Сегодня он выспался. За все дни. Он открыл глаза и удивлённо обнаружил, что солнце ещё не успело забежать за штору. Максим встал, потянулся и с наслаждением отмок в ванне, которую не принимал уже почти месяц, ограничиваясь душем. Душ расслабляет, холодный – бодрит. Сварил себе приличный завтрак и спокойно поел, не давясь и не захлёбываясь чаем. Потом сел за стол, сегодня ему предстояло много работы. Он должен был перенести сердца из одного хранилища в другое, некоторые записи уже давно потеряли смысл, стоило просеять эти данные, чтобы новая книжка не была наполнена чем-то лишним, чтобы она не напоминала о прошлом так сильно, как не хотелось. Максим взял чёрную ручку. Синие он не любил, они оставляли противные кляксы и часто текли. Они напоминали ему о школе, где кроме синей пасты никакая другая не признавалась. Он не любил, когда ему пытались навязать своё мнение. После школы он писал исключительно чёрным. Это был его запоздалый протест, переросший в привычку. Аккуратно раскрыв новую записную книжку Максим замер, не успев испортить белый лист своим почерком. Всегда сложно начать. Он открыл своё прошлое на первой странице и положил его рядом с неизбежным. «Абстракция ‑ было нечётко выведено на первой странице, ‑ форма отражения в человеческом сознании предметов и явлений объективной действительности…», потом было зачёркнуто и немного подтёрто резинкой, а потом стоял телефон. Он задумался: каждый видит мир по-своему, то есть и абстракция у каждого своя, мир состоит из множества абстракций. А можно сказать и что мир каждый видит, как одну большую абстракцию, потому что мы отражаем в нашем сознании весь мир и все явления. Вот такие дела. Запись была действительно интересная, но стоило ли её переносить в новую книжку Максим не знал. Телефон напоминал о чём-то, цифры сумбурно путались, нехотя выстраивались в образ человека, соответствовавшего им. Только имя никак не всплывало. Максим подошёл к телефону, набрал чужие цифры, поднёс трубку к уху. Если что-то начал, то нужно действовать до конца. Гудки не долго преследовали его в трубке:
‑ Алло, ‑ послышался незнакомый женский голос. Максим внезапно понял, что не знает, что сказать. Ведь он ничего не помнил о человеке, которому звонил. Ничего кроме телефона и смутного образа.
‑ Я,…это…телефон 314-55-10?
‑ Да, кто это?
‑ Максим…, ‑ он не придумал ничего умнее.
‑ Привет, давно же ты не звонил, ‑ сказал незнакомый женский голос.
‑ Простите, а мы знакомы, ‑ тихо спросил Максим.
‑ Можно и так сказать, ‑ незнакомый женский голос потеплел.
‑ Я вас абсолютно не помню, нашёл ваш номер телефона. Ни имени не фамилии, ничего, только определение абстракции…
‑ Меня зовут Людмила, Максим. Неужели ты совсем не помнишь меня?
‑ Абсолютно, ‑ тихо сказал он. – Я и звоню, чтобы узнать чей номер-то.
‑ Узнал? – незнакомый голос был уже слегка раздражён.
‑ Нет пока, а давно мы с вами знакомы?
‑ Да уже лет тридцать…
Миг узнавания. Что-то теплится в нашем сознании, какая-то искорка понимания и знания, которая бежит по жилам, смешивается с мыслями и озаряет знакомым образом. Сопоставление голоса и внешности, качеств и мелких черт характера, всё это возникает в один миг, когда мы вспоминаем лицо. Когда голос становится знакомым, а дребезжащие струнки напоминают о прошлом. Когда ты улыбаешься кому-то невидимому, крепче прижимая трубку к своему уху. Когда вспоминаешь…
‑ Мама?
‑ Максим, ты уже начал меня пугать, ‑ женский голос стал неожиданно родным.
‑ Прости, мама, так много работы, что я совсем замотался. Не сплю, не ем, ничего не помню. Ты же знаешь, моя записная книжка, это всё, купил новую, стал эту переписывать и сразу номер без имени, без ничего. Ну не думал же, что это твой. Прости.
