В

Он остановился на букве «В». В самом углу записной книжки было написано: «вариация», потом шло имя Владимир и телефон. Максим знал этого человека, когда-то давным-давно они дружили. У него была опасная привычка ставить мумии своих друзей за стекло. Может быть поэтому они не перезванивались, Максим не хотел больше становиться частью его коллекции. Они познакомились в картинной галерее, возле одного из творений Айвазовского. Бушующее море не оставляло их равнодушными:

‑ Нравится? ‑ неожиданно нарушил молчание Максим.

‑ Да, ‑ парень повернул голову, ‑ в этом есть какая-то тоска. В этом просторе и этой муке. Есть в этой картине что-то завораживающее. Как вы считаете?

‑ Совершенно с вами согласен, ‑ он потёр подбородок. – Я бы даже сказал безысходность. Корабль не сможет свернуть. Его бросит на скалы. Матросы не могут ничего изменить. На этой картине смерть…

‑ Все картины безжизненны, они оживают, только тогда, когда подходишь к ним, играют красками в свете и пытаются понравиться. Они живут только если рядом есть человеческое тепло…

‑ Вы считаете, что люди оживляют картины? Я правильно вас понял, ‑ Максим вопросительно посмотрел на него.

‑ Именно это я и хочу сказать. Эти картины писались для людей и благодаря людям они оживают. Вы ведь не будете спорить, что художники писали не для себя?

‑ Ну, как вам сказать, – он задумался, ‑ они занимались своим любимым делом. Хотя некоторые видимо ошиблись в выборе профессии, картины говорят за них. Они не оживают, когда подходишь к ним. Они остаются безжизненными и унылыми…

‑ Может быть, тогда дух картины умер вместе с художником. Может быть это была его картина, которая оживала только для него?

‑ А может быть, он не вложил душу в неё, может он писал равнодушно и холодно. Возможно ему нужны были деньги и для этого он писал. Может он занимался этим, потому что его замучила нужда?

‑ Разве искусство может быть ради денег? – удивился собеседник.

‑ Ради денег может быть даже любовь, ‑ сказал Максим и посмотрел на него. Давайте знакомиться, Максим.

‑ Владимир, ‑ он пожал его руку. – Часто вы тут бываете?

‑ Нет, иногда, когда становиться особенно плохо.

‑ Случилось что-то?

‑ У меня умерла жена.

‑ Простите, ‑ Владимир смущённо отвёл глаза.

‑ Ничего, ‑ тихо сказал Максим, и потом ещё тише повторил, ‑ ничего.

Они часто созванивались. То было время, когда Владимир поставил за стекло очередную мумию. Он не мог долго дружить с одним человеком. Это утомляло. Частички души, которые расходовались на дружбу давили на память и просили новых ощущений. А Максим в то время был слишком подавлен, чтобы заметить подоплёку их дружбы. Когда глаза закрыты, мы видим лишь то, что хотим. Солнце и луна, звёзды и страшные водяные чудища выглядят одинаково. Когда закрыты глаза. Запахи и ощущения выходят на первый план, обостряются и мешают, живут сами по себе, заставляя привыкать заново к жизни и новым ощущениям, новым чувствам. Люди и так беспомощны, им не нужно закрыть глаза, чтобы ощутить свою беспомощность. Просто, когда глаза закрыты, они не чувствуют страха. Это подчас так важно. Страх сковывает и мешает видеть мир своим внутренним зрением. Оно есть у каждого: нужно лишь глубоко вздохнуть и расслабленно подумать о чём-то приятном, и тогда закрытые глаза не станут помехой для твоего взора. Глаза вообще станут необязательными. Ведь внутреннее зрение – это зрение твоей души. Мир такой, каким ты его ощущаешь и воспринимаешь душой. Поэтому для каждого человека он свой. А если говорить отрешённо и объективно, то мир не меняется, он остаётся в том же состоянии, а меняются люди. Они становятся лучше или хуже, перемешиваются, превращаясь в серых и безынтересных, иногда вспыхивая гениями. А мир безмолвствует. Он молчит или спит, не вмешиваясь в людские дела. Кому это нужно? Дела эти настолько грязны и пусты, что просто бесполезно искать в них что-то для себя. Можно лишь потерять белёсый цвет кожи и превратится в нечто. Хотя нечто это переходное состояние. После «нечто», можно вернуться в человеческий облик, а можно превратиться в ничто. Этот выбор сложен, поэтому мир находится в стороне. Ему так не хочется выбирать сторону, выбирать истину и правду, которая тоже для каждого человека имеет свой тайный смысл. Мир не хочет подстраиваться под кого-то – он независим и чист. Зачем засорять его мысли нашими дрязгами?

