Шёл 1217 год от Рождества Христова, и пятнадцатый год шёл Грегори де Вьепону, старшему сыну Роббера де Вьепона, когда граф Оксфордский отослал его домой из столицы, рекомендовав не присылать больше в пажи ко двору никому. Четырнадцать же было ему, когда Роббер де Вьепон выпорол его и, заставив ночевать две ночи в хлеву, смилостивился и, вызвав к себе, сообщил, что уходит в крестовый поход.
Последнее обстоятельство определённо удивило Грегори куда сильнее, чем сам факт его ссылки в родной замок Бро — Грегори рос капризным, своевольным и непослушным мальчишкой. Он никогда не признавал, что должен по традиции или какому-то ещё праву прислуживать кому бы то ни было, тем более прислуживать незнакомому ему графу. То, что его отправят домой, было лишь вопросом времени — Грегори старался не говорить об этом вслух, но он и сам этого хотел.
Ему нравилась вольная жизнь в замке Бро. Нравилось всегда находиться рядом с отцом, который сам учил его владеть мечом и копьём. Нравились вылазки на шотландскую сторону, которые вообще-то были запрещены, но из которых можно было притащить барашка или козла, чтобы затем пожарить его на заднем дворе тайком ото всех, кроме ближайших соратников. И нравилось, что здесь к нему относятся как к наследнику местного лендлорда, которому, по большому счёту, позволено всё.
Отец раз за разом пытался затянуть узду, но раз за разом терпел поражение в борьбе с собственным сыном — на его горе, единственным из тех, что родились у него в браке.
Трижды Грегори отсылали в столицу пажом в знатные дома, и трижды он возвращался назад, но теперь уже возраст его служения истекал, и шанс найти дворянина, который возьмёт завоевавшего дурную славу мальчишку был невелик.
Грегори думал обо всё этом, когда замёрзший и голодный шёл с конюшни в отцовские комнаты и ожидал продолжения выволочки — но никак не того, что Роббер де Вьепон объявит ему:
— Сын мой, я ухожу в крестовый поход.
Впервые в жизни Грегори Вьепон не знал, что сказать. Просто стоял и смотрел на отца, ожидая, что тот поправится, скажет, что оговорился или пошутил.
— Зачем? — наконец спросил Грегори.
Отец ничего не ответил.
— Ты не хочешь служить чужим, — сказал он, будто не заметил вопрос, — может, так и должно быть. Но ты станешь рыцарем, Грегори. Так тоже предрешено.
Грегори молчал. Отец, очевидно, собирался снова отправить его в столицу, и отговаривать его не было смысла.
Впрочем, отец почему-то не торопился объявлять фамилию нового господина. Он встал и, подойдя к Грегори вплотную, приподнял его лицо за подбородок. Грегори был ростом пока ещё чуточку ниже него, но уже унаследовал семейный чуть горбатый нос, который так нравился женщинам на лице отца, густые длинные волосы и пронзительные, чёрные как у матери, глаза.
— Грегори, я ухожу. Может быть, мы не увидимся больше никогда.
— Я понимаю, отец, — Грегори сглотнул и накрыл его руку своей рукой.
— Ты можешь дать слово, что не опозоришь меня?
Грегори молчал. Только закусил губу. На глаза навернулись слёзы, потому что отец всегда представлялся ему таким же нерушимым и неизменным, как стены замка Бро.
— Клянусь, — сказал он наконец.
И в ту же секунду хлопнула дверь.
— Вот, — сказал отец, — идёт твой новый лорд.
Грегори почувствовал, как у него холодеет в груди, и медленно обернулся — а потом так же медленно выдохнул, чувствуя, как сердце вновь восстанавливает ход.
— Сенешаль Тизон… — губы Грегори дрогнули, почти расплылись в улыбке. Тизон Ковингтон был давним другом отца и обитал в замке столько, сколько Грегори себя помнил. Он был Грегори ближе дяди и любого из старших родственников, кроме, разве что, самого отца.
