. Она здесь. Везде. Во мне.…а я в ней.Не оборачиваться! Только не обернуться!Тропка вдоль реки. Кусты шиповника. Вперед, не смотреть по сторонам, только не смотреть. Только на шиповник, везде шиповник, куда ни глянь…Вверх. Уводит вверх тропка. Обманула. Не надо вверх. Не надо туда, совсем не надо, там плохое. Страшное.Было?Есть?Под ногами камушки, мелкие. И шиповник, везде шиповник. Дикая роза – так его зовут.Розы. Холмы и розы. Страшно!Камень серый. И черный. И бук. Здесь был бук раньше, теперь нет, обугленная головешка. Пахнет кровью, пахнет гарью. Небо падало на землю, сейчас не падает. На месте. Над головой. Высоко.Сидит на алтаре. Болтает ногами, во рту соломинка, в волосах сухие листья.–
(Десять лет назад)ФранческаКогда на холм поднимается Джованни, я не удивляюсь. Я не удивляюсь больше ничему. Встреча после десятилетней разлуки буднична, словно мы расстались час назад.Магия ошейника защитила меня от неумолимого времени. Меня, но не брата. Он стал мужчиной – невысоким, крепким, полным опасной силы.Я жду расспросов, презрения, обвинений во лжи и в пособничестве культистам, но Джованни верит моему рассказу сразу, избавляя от необходимости кричать и доказывать.– Инферно потухло, – голос брата звучит глухо, а лицо бледно. Не будь я так измучена, я бы засыпала его сотней вопросов, выясняя, что с ним случилось, и как он здесь оказался. – Надо уходить, Фран.Он наклоняется и бережно берет девочку на руки. Та доверчиво кладет рыжую головку на плечо и всхлипывает. По губам брата плывет нежная улыбка, которая удивительно его красит.– Культисты сделал
(Десять лет назад)Джованни– Начинают, – отметила Адаль и потянулась к луку.– Погоди! – он приник к зрительной трубке, снова пытаясь рассмотреть, что происходит на вершине соседнего холма. – Что за обряд? Никогда раньше такого не встречал.– Я тоже.В исцарапанном мутном стекле отобразилось детское личико – распущенные рыжие волосы, курносый нос в россыпи конопушек.– Дети… откуда там дети?– Какая разница, – Адаль пожала плечами. – Жертвы. Или новички. Я сниму вон ту, в синем платье.Джованни проследил за ее пальцем. Сидящая женская фигура на острие главного луча, невольно притягивала взгляд. Он снова взялся за зрительную трубку.Дорогое и изысканное платье из бархата, каштановые волосы волной укрывают спину. Почему она сидит, если остальные культисты стоят?Сидит на земле в таком платье?К
(Десять лет назад)ФранческаЯ прихожу в себя и оглядываюсь. Руки в запястьях и ноги у щиколоток стянуты кожаными ремнями и так затекли, что я почти не чувствую их. Болит затылок, в глазах темнеет и двоиться, к горлу подкатывает тошнота. Растрясло в карете? Или все дело в питье, которым меня пичкали на протяжении всего пути. Стоило чуть вынырнуть из забытья, как перед глазами оказывалась темная бутыль, заполненная резко пахнущей жидкостью. Я не помню человека, который был рядом в карете. Только бутыль, руки – жесткие, с обгрызенными заусенцами и приказ «Пей!».Когда я пыталась сопротивляться, он открыл мне рот и влил питье насильно.Разве можно вот так – взять, похитить человека посреди улицы?! Сунуть мешок на голову, затолкать в карету и увезти незнамо куда?!Можно, как оказалось.Зачем я здесь? Что им нужно?Трудно думать, слишком болит голова. Я сижу, привалившись к