Они находили друг в друге много общего. Возможно поэтому они так долго общались. Владимир не спешил, а Максим не торопил его. Всё развивалось само собой. Похожие люди тянутся друг к другу и пытаются хотя бы в общении найти понимание. Каждому человеку необходимо быть понятым, потому что в понимании ‑ жизнь. Если человека не понимают, он уходит в себя, замыкается где-то в усталом русле высохшей реки сознания и умирает, как личность. Для того чтобы остаться личностью, нужно общаться с другими людьми. Чтобы не растерять хватку, чтобы было с кем поспорить. Потому что, когда споришь лишь с собой, в конце концов всё равно проигрываешь. Потому что у себя выиграть невозможно…

‑ Я люблю приходить сюда с друзьями, ‑ сказал Владимир, глядя в окно.

‑ Приятная забегаловка, ‑ согласился Максим.

Они сидели у самого входа, посетителей было немного. Бармен тихо скучал за стойкой, иногда поглядывая в старый телевизор, который нервничал в углу. Там передавали какой-то сериал. Огоньки на двери горели разными цветами, по несколько раз за минуту проходя весь спектр. Официантка медленно курила, вдыхая молодой дым в себя и выдыхая уже старую потрёпанную копию, с кусочками лёгких и тяжёлым кашлем.

‑ Каждый человек выделяется из толпы, нет людей, в которых нет никакой искры. Даже необразованностью и грубостью можно выделиться из этой массы, ‑ Владимир заказал себе ещё один бокал с пивом. Если серьёзнее поглядеть на цену, то можно было представить, что его выносили прямо из личной пивоварни Рокфеллера. Для  бара такого пошиба это было бы непозволительной роскошью, так что парадокс остался неразгаданным. Официантка недовольно поставила полный бокал: на нём ещё остался след холодильной камеры, забрала пустой и удалилась продолжать травить своё сердце.

‑ Просто в некоторых людях её нужно раскрыть. Тогда станет легче и им и тебе, ‑ согласился Максим, ‑ искра разгорается постепенно, разжигая целый костёр таланта, который потом позволяет видеть человека на своём месте, человека, который доволен своей жизнью и своим местом в ней.

‑ Ты любил свою жену? – внезапно спросил Владимир.

‑ Конечно, ‑ сказал Максим удивлённо, ‑ а почему ты спрашиваешь?

‑ Женитьбы по любви такое редкое дело в наше время, полюбовно заключаются только контракты…

‑ Да, но свадьба тоже своего рода контракт, ‑ грустно улыбнулся Максим. – В моём случае он действительно был оформлен полюбовно.

‑ Как она умерла?

‑ Она выбросилась из окна…

‑ Прости, что я спросил тебя об этом. Сложно, наверное, вновь переживать это горе, ‑ сказал Владимир. – Ты изменил ей?