‑ Да ничего, я тебя тоже сразу и не узнала. Сколько мы не виделись? Год?
‑ Три. С тех пор, как умерла Лиза.
‑ Да…‑ она шумно задышала в трубку.
‑ Как дела, мама, как ты себя чувствуешь?
‑ Теперь хорошо, ‑ в её голосе прорезалась старость, ‑ почаще бы ты звонил.
‑ Теперь буду, ‑ пообещал он. – А как папа?
‑ Папа умер прошлой весной, ты разве не помнишь, я звонила тебе, ну к Галине Михайловне…
‑ Прости, я забыл. Мне казалось, что я видел его недавно, ‑ Максим посмотрел в окно. Там летел самолёт. В невиданные края, отбрасывая на землю маленькую тень. Это было так красиво…
‑ Как твоя работа?
‑ Нормально, мама, я даже квартиру нашёл. Теперь живу один…
‑ Прекрасно. Но ты знаешь, что твоя комната всегда свободна…
‑ Я хочу быть самостоятельным, ‑ он сделал паузу. – А ты никогда не понимала меня. Какой смысл в этих словах. Какой смысл в возврате? Ты хотя бы помнишь, как я выгляжу?
‑ Ну а как же? – она взволновано вздохнула. – У меня на полке стоит твоя фотография. Рядом с папой. Вы так хорошо смотритесь вместе. Да и сынок, ты бы зашёл, и телефон дай мне своей квартиры, чтобы у нас связь была.
‑ Разве для тебя это так важно? Мы разговариваем на разных языках. Мы бьёмся об стекло непонимания и разбиваем души об лёд. Какой смысл в этом. Зачем обманывать и придумывать отношения которых никогда не было. Ты помнишь как мы расстались три года назад, или ты и это забыла?
‑ Нет, я помню, ‑ голос стал сухим и жёстким. Он представил себе как сжались её губы.
‑ Тогда зачем тебе мой телефон?
‑ Никогда не бывает поздно исправить ошибки…
‑ Ошибка стоила одного очень дорогого мне человека. И эта ошибка, которая останется всегда…
‑ Не вини меня в своих промахах. Люди всегда ищут виноватых…
‑ Ты любишь дождь?
‑ Что?
‑ Ладно мама, пора бежать, ‑ Максим крепче сжал трубку. – Дождь любила Лиза. Она гуляла босыми ногами по траве и пугала голубей. Она радовалась каждой капле…
‑ Прости меня, ‑ всхлипы были слышны даже сквозь заслоны проводов. – У меня остался только ты. Кому я ещё нужна?
‑ Я позвоню, мама, ‑ он снова посмотрел в окно. Там остались только облака.
‑ Звони, сынок, ‑ она не могла найти других слов, ‑ не забывай…
Он повесил трубку, дождавшись гудков с противоположного конца. В груди остался какой-то едкий осадок стыда. Такие вещи не забывают. «Мама» ‑ подписал Максим под телефонным номером. Подумал немного и добавил: «позвонить, как будет время». Потом поставил три восклицательных знака, и недовольный собой вздохнул. Как мы быстро забываем самых родных нам людей, как быстро мы забываем добрые дела и поступки. Как быстро мы забываем свои обязанности. Память привереда, которая помнит только то, что выгодно. Из каждого мгновения она хочет выжать по максимуму. Память тоже подстраивается под время. Жуткое ощущение вины или безоблачное – правдивости своих убеждений, что лучше? Где проходит параллель и почему птицы летят на юг. Всем хочется теплоты. Всем хочется быть с кем-то или хотя бы на мгновение упустить из вида своё одиночество. Забыть чемодан со старыми шмотками под кроватью и представить себе романтическое путешествие с акулами и зонтиками в бокалах, с кокосовыми орехами и заходящим солнце, которое на пальмах играет в крокет. С перламутровым морем в которых хорошо ловится рыбка-бананка и с пятизвёздочными отелями, в которых даже есть горячая вода и бассейны без запаха хлора. Из-за призрачной Калипсо мы забываем друзей. Рвём на себе волосы из-за лишнего билетика в трамвае и бесимся, когда на нас плюют. Но даже после всего этого мы всё ещё боимся быть одни. Одиночество души и сердца, одиночество мыслей и раскрытое для тишины окно, расстеленная кровать, в которой ждёт лишь подушка и красиво закрученная занавеска, которая всё равно не принесёт тебе радости. Книги и бездушие