Грегори нервничал весь следующий день. Он надеялся, что Милдрет ничего не заметит, но наверняка что-то прорывалось наружу через взгляд или недостаточно твёрдые движения рук, потому что Кейтлин смотрела не столько на архитектурные изыски, сколько на него.
Всё это путешествие было афёрой — от начала и до конца. Грегори мог бы сам сорваться в Европу вот так внезапно, но он довольствовался бы отелем на окраине и больше посещал архивы и библиотеки, чем людные места.
Кейтлин же нужно было показать всё. И если забронировать отель и удалось довольно успешно — хоть и не тот, который он хотел, но с точно такими же апартаментами, какие требовались — то некоторые другие части путешествия до последнего находились под вопросом.
Грегори, к примеру, не был уверен, понравится ли Кейтлин опера. Он интуитивно чувствовал, что она понравилась бы Милдрет, но в отношении человека, которым она стала, не был уверен до конца. В то же время билет в оперу н
Грегори стремительно трезвел. Он почти мгновенно осознал, что сказал, и теперь вглядывался в лицо Кейтлин, пытаясь понять, расслышала та оговорку или нет.—Что ты сказал?«Чёрт»,— мысленно выругался Грегори и, сам того не заметив, сильнее сжал ладонь, касавшуюся его щеки.—Что ты здесь делаешь, Кейти?—Что ты до этого сказал?! —в голосе Кейтлин послышались незнакомые истеричные нотки, так что Грегори показалось, что ещё чуть-чуть— и та расплачется.—Я ничего не успел сказать. Ты только что меня разбудила.Кейтлин с глухим рыком вскочила, на ходу вырывая руку из пальцев Грегори, и сделала круг по комнате.—Хочешь, чтобы я считала себя ненормальной, да? —спросила она, резко останавливаясь и глядя на Грегори исподлобья, будто хищник, приготовившийся рвануть вперёд.—Я никогда подобного не думал и не г
Когда Грег вошёл в ванную комнату, Кейтлин стояла под тугими струями воды. Глаза её были закрыты, и вся она казалась истончившейся, прозрачной, как призрак.Грег остановился на секунду, разглядывая тело— другое. Руки Милдрет были сильнее, кожа— более смуглой. И в то же время— то же самое. Желание опуститься на колени и приникнуть губами к плоскому животу, слизнуть капельку воды, бегущую наискось к бедру— стало почти нестерпимым, и Грег уже шагнул вперёд, когда услышал голос Кейтлин:—Я тоже хочу видеть тебя.Грегори вздрогнул, только теперь вспоминая, что вошёл в ванную в одежде. Желание, затопившее его, было настолько сильным, что он готов был забыть обо всём.—Не заметил, как ты открыла глаза.Кейтлин приподняла веки ещё чуть-чуть, и теперь Грег рассмотрел, как блестят между ресницами зрачки.Он улыбнулся и принялся медленно стягивать с себя одну деталь одежды за друго
—Ты уже познакомилась с Эссексом? —спросил Грегори, полуоборачиваясь к Кейтлин, идущей следом.В первый раз они приехали в клуб верховой езды, где Грегори занимался с шести лет— сначала как простой ученик, затем как юниор, и вот уже четыре года— как полноценный член клуба, расположившегося в Уимблдоне.Грегори не очень нравилась та атмосфера, которая здесь царила. Зато он любил лошадей— несколько кругов по ипподрому вполне могли восстановить душевное равновесие, утраченное за время, проведенное в городе.Теперь, когда рядом, за плечом стояла Милдрет, Грегу казалось, что он погружается в какое-то новое— и одновременно старое, давно забытое чувство— что тебя не ударят со спины. Здешнее общество могло быть ему неприятно, но он был здесь не один. И, чуть повернув голову, он увидел в глазах Милдрет отражение собственных чувств— они были здесь вдвоём, и все остальные не мог
Когда я проснусь— снова буду одинПод серым небом провинции.Уже зажгутся огни, словно лужи— глаза,Словно капли в воде…Наутилус Помпилиус, "Чужая земля»У смерти— чёрные глаза. Кейтлин знала это всегда.Бездонные, как колодец, в котором можно увидеть звёзды.Глаза смерти смотрят на неё— и боль растворяется в темноте. Тьма обволакивает тело ласковым покрывалом.Он забирает боль. Он— тот, на ком кончается время. Он— начало всего и конец всего.Чьи-то пальцы впиваются в бёдра— это маленькая боль станет лишь каплей в море той боли, которая затопит разум до краёв.Это и не боль вовсе. Боль— там, внутри. Не там, ниже живота, где пульсирует огонь, где раз за разом обжигают прикосновения чужой плоти.Боль— намного выше. Она в сердце. В