‑ Да, ‑ Максим вздохнул. – Не знаю зачем и почему. Но такое практически всегда происходит по неизвестным причинам. Просто это должно было произойти. Слишком много любви тоже не идёт на пользу, ‑ он немного помолчал. ‑ Моя мать всегда не любила её, ругались они постоянно. Не знаю из-за чего они поругались в тот день… мать сказала Лизе, что я не люблю её, что эти наши отношения пора заканчивать. Добавила ещё что она никому не нужна, что я нашёл себе прекрасную девушку, которая подходит мне намного больше…В общем, ‑ Максим хлебнул немного пива, ‑ я не знаю, что она говорила ещё, но вечером Лиза прямо спросила меня изменял я ей или нет…

‑ И что ты ответил? – Владимир хрустнул чипсами. Чипсы были очень вкусные, такие продавались только в этом баре.

‑ Правду, я никогда не умел врать ей. Если я только пытался, она всегда замечала мои жалкие старания и так мне улыбалась, что я просто не мог продолжать. Я рассказал ей всё. Она смотрела на меня, а из её глаз падали слёзы, целый дождь слёз. Я никогда не видел таких заплаканных глаз. А я всё говорил ей и говорил, кричал на неё, оправдывался, кричал на себя, бил кулаком в стену…А она просто плакала, тихо, тихо. Щёки у неё стали совсем мокрые. Меня бесило её молчание и я тряс её за плечи, пытался выдавить из неё хоть звук. Но она не сказала ни слова. Я сел возле стены, в коридоре, на пол и закрыл глаза. Я понимал, что всё испортил сам, что наши отношения уже никогда не наладятся…, ‑ Максим посмотрел в окно. Начинался дождь, ‑ в тот день была такая же погода как сегодня, накрапывал дождь. Она всегда любила дождь. Я поднял глаза, потому что дунул ветер. Она стояла у открытого окна и плакала назло дождю, плакала тихо, тихо и не говорила ни слова. Я понял, что сейчас случится что-то ужасное, я бросился к ней, но я опоздал…она пролетела восемь этажей и лежала внизу, на асфальте. Крови было очень много, только слёз не было видно, дождь смыл их с её лица, ‑ Максим поглядел на бармена, ‑ Принесите мне водки.

‑ И мне, ‑ добавил Владимир, ‑ Но откуда твоя мать узнала об этом?

‑ Я ей и рассказал. Разве от матери можно что-то скрыть? Правда с тех пор мы больше не живём вместе. Я переезжал с квартиры на квартиру. Снимал комнаты, работал ночью чтобы заработать копейку на угол. Только чтобы не идти домой. Там я просто больше не могу появиться. На меня давит горе и смерть…

‑ И ты больше ни с кем не…

 ‑ Моя жена умерла, ‑ сказал Максим и глотнул водку. – А я просто делаю вид что живу.

‑ Но ведь жизнь продолжается и горе может действительно убить в тебе человека.

‑ Значит я заслужил такую судьбу. Я всё равно никогда не смогу спать покойно. В первые дни после её смерти, Лиза являлась мне в каждом сне, говорила со мной, успокаивала. Мне казалось, что нужно только проснуться и она будет рядом, такая же добрая и спокойная. И у нас снова будет всё хорошо. Но когда я просыпался меня ждал только холодный пот. 

‑ А что твоя мать?

‑ Я никогда не прощу ей этого. Хотя я и понимаю, что не прав. Просто слишком через многое мне придётся тогда переступить в себе. На такой шаг мне не хватит смелости.

‑ А на что тебе хватит смелости? – спросил Владимир.

‑ Я не знаю…

‑ Очень многие переживали трагедии в тысячу раз сильнее твоей, гибли города, нации исчезали с лица земли. Неужели одна единственная любовь стоит таких страданий?

‑ Любовь вечна. Несчастная любовь тоже. Просто это как две стороны монеты. Разный знак в уравнении. От приставки «несчастная», любовь не теряет своей силы. Не перестает быть любовью.

‑ Что ты пытаешься доказать себе, чего ты хочешь добиться? Или ты своим горем хочешь искупить свою вину?