— Тизон возьмёт на себя заботу о тебе. А замком в моё отсутствие будет править Генрих — до тех пор, пока ты не повзрослеешь и не примешь рыцарский обет. От тебя зависит, насколько скоро это произойдёт. Ты понял меня, Грегори? — сэр Роббер так же бесцеремонно, как и несколько минут назад, повернул голову Грегори за подбородок к себе.
Грегори медленно кивнул.
— Тогда клянись, — приказал сэр Роббер и подтолкнул его к Тизону, стоявшему в паре шагов. Грегори послушно опустился на одно колено и произнёс клятву. Новость об отбытии отца подействовала на него фатально — сейчас он был готов на всё.
Роббер де Вьепон собрал отряд из пятидесяти рыцарей, забрав ровно половину из всех рыцарей, обитавших в замке, и столько пехотинцев, сколько пожелало с ним отправиться. Причину своего решения он сыну так и не объяснил — зато показал документ, запечатанный сургучом, который должен был подтвердить право Грегори наследовать замок в случае, если сэр Роббер так и не вернётся живым.
Его провожали втроём — не считая многочисленной челяди: брат -Генрих Вьепон, друг - Тизон Ковингтон, и сын — Грегори Вьепон.
Не успело войско сэра Роббера скрыться за горизонтом, как Генрих, не оборачиваясь и глядя удаляющимся рыцарям вслед, произнёс:
— Не лезь ко мне под ноги, Ковингтон.
Ковингтон дёрнулся и пристально посмотрел на нового лорда, но ничего не ответил. Вскочил в седло, и подав Грегори руку, помог забраться к себе за спину, а потом дал шпоры коню.
Служить Тизону Грегори нравилось куда больше, чем незнакомым графам в далёкой столице — почти как отец сенешаль ежедневно занимался с ним, учил кормить сокола, которого сам же и подарил следующей весной, владеть мечом и носить доспех. Как и граф Оксфордский он приказывал прислуживать себе за столом, но делал это скорее для порядка, чем в самом деле от того, что нуждался в прислуге. Можно сказать, что Тизон баловал его — и к тому же покрывал все мелкие грешки, которых у Грегори хватало с лихвой — всё так же он продолжал бегать через границу и воровать шотландский скот, всё так же носился по окрестностям на коне, в одиночестве наслаждаясь свежим ветром, запахом вереска и лёгкими шорохами полей и холмов.
В столице Грегори был как в тюрьме — здесь он был свободен, иногда даже слишком. Настолько, что не замечал вокруг ничего.
Прошло почти полгода с ухода отца, прежде чем он впервые услышал про набеги шотландцев, которые, оказывается, тоже воровали скот. Какой-то крестьянин пришёл к Генриху просить о защите, но тот ответил отказом, обосновав своё решение тем, что крестьянин не уплатил налог. Грегори в этот момент стоял за плечом у Тизона и видел, как тот нахмурился, но ничего не сказал.
— Разве мы не должны защищать свою землю? — спросил Грегори у Тизона уже потом.
Тот ответил не сразу, как будто бы надеялся, что мальчишка забудет о вопросе, но Грегори всегда получал своё, и в конце концов Тизон сказал:
— Должны, но… Твой отец забрал половину войска. Вряд ли мы справимся с Армстронгами сейчас. Тем более, когда Элиоты у них за спиной.
— Армстронги? — переспросил Грегори.
— Клан, что обитает по другую сторону границы от нас. У шотландцев всё не так. Нет маноров и лендлордов, только… дикие воины. Вот и всё.
Грегори нахмурился. Он видел шотландцев несколько раз — те казались ему странными, но дикими он их назвать не мог. И дрались они очень даже ничего.
— Что значит «клан»? — спросил он.
— Клан… — Тизон задумался, — род. Но не совсем род. Представь, что в наш род входили бы все крестьяне, все кто зависит от нас. И представь, что мы могли бы объявить войну другим замкам. Даже королю.