идут рядом, а вдалеке виднеется маяк наших надежд, который уже давно не светит, а лишь возвышается тёмной громадой над скалами и лишениями. Простота и пошлость, старость взглядов, трамвайные колеи и кольцевая дорога всегда приводят в одну точку, в которой всё равно не чувствуешь себя в компании. Можно нащупать в кармане пустоту и попытаться применить её на доброе дело, а можно прокутить своё состояние возле костра в пьяной компании, подкидывая в огонь бутылки из-под дорогого шампанского. Можно придумать себе новый боконон или просто выбросить свои мечты на свалку. Бомжи смогут найти их, и тогда хотя бы для кого-то станет светлее…
Нельзя из-за своей эгоистичности рушить мир. Нельзя бросать книги в огонь, даже если в них написаны глупости. Нельзя судить других, пока не осудишь себя. Нельзя бросаться друзьями, потому что настоящих друзей найти очень сложно. И нельзя терять любовь, ведь только ради этого стоит бороться со смертью. А всё остальное можно, если уладить дело со своей совестью и тенью, которая неусыпно пытается уничтожить в нас всё самое доброе и светлое. Хотя быть может мы просто очень любим белую краску, и красим наши чувства в любимые цвета. От этого они становятся ещё гротескнее, а наши лица хочется увековечить в мраморе. Мы ищем ответ в других, а он находится в нас. Но наше одиночество и бесстрашие заливает нам глаза. Мы засыпаем в холодном поту, а просыпаемся с криком. Мы боимся уйти навсегда, потому что ничего не сделали для того, чтобы остаться. Врачи бессильны, а учёные лишены практики. Дети слишком наивны, а у стариков просто не остаётся сил. Это наша победа над временем, Пиррова победа, но от этого она не лишилась своей сладостной мякоти и беспринципности. От этого только на окнах появились трещины, а небо иногда подаёт голос. Жизнь всегда была под нашим неусыпным контролем, природа никогда ничего не решала. Мы просто только сейчас заметили это. Мы победили…
Он остановился на букве «В». В самом углу записной книжки было написано: «вариация», потом шло имя Владимир и телефон. Максим знал этого человека, когда-то давным-давно они дружили. У него была опасная привычка ставить мумии своих друзей за стекло. Может быть поэтому они не перезванивались, Максим не хотел больше становиться частью его коллекции. Они познакомились в картинной галерее, возле одного из творений Айвазовского. Бушующее море не оставляло их равнодушными: ‑ Нравится? ‑ неожиданно нарушил молчание Максим. ‑ Да, ‑ парень повернул голову, ‑ в этом есть какая-то тоска. В этом просторе и этой муке. Есть в этой картине что-то завораживающее. Как вы считаете? ‑ Совершенно с вами согласен, ‑ он потёр подбородок. – Я бы даже сказал безысходность. Корабль не сможет свернуть. Его бросит на скалы. Матросы не могут ничего изменить. На этой картине смерть… ‑ Все картины безжизненны, они оживают, только тогда, когда подходишь к ним, играют краска
Ему снова снился этот сон. Непонятный и опережающий его мысли. События развивались с бешеной скоростью и уже нельзя было сказать, где начинается, а где кончается выдумка. Мост уходил в невиданные края, к бесконечности, которую так стараются обозначить люди. Солнце заходило и уже была видна луна. Луна слилась с солнцем, превратив день в непонятную смесь цветов, гармоний и запахов, которые могли почувствовать только настоящие гурманы. Лайнера не было. Был только жираф с хоботом, который бежал к мосту, смешно разбрасывая лапами и теребя себя за ушами хвостом. Он сидел у окна в маршрутке и пил вино. Вино было налито в огромную синюю пиалу и перемешано с чаем. Чай ещё сохранил свой аромат, но вино придавало чаю терпкости. Он с удовольствием вдохнул запах этого напитка и повернулся лицом к жирафу. Тот уже бежал по мосту. Вдали тихо шевелилось море, а может это был океан. Название не меняет сути. Вода остаётся водой, как бы мы её не называли. Максим смотрел ему в глаза. В глазах у жирафа и