‑ Горем я хочу искупить любовь, которой был не достоин. Но я любил её, всегда, даже когда изменял ей. Я любил её всегда. Кроме неё мне был не нужен никто…

‑ Тогда почему всё так произошло. Неужели ты не мог сказать той второй «нет». Неужели ты не мог взять в руки своё счастье и спокойствие семейных уз. Неужели ты не мог пересилить своё желание?

‑ Мог, поэтому я корю себя ещё больше. Но жизнь учит нас. За все необдуманные поступки мы всё равно расплачиваемся. Рано или поздно за всё придётся заплатить. Просто для каждого своя цена. Теперь, я пытаясь вспоминать те дни, когда нам было хорошо, пытаюсь помнить её счастливой, а не такой, какой она была в миг перед роковым прыжком.

‑ Почему когда люди достигают всего чего хотят, они становятся жадными и хотят большего. Почему никто не может остановиться. Ведь тебе в кои-то веки повезло, тебе достался главный приз, который можно выиграть в жизни. И ты проиграл всё, потерял не только её, но и благополучие, счастье, любовь и даже свою жизнь…

‑ Когда ты достигаешь всего, ты теряешь главное: чувство меры, ‑ Максим попросил у бармена ещё водки.

‑ Но кто определяет его, это чувство. Кто меряет счастье?

‑ У каждого своя шкала, каждый пытается разработать оптимальную, но не у всех это получается. Зато у всех есть планка, за которую они не заходят. А в той ситуации, планка падает и просто не знаешь где нужно её установить. Счастье залепляет глаза горящим пластилином.

‑ Я не верю тебе, ‑ сказал Владимир. – Просто ты не любил её. По-настоящему не любил. Ты бы никогда даже и не взглянул на другую, если бы любил её. А так ты просто пытаешься оправдать себя, придумываешь кучу слов, терминов, выдумываешь целые теории…

‑ Просто я понял насколько она важна для меня, лишь когда потерял её, ‑ сказал Максим, ‑ в это ты можешь поверить? Ты можешь поверить, что первой моей мыслью, когда я увидел её тело на асфальте, было последовать вслед за ней…

‑ И почему же ты этого не сделал? – Владимир выглядел совершенно спокойным.

‑ Я струсил, ‑ тихо сказал Максим.

‑ А стоила ли она смерти?

‑ Без сомнения.

‑ Тогда ты просто слабак…, ‑ Владимир смотрел прямо на него, ‑ а водка не поможет тебе пересилить свою слабость. Она уже у тебя в крови.

Картинные галереи скоро надоели, а вечерние посиделки наскучили, бары приелись. В их глазах потухла искра, а общение становилось напыщенным и каким-то наигранным. Словно два уставших человека пытались в чём-то уверить себя, прогрызть в своей душе отверстие и прибить туда чувство дружбы. Так не бывает. И Владимир всёрьёз задумался об очередной мумии…

Однажды, когда небо белело в тишине, а солнце освещало даже глухие стены, Владимир показал Максиму свою коллекцию. Мумии с ухмылками стояли за стеклом, заботливо завёрнутые в пропитанную маслом ткань. Руки, сложенные на груди в какой-то обречённости и сжатые до боли ноги, внушали жалость. Хотя жалость ‑ это плохое чувство. Лучше сказать вызывали сострадание. На стекле солнечные зайчики были довольны, а отпечатки пальцев выделялись ещё отчётливее. Максим шёл вдоль этого ряда, всматриваясь в замерзшие в ткани лица и пытаясь угадать о чём они думают. Лица, покрытые пылью и забвением, хранили свои страхи и чувства. Он не пытался залезть к ним в душу, понимая их состояние.

‑ Это Александр, ‑ нарушил тишину Владимир. – Я встретил его давным-давно. Он умел смеяться не открывая рта. Только глазами. Теперь за стеклом в этом нет нужды, – он повёл его дальше. ‑ А это Терентий, он умел вдыхать весну, всю за раз, вдыхал весь её запах, и наступало лето. Одного вдоха ему хватало до следующей весны. А всё остальное время он переживал её в себе, смешивал запахи и боролся с майскими дождями. У него в комнате всегда пахло свежей сиренью. Теперь, если раскрыть стекло, то можно уловить аромат весны. Иногда я впускаю её в свою комнату…

‑ А это? – Максим был под впечатлением от этой вереницы тел.

