«Проводник» — очень красивое название для того, чей удел и судьба — убивать.
«Проводник между миров» — так они назвали меня и других, таких, как я.
В течение нескольких недель нас с девочками и всех остальных, кто прошёл испытание, расселили по разным спальням. Не знаю, как изменилась жизнь других, а меня поселили одну в северное крыло.
Здесь вдоль длинного мрачного коридора тянулись двери учеников — у каждого своя. В конце располагалось окно, выходившее на утёс, над которым почти что всегда бушевала гроза.
Я полюбила стоять, распахнув ставни, и смотреть на океан. Он сливался в единое пространство с моей душой, где царил такой же сумрак, всегда было холодно, и бушевал ураган.
Я снова осталась абсолютно одна и от того всё чаще задавалась вопросом — что же такое я? Мать рассказывала мне сказки, где кроме прочего существовало и колдовство. В её волшебных историях маги творили добро, защищали мир от тёмных сил, создавали из ничего замки и мосты.
За четыре года, проведённые в башне, я успела позабыть, как выглядит её лицо. Но ни разу не видела я и того, о чём она пела мне перед сном — ни замков, ни мостов. Только вечная гроза, бушевавшая за окном.
Чары, подчинявшие чувства и волю. Чары, приносившие боль. Чары, способные обратить пламя очага в пожар, покорить молнию и послать её во врага.
И вот теперь меня обучали убивать.
Мы, Проводники, на словах служившие звеном между миров, на деле изучали жизнь и смерть. Есть множество способов «проводить» несчастного в мир иной, помимо электрических разрядов и огненных шаров, которые магом использовать давно уже было запрещено.
Нас обучали как отличить одну чудодейственную траву от другой. Один и тот же цветок, поданный по-разному, мог спасти жизнь, а мог накликать смерть.
Мы изучали, как устроен человек, и как одним движением ветра заставить его замереть.
Как исцеляющий сон превратить в смерть, а смерть — в сон.
Они говорили красивые слова — о том, что мы, «проводники», нужны Аустрайху для защиты наших Островов. О том, что пока существуем мы, никому не придётся идти в бой. О том, что наша жизнь сольётся с жизнью архипелага в одно, мы будем дышать его душой и чувствовать каждое движение овевающих утёсы ветров.
Я верила. С каждым днём моя вера становилась всё сильней.
Но я ничего не могла поделать с собой. Меня привлекали не тайны жизни и смерти, а тайны материй и миров. Загадки отражений иных реальностей и сновидений, отражённых в зеркале и в воде. И легенды о тех существах, что обитают «на другой стороне».
Я хотела быть чем-то большим, чем просто одинокой девочкой, застрявшей в жерновах Семи Ветров. Пусть даже и Проводником.
Смерть, молнии, холод и огонь — они подчинялись мне всё лучше день за днём.
Мне было пятнадцать, когда я научилась прогонять грозу от своих окон — или снова призывать её. Тогда, когда захочу.
Наставник Озер — теперь он проводил со мной времени больше, чем кто-либо ещё, сказал, что это очень хороший результат. А я толком не знала почему. Я была грозой, и гроза была мной. Конечно, она делала так, как я захочу.
Больше всего меня удивило то, что в группе, куда меня перевели, почти что не было девочек, кроме меня.
Только худенькая и молчаливая Рейчел, длинные чёрные волосы которой всегда закрывали лицо, и Локлин — угловатая и широкоплечая, больше похожая на мужчину.
Первая пугала меня больше, чем любой из мальчишек. Когда она поднимала лицо, можно было увидеть, что в глазах её уже живёт та смерть, которую она призвана привести в этот мир.
Рейчел наслаждалась тем, чему её обучали. Наслаждалась мыслями о том, как будет убивать. Обычно она не говорила об этом вслух — но я видела это чувство в её глазах.
Не могу сказать, чтобы оно было так уж чуждо и мне.
Как-то я разговорилась с ней — я хотела знать. А она, очевидно, была рада расспросам, потому что кроме меня с ней не говорил никто.
— Тебе нравится убивать, — первая сказала я. Думала, она станет со мной спорить, но Рейчел ответила:
— Да.