Грусть в бокале заменяла слезу. Она катилась по его стенкам, заползая даже в ножку, а потом дальше через руку к сердцу. Сердце наполнялось этой грустью, как кадка дождевой водой, и хотелось чего-то святого. Святое витало в воздухе, смешиваясь с предчувствием свободы, и становилось легко. Память и стихи сливались в единое целое и хотелось говорить о любви. В этом месте можно было бы сделать лирическое отступление, но мы обойдёмся без сентементов. Прошлое и будущее встречаются в настоящем и смотрят друг на друга сквозь тонкое зашторенное окно. Они уже готовы подружиться, но ветер не даёт им сделать последний шаг. Последний шаг отношений, шаг закрепляющий всё и вся, тот что может или испортить всё или наоборот вывести отношения на новый уровень. Этот шаг всегда самый сложный. Черствеет хлеб на столе, о нём не позаботились, не завернули заботливо в целлофан, когда он в этом особенно нуждался, теперь мы расплачиваемся за свои ошибки. Подумайте, скольких людей мы забыли, сколько прошли ми
Сегодня к нему снова пришёл отец. Странно. Максиму казалось, что он уже год как умер. Хотя иногда смерть ‑ это лишь повод для кого-то, повод чтобы переждать жизнь где-то в другом месте и потом снова пуститься в бой с новыми силами. Иногда нужно сделать паузу, остановится на мгновение и посмотреть на своё отражение в воде. Если оно расплывается, идёт кругами и хмуро щурится на каждой волне, то значит, что в нас затаилось что-то неизвестное, ужасное и чёрствое. Может быть в нас зародилось сомнение. Вода даёт ответы на многое, но только у неё нужно уметь спрашивать. Кофейная гуща, карты Таро, или ещё какая-нибудь магическая белиберда, которой могут запугать только непослушных детей и необразованных взрослых, бесполезна в случае когда вы действительно хотите знать правду. Когда у вас на губах горит решимость, а в глазах предчувствие чего-то знакового, такого, что может круто изменить вашу жизнь. И в этом случае, даже если гороскоп не пускает вас сегодня на улицу, вы всё равно н
Записная книжка открылась на букве «л». «Любовь» ‑ было написано мелким почерком, а на полях были нарисованы несколько сердечек. Похожих на тех, что девочки рисуют в своих детских анкетах, когда задают каверзные вопросы, касающиеся противоположного пола. Он посмотрел на телефон и тяжело вздохнул. По этому телефону больше не нужно было звонить, он был уже бесполезен. В той квартире поселились совсем другие люди и не стоит искать у них свою любовь. Её можно было найти только на старых фотографиях и в уголке своего сердца, в самом израненном и окровавленном уголке, который никогда не спит, который разбивает и разрывает все остальные отношения, тот уголок, который не позволяет больше испытать это святое чувство. Ведь человек любит по-настоящему только один раз. Все остальные – это лишь увлечения, которые перерастают в рутину и ритуал, который иногда заканчивается клятвой о вечной любви и штампом в паспорте под оглушительные раскаты марша Мендельсона. Мы можем уговаривать себя ч
Ветер тихо шуршал волосами. Он уносил ароматы цветов и приносил кусочки смога в ноздри, напоминая о вечной урбанизации. Цветы пахли тише, а птицы не обращали внимания на запахи. Смерть обитала здесь. В этом загнанном мировом уголке, огороженном маленькими оградками или просто гранитными плитами и памятниками. Максим сидел на маленькой скамейке возле её могилы. В записной книжке Лиза была записана под невозмутимым словом «смерть», а потом стояло маленькое пояснение: «необратимое прекращение жизнедеятельности организма, неминуемая конечная стадия любой живой системы». Вот на какое слово стояла сноска возле очерченной траурным вензелем любви… Возле смерти не стояло номера телефона. Только номер участка и могилы. Буквы немного расплылись ‑ слёзы убивали каллиграфию. Максим вдыхал воздух и тихо сжимал губы, он думал о ней. Мысли роились и не знали какое воспоминание лучше. Эти яркие образы, моменты жизни двоились, троились, наползали один на другой. Лица смешива