— Это значит, что Элиоты могут объявить войну Армстронгам, — предположил Грегори.
Тизон внимательно посмотрел на него.
— Да, может быть, — сказал он. — Но вряд ли твой дядя решится пойти с ними на переговоры.
— Решится, если предложишь ты.
Тизон рассмеялся.
— Генрих — не твой отец, Грегори. Ему безразлисно всё, что я могу ему сказать.
— Но ты сенешаль. Он должен тебя слушать.
— А он не слушает, — Тизон пожал плечами. — Он лорд. И может всё.
Грегори больше не заговаривал о шотландцах и не задавал вопросов, довольствуясь тем, что слышал в зале, стоя у Тизона за спиной. А ближе к концу весны набеги участились настолько, что и сам Генрих решил наконец собрать совет, состоявший из него, сенешаля, главы ополчения и казначея.
— С шотландцами бесполезно воевать, — говорил казначей, младший брат Генриха и Роббера, Джон Вьепон. — Ты им в нос, они тебе в бок. Они уже не те, что были раньше. Их будет не так просто выкурить из крепостей, которые мы же и научили их строить.
— И у нас нет людей, — поддержал его глава ополчения, Седерик. — Слишком поздно, мой лорд. Крестьяне бегут. Сейчас мы уже никого не соберём.
— Скажи им, — Грегори толкнул Тизона в бок, и тот сердито посмотрел на него. Будущий барон позволял себе много и скрывал это слишком плохо, будто напрашивался на хорошую порку, но Тизон всё равно продолжал его баловать. — Скажи! — упрямо повторил Грегори.
— Сенешаль Тизон?
Тизон на секунду поджал губы, потом быстро произнёс:
— Нужно заключить договор с Элиотами.
На несколько секунд в зале воцарилась тишина. Тизон глубоко вдохнул и продолжил:
— Нужно разжечь войну между кланами. Зажмём Армстронгов в тиски. Если Элиоты ударят им в спину, то могут рассчитывать на обширные земли по ту сторону от границы…
— А если Элиоты вообще не захотят иметь с нами дела? Или, лучше того, объединятся со своими братьями по языку и направят войско против нас?
Тизон только пожал плечами.
— Ты спросил, я сказал, — ровно ответил он.
В тот день совет разошёлся, так ничего и не решив, а на следующее утро Генрих приказал послать гонца к Элиотам, чтобы предложить им мирный договор.
Ещё через неделю гонец вернулся и принёс оскорбительный отказ — что никак не могло улучшить настроения наместника. Набеги продолжались, крестьяне готовы были взбунтоваться, и в самом начале лета Генрих приказал начать сборы, рассчитывая до середины лета выдвинуться в поход.