По спине у меня пробежал холодок.
— Почему? — спросил я тогда.
Она странно повела головой, на секунду становясь похожей на змею.
— Они отправили меня сюда.
Я пока ещё не понимала тогда.
— Разве ты не хочешь изучать магию? — с удивлением спросила я.
— Меня никто не спрашивал, чего я хочу, а чего — нет.
Мне нечего было ответить ей.
Меня тоже никто не спросил. Но я никогда не считала наказанием то, что оказалась здесь. Что я имела бы там, на общей земле? Жила бы сейчас в нищете и стирала чужое бельё, чтобы помогать матери зарабатывать на хлеб.
И всё же зерно сомнения оказалось посеяно в моей душе. И, стоя у своего окна, я теперь часто думала о том, почему нас отправляют сюда, не спрашивая, хотим мы этого или нет?
С Локлин общение ладилось ещё трудней.
Она почти не ощущала токов магии и предпочитала орудовать мечом. Попала сюда, потому что однажды на занятиях воспламенила свой клинок и проткнула наставника насквозь.
Мне всегда казалось, что она не слишком умна — неуклюжа как в искусстве общения, так и в колдовстве. Всё, что она делала, было грубым, и мне никак не удавалось понять, почему её определили заниматься столь тонким мастерством.
На мой вопрос она ответила просто и легко:
— Я не люблю и не умею делать чего-то иного, кроме как убивать.
Мне стало грустно. Абсолютно отчётливо я поняла, что даже эти двое отлично знают, чего хотят и зачем оказались здесь.
Я не знала. Мне нравилось управлять стихиями, но я боялась, что когда-нибудь моя магия призовёт настоящую смерть. И не хотела торопить этот момент.
К своему удивлению, я обнаружила, что мне куда интереснее наблюдать за мальчиками — и, по возможности, общаться с ними.
Все, с кем я училась, были хорошо воспитаны, и многие происходили из знатных семей.
Раньше мне казалось, что богатенькие мальчишки до невозможности высокомерны и глупы. Ну… не могу сказать, что я была так уж неправа. Многие из них, обладая достоинством, манерами и красотой, имели такой заносчивый нрав, что больше хотелось врезать им чем-нибудь по башке, чем продолжать разговор.
Но в то же время мне нравилось, что они не грубят, не ругаются и следят за собой.
Были, конечно, и дети бедняков. Разделение между ними и аристократами проходило чёрной чертой. И те, и другие общались исключительно между собой. И те, и другие имели свой, особый язык.
И те, и другие с одинаковым презрением относились ко мне… потому что я была ни то и ни сё. Родители мои не принадлежали к знати, и я не пыталась этого скрывать — ещё не хватало, чтобы кто-нибудь из богатеньких отпрысков, польстившись на то, что других кандидатур в округе нет, решил вступить со мной в династический брак.
Но и бедняки видели, что хоть руки у меня и не такие белые, как у Рейчел, но я явно не привыкла отстаивать свою правоту кулаками и руганью на весь этаж.
Ну и, конечно же, куда больше останавливало и тех, и других то, что я была девочкой. Никто толком не верил, что из меня получится хороший Проводник. У Рейчел её пристрастия были написаны на лбу. К Локлин попросту опасались подходить. А меня упорно считали книжным червём — в том смысле, что все были уверены: я не пойду дальше книг.
Я бы, пожалуй, не стала доказывать никому и ничего, но мне было жутко одиноко здесь теперь, когда меня отделили от подруг — как в первые недели, когда меня только привезли в Башню Слоновой Кости.
В конце концов у меня всё-таки обнаружился один друг. Его звали Густав, и он, так же, как я, не вылезал из книг.
Он никогда не рассказывал о том, кем был до того, как ему пришлось стать колдуном, но на богатых мальчишек не походил.
По большей части мы с ним засиживались в библиотеке до утра, вместе разбирали заклятия и готовили магические эликсиры.
Через год после того, как мы стали друзьями — мне тогда исполнилось шестнадцать — я обнаружила, что он поджидает меня под дверью по утрам перед занятиями, чтобы помочь донести до аудитории забитый фолиантами мешок.