Максим перелистнул страницу записной книжки. Там было ещё одно слово на букву «с». «Старость» – было написано мелким почерком и потом дальше стояло имя, отчество и номер телефона. Он вспомнил Галину Михайловну, прекрасную хозяйку у которой он останавливался на несколько месяцев. Она зажигательно смеялась и до изнеможения смотрела сериалы любых стран и мастей. Она знала их все на память, переживала с героями, плакала и тихо скрывала старость за очками. Она даже порывалась пару раз заштопать ему вещи, но он успел отговорить её. Он работал ночью через каждые два дня, в одном из офисов. Он сидел на телефоне. Когда у него были выходные вечера, он с удовольствием сидел с Галиной Михайловной и пил чай, разговаривал с ней о разных вещах, просвещал её в современных течениях из жизни молодёжи, а она рассказывала ему новости политики, пересказывала сериалы и обсуждала проблемы соседей… Когда он только вошёл в квартиру, она показалась ему строгой и необщительной. Но лишь только
Ему снова снился этот сон. Изменения были незначительны. Разве, что исчез горизонт и уже безграничность была везде. Насколько хватало глаз всюду было что-то такое, что нельзя объяснить словами. Безграничное, вечное, великое и в то же время простое… Он сел в маршрутку, что стояла у перил и поехал по воде прямо к лайнеру. Слоноподобное животное приветливо подбежало к нему и он почесал его за хобот. Лайнер остановился и затрубил. Радость сквозила во всех клубах дыма, что вылетали из его труб. Максим взошёл на палубу и поиграл якорем. Маршрутка осталась ждать внизу, медленно покачиваясь на волнах в такт с кораблём. Они синхронно опускались и поднимались, а жираф бегал вокруг них и пускал вверх разноцветные брызги. Ганеша никогда не гнушался звериных обличий. Максим обошёл палубу вдоль и поперёк, познакомился с пассажирами. Многих он знал, это были его одноклассники и даже несколько друзей из детского сада. Они встречали его, жали руки, кричали свои имена и фамилии, расспрашивали
‑ Алексей Иванович, вы давно знаете пациента? – спросил доктор. ‑ Да, можно сказать, что мы вместе познавали мир… ‑ Он очень болен, вы знаете это? ‑ К сожалению да, но я пришёл проведать его. Нельзя же его бросить из-за того, что он не такой как все. ‑ Конечно, конечно, я просто хочу прояснить вам ситуацию… ‑ Для этого я и пришёл к вам. С ним я уже говорил… ‑ Он принимает меня за отца, говорит со мной, свою палату он принимает за кухню. Он живёт неизвестно где. Его маленькая одиночная камера кажется ему целым миром. Вы знаете, что там нет окон. Там нет никакого телефона. Вы знаете, что самолёты, за которыми он следит и кухня, где он пьёт чай ‑ это лишь его бред… ‑ Подозреваю, ‑ сказал Алексей Иванович. – Но его отец умер? ‑ Нет, конечно, его отец и мать прекрасно живут себе в своей милой квартирке возле оперного театра. Раньше они приходили проведать его, но он никого не узнаёт… ‑ Он слишком любил её. Вы знаете