‑ Это Влад, он умел нырять в закат. Он разбегался перед самым солнцем, разминался и нырял в огненную дорожку. Он плавал от лунного берега и до самого рассвета, а утром приносил кусочек луны. Когда солнце уходит в ночь, оно каждый раз ударяется об луну, отбивая по кусочку. На небе слишком мало места для двух светил, поэтому они никак не могут разминуться безболезненно. Вот почему на луне так много изломов и кратеров. Это следы от солнца.

‑ Это удивительно…

‑ И я так думаю, наверное, поэтому я стал собирать всё это. Кроме меня до этого никто не додумался…

‑ Ты коллекционер, ‑ Максим посмотрел на бороду хозяина в которой проявлялись синие отблески: на ней не бегали зайчики, казалось, она одна оставалась в тени, – людских характеров, чувств, качеств. Ты не боишься, что когда-то тебя возьмут в свою коллекцию. Кто-то сильнее тебя, кто-то такой, который смотрит на тебя, как на экспонат. Ты не боишься этого?

‑ Нет, ‑ Владимир посмотрел ему в глаза.

‑ А где моё место? И что такого ты нашёл во мне? – Максим упрямо не отводил глаз от его бороды.

‑ Я не нашёл в тебе ничего кроме горя и слабости, ‑ Владимир устало вздохнул. – Таких у меня ещё не было. Ты подаришь мне прекрасные экспонаты.

‑ Если я отдам тебе горе, я смогу ещё раз почувствовать его?

‑ Без сомненья. Я же не забираю его всё, я забираю лишь то, что ты чувствуешь сейчас. Другое горе будет отличаться от него. Нет одинакового горя. Как нет одинаковых картин и одинаковых людей.

‑ А слабость? Я стану сильным?

‑ Нет, но может быть с той другой слабостью ты сумеешь справиться. От этой слишком тянет трупным запахом.

Максим не ответил ничего. Только горе отпустило, а ноги обрели былую крепость и на душе стало легче. Будто камень свалился с груди. На самом краю зашевелились две новые мумии, они ещё не привыкли к этому месту и беспокойно ворочались, шевеля связанными руками. Так будет пока они не привыкнут и на губах не появиться запоздалая ухмылка. Пока они не свыкнутся со своим местом под стеклом и солнцем, которое иногда отбрасывает на них блики и греет своим теплом.

‑ На этом мы расходимся? – спросил Максим.

‑ Да, ‑ Владимир задумчиво смотрел сквозь него.

‑ А я смогу быть интересным для людей, после того, как уйду от тебя?

‑ Это зависит от тебя. Сможешь ли ты перебороть свою печаль…

‑ А она была у меня?

‑ Печаль есть всегда. Без печали человек не может ощутить красоты. Но есть только одна проблема: печаль нельзя забрать, потому что с ней придётся забирать и душу. А если забираешь душу, то убиваешь человека.

‑ Так у тебя в коллекции нет печали? – Максим улыбнулся.

‑ Когда я умру, ‑ Владимир печально посмотрел на него, ‑ моя печаль станет там, взяв в поводыри душу. Тогда моя коллекция будет полной.

‑ Удачи тебе, коллекционер, ‑ Максим вышел в коридор. – Я сам захлопну дверь…

‑ Прощай, ‑ он махнул ему рукой.

Дверь сиротливо хлопнула. И с той поры Максим никогда не вспоминал о нём. И только сейчас он понял, что так и не переборол свою печаль. Слабость? Может быть. За это время он стал намного сильнее, и уже не колебался при принятии решений. Но не печаль. Хотя быть может это был просто отблеск синей бороды.