Шло лето 1217 года, и Милдрет, дочери Брайнена Элиота и Элизабет Уоркли, уже исполнилось четырнадцать, когда жизнь её, во второй раз за то время, пока она помнила себя, и в третий с её рождения, сделала крутой поворот.Первый поворот Милдрет не помнила, потому что тогда ей не исполнилось ещё и года. Об этих событиях ей рассказывала сестра Мартина много позже: о том, как её мать, довольно знатная саксонская дама и уже три года как вдова барона Уоркли, явилась в аббатство Дандренон под покровом ночи и слёзно просила взять на воспитание младенца, не спрашивая, кто его отец.В таком визите ничего удивительного ни аббатисса, ни другие монахини не усмотрели— здесь много было тех, кто с младенчества находился под защитой монастыря. Милдрет взяли на воспитание, согласившись оставить при ней некоторое количество личных вещей, которые передала ей мать— резную шкатулку, в которой лежал амулет с незнакомым гербом, серебряный кинжал и письмо.«М
Для Грегори этот поход был первым.Сенешаль Тизон настаивал на том, что его для Грегори и вообще не должно было быть, но Грегори стоял на своём так яростно— апеллируя то к родовой чести, то к мальчишкам, которые его засмеют— что уверенность сенешаля могла бы пошатнуться. Последний удар по его решимости оставить пажа дома, впрочем, нанёс вовсе не Грегори, а Генрих, который отдал твёрдый приказ всех дворян старше четырнадцати лет, обитавших в замке, взять с собой. Дворянин этого возраста в замке был один, но Тизону оставалось только скрипеть зубами и надеяться, что Грегори в этой авантюрной вылазке, гордо называемой военным походом, всё-таки не убьют.Он старался присматривать за мальчишкой как мог, но, как и следовало ожидать, при звуках боевого рога, трубившего атаку, тот вылетел далеко вперёд и стал первым, кто пересёк границу деревни, лежавшей на пути к замку Лиддел.Накануне ночью разведчики донесли, что в деревне расквартирован десято
Милдрет приходила в себя долго. Последний удар пришёлся по голове, и теперь затылок гудел, как колокол после набата. К тому же вокруг было темно, и она никак не могла понять, проснулась ли, или ещё нет.Когда же она наконец немного разобралась, где находится, то по виску девочки пробежал холодный пот. Милдрет попыталась сесть и застонала в голос— ломило не только затылок, но и всё тело.Она кое-как поднялась с ледяного пола, влажного от подземных вод, и прошла по камере, изучая то место, где оказалась.Камера походила на келью её монастыря— с той разницей, что из кельи она могла свободно выйти в любой момент, здесь же её отделяла от коридора накрепко запертая решётка.Вглядевшись в темноту, она могла разглядеть, что в обе стороны тянутся ещё ряды таких же камер, но все они пусты.Для порядка Милдрет подёргала прутья решётки, прекрасно понимая, что не сможет сделать с ними ничего— чтобы отомкнуть их, надо было быт
В тюрьме Милдрет больше всего беспокоило, выживет она или нет. Когда же непосредственная угроза миновала, она смогла задуматься о вещах более значимых и долговечных.Во-первых, она с неудовольствием обнаружила, что в пылу сражения потеряла оставленный матерью амулет. Это открытие основательно подпортило и без того безрадостное настроение пленницы, превратившейся разом в сироту и пажа на чужой земле, но, по сути, всё равно оставшейся пленницей.Весть о смерти отца нанесла ещё один, куда более серьёзный, удар по её душевному равновесию— Милдрет неожиданно остро ощутила себя абсолютно бездомной, лишённой всякого места в мире и не знающей, куда податься теперь.Легко было принимать решение о побеге, когда выбором были побег или смерть. Теперь же в голову лезли мысли о том, что она стала бы делать дальше, если бы сбежала.Брайс вряд ли принял бы её обратно в семью. Просто потому что Милдрет была и оставалась угрозой для него и его старших друзей.