Утро имело серый цвет— цвет дымчатого гранита и разбитых иллюзий. Город ещё не потушил огни, и они слабо мерцали в тумане за окном— там, вдалеке, по другую сторону Темзы.Кейтлин заметила, что серый цвет имели каждое утро и каждый день. Казалось, солнце никогда не выглядывает из марева, повисшего над городом, и порой Кейтлин спрашивала себя: а есть ли вообще солнце, или оно приснилось ей, так же, как снились боль, радость, холодная сталь и чёрные глаза, различимые даже в темноте.Кейтлин встала и миновала череду колонн, оставшихся от прежних владельцев— когда-то их с Джеком студия служила вовсе не студией и даже не общежитием, а доком в восточной части Лондона. Иногда Кейтлин казалось, что здесь, в полуподземном помещении с огромными стрельчатыми окнами, всё ещё пахнет смолой и промокшим дубом, и эти запахи, чем-то неуловимо напоминавшие запахи из её снов, помогали мириться с тем, кто она есть.Кейтлин скрылась за перегородкой
Снова утро— серое, как и каждое утро до него. Как каждое, которое придёт следом за ним.Кейтлин открыла глаза и равнодушно уставилась в потолок. Побелка облупилась кое-где и разбегалась тонкими трещинками, образуя паутинку, похожую на… на что?Вспомнить она не могла. Как не могла вспомнить и сон, который видела только что.Кейтлин улыбнулась. При воспоминании о том мире, откуда она вынырнула минуту назад, по сердцу разливалось тепло— хоть она и не могла ничего вспомнить. Ни одной детали. И всё же это должен был быть хороший день.Джек жарил тосты.Кейтлин натянула джинсы и, застегнув пуговицу, потрясла ногами, заставляя их войти глубже в жёсткие после стирки штанины.Взяла со стола коробку от овсянки и заглянула внутрь— просто так, машинально. Внутри ничего не было.—Ты сегодня поможешь Алистеру с плакатом?Кейтлин закрыла глаза. Не поднимая век, нащупала спинку стула и, уп
—Не забываем про воздушную перспективу.Кейтлин равнодушно смотрела на то, как Дэвид Рейзон ходит от мольберта к мольберту и поправляет ошибки учеников.Она хотела попасть на этот мастер-класс давно. Действительно хотела и, может, за этим даже приехала в Лондон— но теперь, когда видела работу кумира вот так вблизи, ей становилось всё равно.Дэвид Рейзон был ремесленником. Каждое движение его руки над холстом— своим или чужим— развеивало магию воздуха, магию воды и солнечного света. Картина для него была лишь набором красок, который он привык продавать. И он учил рисовать на продажу ещё два десятка учеников.Он легко выправлял ошибки, их Рейзон видел действительно профессионально— впрочем, в отсутствии профессионализма Кейтлин и не смогла бы его упрекнуть.Дэвид остановился около неё, внимательно разглядывая холст.—Хорошо. Довольно хорошо.—Спасибо,&nb
Вернисаж, мастер-классы и недолгие поездки в Дувр составляли всю её жизнь.Вернисажей было три— по выходным она выставляла картины на Пикадилли, в понедельник и вторник— на южном побережье Темзы, в четверг и пятницу выезжала в центр, где рисовала портреты туристок за пятьдесят фунтов штука. Оставшийся— седьмой день— занимал Дувр.Когда-то, когда Кейтлин только приехала в Лондон, ей казалось, всё, о чём она мечтает— это рисовать. Переносить на холст образы, которые роились в её голове: будь то сны или нечто иное.Теперь, с наступлением осени, ей всё чаще казалось, что она хотела другого. Дорога из Вест Энда до Пикадилли, а затем полтора часа обратного пути— сорок минут, если ехать на метро— были огромной, тяжёлой рамой для слишком маленькой картины, которую она едва успевала нарисовать за день. Да и картина эта оставалась плоской, как ни старалась Кейтлин насытить её красками, и ч