Ему снова снился этот сон. Изменения были незначительны. Разве, что исчез горизонт и уже безграничность была везде. Насколько хватало глаз всюду было что-то такое, что нельзя объяснить словами. Безграничное, вечное, великое и в то же время простое… Он сел в маршрутку, что стояла у перил и поехал по воде прямо к лайнеру. Слоноподобное животное приветливо подбежало к нему и он почесал его за хобот. Лайнер остановился и затрубил. Радость сквозила во всех клубах дыма, что вылетали из его труб. Максим взошёл на палубу и поиграл якорем. Маршрутка осталась ждать внизу, медленно покачиваясь на волнах в такт с кораблём. Они синхронно опускались и поднимались, а жираф бегал вокруг них и пускал вверх разноцветные брызги. Ганеша никогда не гнушался звериных обличий. Максим обошёл палубу вдоль и поперёк, познакомился с пассажирами. Многих он знал, это были его одноклассники и даже несколько друзей из детского сада. Они встречали его, жали руки, кричали свои имена и фамилии, расспрашивали
Максим перелистнул страницу записной книжки. Там было ещё одно слово на букву «с». «Старость» – было написано мелким почерком и потом дальше стояло имя, отчество и номер телефона. Он вспомнил Галину Михайловну, прекрасную хозяйку у которой он останавливался на несколько месяцев. Она зажигательно смеялась и до изнеможения смотрела сериалы любых стран и мастей. Она знала их все на память, переживала с героями, плакала и тихо скрывала старость за очками. Она даже порывалась пару раз заштопать ему вещи, но он успел отговорить её. Он работал ночью через каждые два дня, в одном из офисов. Он сидел на телефоне. Когда у него были выходные вечера, он с удовольствием сидел с Галиной Михайловной и пил чай, разговаривал с ней о разных вещах, просвещал её в современных течениях из жизни молодёжи, а она рассказывала ему новости политики, пересказывала сериалы и обсуждала проблемы соседей… Когда он только вошёл в квартиру, она показалась ему строгой и необщительной. Но лишь только
Ветер тихо шуршал волосами. Он уносил ароматы цветов и приносил кусочки смога в ноздри, напоминая о вечной урбанизации. Цветы пахли тише, а птицы не обращали внимания на запахи. Смерть обитала здесь. В этом загнанном мировом уголке, огороженном маленькими оградками или просто гранитными плитами и памятниками. Максим сидел на маленькой скамейке возле её могилы. В записной книжке Лиза была записана под невозмутимым словом «смерть», а потом стояло маленькое пояснение: «необратимое прекращение жизнедеятельности организма, неминуемая конечная стадия любой живой системы». Вот на какое слово стояла сноска возле очерченной траурным вензелем любви… Возле смерти не стояло номера телефона. Только номер участка и могилы. Буквы немного расплылись ‑ слёзы убивали каллиграфию. Максим вдыхал воздух и тихо сжимал губы, он думал о ней. Мысли роились и не знали какое воспоминание лучше. Эти яркие образы, моменты жизни двоились, троились, наползали один на другой. Лица смешива
Записная книжка открылась на букве «л». «Любовь» ‑ было написано мелким почерком, а на полях были нарисованы несколько сердечек. Похожих на тех, что девочки рисуют в своих детских анкетах, когда задают каверзные вопросы, касающиеся противоположного пола. Он посмотрел на телефон и тяжело вздохнул. По этому телефону больше не нужно было звонить, он был уже бесполезен. В той квартире поселились совсем другие люди и не стоит искать у них свою любовь. Её можно было найти только на старых фотографиях и в уголке своего сердца, в самом израненном и окровавленном уголке, который никогда не спит, который разбивает и разрывает все остальные отношения, тот уголок, который не позволяет больше испытать это святое чувство. Ведь человек любит по-настоящему только один раз. Все остальные – это лишь увлечения, которые перерастают в рутину и ритуал, который иногда заканчивается клятвой о вечной любви и штампом в паспорте под оглушительные раскаты марша Мендельсона. Мы можем уговаривать себя ч