Пиры теперь устраивались раз в месяц— рыцари собирали еду с окрестных деревень, чтобы затем устроить празднество, на которое приглашались все обитатели замка, а иногда и дворяне из соседних крепостей.Сэр Генрих, раздосадованный чередой поражений, пытался скрыть свои неудачи.Среди крестьян тем временем росло недовольство— хозяйства, и без того разоренные недавней войной, не могли— да и не хотели поставлять хлеб и мясо для празднеств знати.Грегори мало занимал последний вопрос. Он вообще никогда и ничего не имел против пиров. Но первый же пир, устроенный Генрихом, заставил его белеть от злости.Большой зал, где сэр Генрих обычно проводил приёмы, в тот день был разделён на два— в одной части стоял большой стол, предназначенный для лорда и его окружения.Здесь наравне с самим сэром Генрихом сидел младший из братьев Вьепон, казначей замка Джон Вьепон. По другую руку от Генриха— сенешаль Тизо
Милдрет не знала о приближающемся восстании. Весь её мир в последние месяцы вращался вокруг боли и унижения, которые продолжались изо дня в день.Теперь, когда она стала посмешищем на пирах, изменилось к ней и отношение обитателей замка— ей могли подставить подножку, когда она шла с вёдрами за водой, или толкнуть в коридоре, когда она проходила мимо кучки хохочущих рыцарей и дам.Поначалу Милдрет пробовала давать отпор, но чем дальше, тем меньше у неё оставалось сил, и в начале осени, минуя очередную такую компанию и стараясь не оказаться с ними на расстоянии вытянутой руки, она вдруг поняла, что сдалась.Это стало своего рода толчком. Если раньше Милдрет не могла ни на что решиться, в тайне лелея мысли о том, что ещё увидит Грегори, то теперь возможность такого разговора уже не имела значения— ей казалось, что она перестала быть человеком, а значит, уже не была тем, кто может рассчитывать на любовь.Бежать возможности больше не пр
Кавалькада, покидавшая замок, несла новые стяги, невиданные до сих пор— на каждом из них помимо герба дома Вьепон развевался пучок зелёной травы.Грегори ещё не имел привилегии выбирать себе знамя и иначе никак не мог дать понять недовольной толпе, что это его личный отряд.Его пропустили свободно— через союзников он уже передал вожакам восстания, что отправляется за тем, что необходимо сейчас более всего.Ветер овевал лица молодых всадников, никому из которых не было более двадцати пяти лет. Все они знали Грегори так же, как Грегори знал их, хотя в поход под его началом выступали в первый раз. Никто из них не задал вопроса, почему вперёд их поведёт паж. Все до одного были недовольны наместником и рады перспективе изменений.Грегори, скачущий впереди всех, наслаждался каждой секундой галопа. Наконец-то никто не сдерживал его, и он сам мог принимать решения за всех. Он жалел только об одном— что сейчас его не видит Данст
Грегори всю ночь снилась какая-то дребедень.Сначала он чувствовал тёплые руки, нежно ласкавшие его тело. В паху наливался жар, и бёдра сами двигались вперёд, силясь прижаться к чужому телу.Потом он открывал глаза и видел перед собой Данстана. Грегори чудилось, что под плотной рубахой скрывается нежное и мягкое женское тело. Он срывал этот грубый покров, опрокидывал на спину оказавшуюся перед ним нимфу и входил в неё, а та выгибалась и стонала под ним, и сильнее вцеплялась пальцами в его спину.Наконец Грегори широко распахнул глаза и понял, что на самом деле проснулся.Вдалеке за стенами башни кричал петух. Сквозь узкую бойницу пробивался первый рассветный луч.К Грегори стремительно возвращалась память. Он медленно осознавал, что не всё, что ему привиделось, было сном— по крайней мере башня существовала на самом деле, и в самом деле за дверью стояли рыцари, назначенные его охранять.«Расскажу об этом на исповеди –
—Ты идёшь в бой, чтобы выиграть— или чтобы проиграть?Вопрос прозвучал из-за плеча и показался неожиданным, потому что Грегори был уверен, что в небольшом закутке, где рыцари меняли доспех, с Милдрет они одни.Милдрет, стоявшая напротив Грегори, замерла со шлемом в руках. Взгляд её был устремлён туда, за плечо.—У меня есть выбор? —спросил Грегори немного зло. Повернуть головы в застёгнутом доспехе он уже не мог, и оставалось довольствоваться отражением брата в серых зрачках Милдрет.—Если ты решил проиграть, чтобы избавиться от навязанной тебе супруги— лучше вовсе откажись. Сейчас,— продолжил Грюнвальд, стоявший у него за спиной,— нам не нужен позор.Грегори стиснул зубы.—Я иду в бой, чтобы выиграть,— твёрдо сказал он. —Ждите. Данстан закончит с доспехом, и я приду.Грюнвальд, кивнув, исчез, а Милдрет п
В тот вечер Грегори так и не вернулся в шатёр.Закончив последний бой и получив свой приз, он молча стоял в ожидании, пока Милдрет снимет с него доспехи.Грегори был зол. Настолько зол, что ему ничего не хотелось говорить. Если в прошлом году появление кузины обрадовало его, то теперь ни капли радости не было. Он больше не воспринимал Ласе как подругу детских игр, она стала женщиной, молодой и красивой, и эту женщину назначили его тюремщиком и палачом, его будущей женой.Грегори отлично понимал, чего добивается сэр Генрих. Они с Милдрет обсуждали это уже множество раз.Он, может, и согласился бы на брак— Ласе была приятна в общении, мила, не раздражала ни манерностью, ни грубостью— но зная, что это часть плана его дяди по утверждению у власти… Да зная, что это вообще идея его дяди— он не согласился бы никогда!Грегори думал об этом, и о том, что сулит ему новый визит кузины, пока Милдрет отстёгивала доспех
Грегори чувствовал себя странно, если не сказать неловко, хоть и старался своей неуверенности не показать.Выехав из замка однажды, он отказался возвращаться назад и, к его удивлению, сэр Генрих принял ультиматум. Им с Милдрет было разрешено остаться до конца весны в окрестностях озера Вето, на берегу которого предполагалось проводить соревнования.Здесь были чистая вода, опушка леса совсем неподалёку, достаточное количество дичи, чтобы не страдать от голода, и большое поле, которое уже начали огораживать и расчищать в преддверии турнира.Несколько недель Грегори с Милдрет жили в шатре на самом берегу, но хотя теперь их не окружали стены замка, свобода эта оказалась более чем сомнительной.У полога шатра всегда стояли двое рыцарей из охраны Грегори. Тонкая ткань не позволяла свободно разговаривать, не опасаясь, что разговоры их будут услышаны. А всё поле легко обозревалось с двух сторожевых точек, и любые передвижения Милдрет были видны охране, так что пе
Ласе покинула замок на третий день.Милдрет внимательно следила за реакцией Грегори на её отъезд, но тот был лишь слегка удивлён и отчасти раздосадован. Когда Милдрет спросила напрямую, жалеет ли он, что так и не смог сблизиться с кузиной, Грегори только пожал плечами и ответил:—Она неплохая. Но мне не нравится, что дядя хотел устроить мою жизнь в обход меня.—Все так делают,— теперь уже Милдрет пожала плечами.Грегори ответил ей насмешливым взглядом.—Я не томная монастырская девица, чтобы вступать в брак по указке.Милдрет закатила глаза, но в ответ ничего не сказала.Остаток лета прошёл без приключений. Армстронги продолжали устраивать набеги на окрестные деревни, но к стенам замка не подходили.Пользуясь примером Грегори, рыцари Вьепонов совершили несколько ответных набегов и даже расширили границы манора на два скалистых утёса— которые потеряли в том же году.