Сегодня к нему снова пришёл отец. Странно. Максиму казалось, что он уже год как умер. Хотя иногда смерть ‑ это лишь повод для кого-то, повод чтобы переждать жизнь где-то в другом месте и потом снова пуститься в бой с новыми силами. Иногда нужно сделать паузу, остановится на мгновение и посмотреть на своё отражение в воде. Если оно расплывается, идёт кругами и хмуро щурится на каждой волне, то значит, что в нас затаилось что-то неизвестное, ужасное и чёрствое. Может быть в нас зародилось сомнение. Вода даёт ответы на многое, но только у неё нужно уметь спрашивать. Кофейная гуща, карты Таро, или ещё какая-нибудь магическая белиберда, которой могут запугать только непослушных детей и необразованных взрослых, бесполезна в случае когда вы действительно хотите знать правду. Когда у вас на губах горит решимость, а в глазах предчувствие чего-то знакового, такого, что может круто изменить вашу жизнь. И в этом случае, даже если гороскоп не пускает вас сегодня на улицу, вы всё равно н
Грусть в бокале заменяла слезу. Она катилась по его стенкам, заползая даже в ножку, а потом дальше через руку к сердцу. Сердце наполнялось этой грустью, как кадка дождевой водой, и хотелось чего-то святого. Святое витало в воздухе, смешиваясь с предчувствием свободы, и становилось легко. Память и стихи сливались в единое целое и хотелось говорить о любви. В этом месте можно было бы сделать лирическое отступление, но мы обойдёмся без сентементов. Прошлое и будущее встречаются в настоящем и смотрят друг на друга сквозь тонкое зашторенное окно. Они уже готовы подружиться, но ветер не даёт им сделать последний шаг. Последний шаг отношений, шаг закрепляющий всё и вся, тот что может или испортить всё или наоборот вывести отношения на новый уровень. Этот шаг всегда самый сложный. Черствеет хлеб на столе, о нём не позаботились, не завернули заботливо в целлофан, когда он в этом особенно нуждался, теперь мы расплачиваемся за свои ошибки. Подумайте, скольких людей мы забыли, сколько прошли ми
Ему снова снился этот сон. Непонятный и опережающий его мысли. События развивались с бешеной скоростью и уже нельзя было сказать, где начинается, а где кончается выдумка. Мост уходил в невиданные края, к бесконечности, которую так стараются обозначить люди. Солнце заходило и уже была видна луна. Луна слилась с солнцем, превратив день в непонятную смесь цветов, гармоний и запахов, которые могли почувствовать только настоящие гурманы. Лайнера не было. Был только жираф с хоботом, который бежал к мосту, смешно разбрасывая лапами и теребя себя за ушами хвостом. Он сидел у окна в маршрутке и пил вино. Вино было налито в огромную синюю пиалу и перемешано с чаем. Чай ещё сохранил свой аромат, но вино придавало чаю терпкости. Он с удовольствием вдохнул запах этого напитка и повернулся лицом к жирафу. Тот уже бежал по мосту. Вдали тихо шевелилось море, а может это был океан. Название не меняет сути. Вода остаётся водой, как бы мы её не называли. Максим смотрел ему в глаза. В глазах у жирафа и
Он остановился на букве «В». В самом углу записной книжки было написано: «вариация», потом шло имя Владимир и телефон. Максим знал этого человека, когда-то давным-давно они дружили. У него была опасная привычка ставить мумии своих друзей за стекло. Может быть поэтому они не перезванивались, Максим не хотел больше становиться частью его коллекции. Они познакомились в картинной галерее, возле одного из творений Айвазовского. Бушующее море не оставляло их равнодушными: ‑ Нравится? ‑ неожиданно нарушил молчание Максим. ‑ Да, ‑ парень повернул голову, ‑ в этом есть какая-то тоска. В этом просторе и этой муке. Есть в этой картине что-то завораживающее. Как вы считаете? ‑ Совершенно с вами согласен, ‑ он потёр подбородок. – Я бы даже сказал безысходность. Корабль не сможет свернуть. Его бросит на скалы. Матросы не могут ничего изменить. На этой картине смерть… ‑ Все картины безжизненны, они оживают, только тогда, когда подходишь к ним, играют краска