На следующее утро Грегори отправился тренироваться один, в то время как Милдрет было поручено отыскать Ласе и следовать за ней, куда бы та ни направилась, не показываясь при этом ей на глаза.Следовать далеко не пришлось.Это был первый раз со дня охоты, когда Грегори выбрался из своей башни, и едва он начал звенеть клинком о деревянного болвана, как Ласе, шурша юбками, направилась к тренировочной площадке.—Грегори,— она с улыбкой присела в полупоклоне, но даже Грегори заметил, насколько натянутой была эта улыбка.—Моя дорогая сестра,— Грегори тоже легко поклонился и воткнул в землю меч.—Я ожидала, что вы уделите мне больше внимания. Довольно странно смотрелся ваш побег с охоты из-за какого-то… —Ласе брезгливо пошевелила пальчиками,— слуги.Грегори наклонил голову набок и скрипнул зубами.—Он спас мне жизнь,— сказал он
Процессия из двенадцати всадников и десятка собак покинула замок на рассвете. Долина тонула в тумане, и кони били копытами по мокрой траве, разбрызгивая капли росы.Грегори впервые с прошедшей осени оказался в седле своего вороного коня, и тот, заметно отвыкший от хозяина, слушался не очень-то хорошо. Грегори то и дело приходилось сильнее сдавливать его бока и натягивать поводья, но тогда конь норовил рвануться вперёд, и так же резко приходилось тормозить.То и дело он бросал смущённые взгляды на Ласе, которая, в свою очередь, поглядывала на него искоса с едва скрываемой улыбкой. Улыбку эту Грегори воспринимал как насмешку. Она выводила его из себя, и он ещё сильнее пришпоривал коня, чтобы затем с ещё большим трудом пытаться с ним совладать.—Позвольте вам помочь,— шепнула Милдрет, перехватывая поводья, но Грегори тут же рванул их из рук слуги.—Думаешь, я верхом держаться не умею?Милдрет промолчала.&mda
На следующее утро проснулся Грегори с трудом, зато на тренировке дубасил по подставленному Милдрет щиту с тройной силой, будто всерьёз решил разрубить его надвое.Милдрет смиренно держала оборону, не пытаясь перейти в нападение, от чего Грегори становилось скучно. Впрочем, в башню возвращаться он всё равно не хотел.Так продолжалось до тех пор, пока двери донжона не открылись, выпуская наружу знакомую уже процессию из заспанной Лассе и двух сопровождавших её монахинь.Грегори тут же замер, пропуская удар, так что Милдрет едва успела остановить меч. Взгляд его был прикован к Ласе, мило потягивавшейся и сонно потиравшей глаза.Грегори, не обращая внимания на замерший в паре сантиметров от его плеча клинок, шагнул вперёд, вплотную к Милдрет, и шепнул ей на ухо, опаляя горячим дыханием кожу:—Правда, хороша?Милдрет поджала губы и покосилась на девушку, появившуюся из дверей замка.—Мне трудно судить,—
Той весной шотландцы так и не дали о себе знать.Обе стороны зализывали раны, нанесённые прошлой войной.Сэр Генрих какое-то время колебался, раздумывая о набеге, который мог бы принести немного продовольствия, но решил отказаться от этой идеи, опасаясь оставить замок беззащитным в преддверии нового восстания.Неизвестность, связанная с судьбой брата, угнетала его. Юный Грегори Вьепон был популярен среди крестьян и среди рыцарей помладше, что никак не могло радовать наместника, который со своим титулом расставаться вовсе не спешил.Если и были у него когда-либо тёплые чувства к племяннику, то с каждым месяцем отсутствия сэра Роббера в замке они таяли, как дым.Грегори был проблемой. Одной из первых, наравне с бунтующими крестьянами и затаившимися шотландцами. И когда две из трёх проблем отступили, вопрос с Грегори вышел на первый план.Генрих разместил племянника в башне, отгородил верными рыцарями от остального замка, чтобы не позволить том
—При-ми-те мо-и собле… со-бо-лез-но-ва-ния, мо-ло-дой лорд.Грегори со злостью отшвырнул письмо. Он сидел на полу перед очагом и теперь, подтянув колени ещё ближе к груди, уткнулся в них лицом всего на секунду, чтобы тут же закусить губу и снова уставиться в пламя.Милдрет тихонько опустилась на пол позади него и осторожно коснулась ссутуленного плеча.Грегори не отстранился. Только сильнее закусил губу, чтобы сдержать подступившие к глазам слёзы.—Господин, это ещё не точно…Грегори покачал головой и сглотнул. Он накрыл руку Милдрет своей и после долгого молчания сказал:—Я его любил,— голос дрогнул. —Только двоих в своей жизни я любил. Тизона и его.Грегори снова сглотнул и наклонил голову, позволяя волосам упасть на лицо и скрыть увлажнившиеся глаза.Милдрет опустила веки на секунду, а потом уткнулась лбом ему в загривок.—Знаешь&hel