Я не возражала. Никогда не любила носить тяжести, да и просто заниматься физическим трудом.
Всё чаще я ловила на себе его взгляд — немного загадочный и будто бы выжидающий. Но что он значит, понять ещё не могла.
Мне исполнилось восемнадцать, когда я впервые отправилась в город — то была ночь Ястреба, и двенадцать лучших учениц Академии должны были танцевать чаровные пляски перед императором.
Великий Чародей Кавелл отбирал нас. По одной от каждой школы искусств. Не знаю, почему выбрали меня. Я никогда не отличалась особенной красотой лица — наверняка императорский двор видел немало девушек куда лучше меня.
Но представлять факультет Проводников годились только Рейчел и я. Для мальчиков были свои праздники. А выбранные девочки как-никак должны были радовать глаз — то есть Локлин можно было сразу отметать.
Рейчел… полагаю, она казалась им слишком опасной. Но Рейчел не считала так, и всё время, пока меня готовили к торжеству, смотрела на меня из-за угла. Я хотела бы подойти к ней и спросить, что её не устраивает, потому что чувствовала по её глазам — она не забудет просто так, что я у неё отобрала.
Однако наставницы не спешили меня отпускать. Мои руки долго и тщательно умащивали маслами, расписывали хной. По волосам провели расчёской, должно быть, тысячу раз.
Я успела задремать, а приподняв веки, увидела, что ещё один человек наблюдает за мной — это был Густав.
Странное выражение в его глазах проступило отчётливей, но я всё ещё не понимала, чего он ждёт.
— Ты будешь самой красивой из Двенадцати в этом году, — сказал он, когда наставницы наконец выпустили меня из своих цепких рук.
Я посмотрела в зеркало. Мне нечасто доводилось видеть своё лицо, потому что в комнатах учеников не было зеркал.
Наверное, поэтому я не могла оценить, правду он говорит или нет. Рыжие волосы мои, переплетённые золотыми нитями, оказались собраны в невесомую сеточку за спиной, шея, натёртая жемчужными мазями, казалась матовой и сама походила на слоновую кость. Платье, состоявшее из множества невесомых покрывал, поддерживало стан и едва прикрывало грудь.
Хотела бы я знать, зачем нас представляют императору именно так? Зачем нужны танцы и красота, когда наша польза совсем в другом. Тогда я ещё не знала ответа на этот вопрос.
Пока я медлила, раздумывая, что сказать, наставник Астер показался у меня за спиной.
Фигура его отразилась в зеркале, когда он встал сзади меня. Руки легли мне на плечи, разгоняя по венам огонь.
Мягкие пряди белоснежных волос стлались по его плечам, нижнюю часть лица скрывала такая же ухоженная седая борода. Но глаза не выглядели старыми — в них светились проницательность и ум.
— Что бы ни случилось, — сказал Астер, глядя сквозь зеркало мне в глаза, — помни, кто тебя воспитал.
Я кивнула.
— Академия — твой дом. Только она — никогда не предаст.
Я не стала спорить, хотя и не знала, зачем нужны эти слова.
Возведенная на скоплении небольших островов, омываемых лазурными волнами, тонувшая в лабиринте причудливо переплетавшихся улиц, каналов и проливов, лишённая защиты стен и отдавшаяся на волю ветров, Кахилла не походила ни на один другой город страны. Описать ее было очень нелегко. Мистерия, из которой вырос сам город и появилось его название, феномен, которым стали её влияние и мощь, Кахилла - древнейший город Аустрайха. Красота её прославила город на весь Архипелаг, вдохновляла поэтов на оды, а соседей - на зависть.В кольце портов, заполненных кораблями, мачты которых виднелись почти из любого квартала, Кахилла раскачивалась на волнах.С большого расстояния казалось, что она вырастает из вод морских. Однако чем ближе подходила процессия, тем явственнее я замечала, что все-таки город стоит на земле, и из насыщенного водными парами воздуха появлялись завораживающие дворцы, великолепные башни и непредсказуемые изгибы её проливов.Улицы Кахиллы сияли огнями: неболь
Голос не обманул, и так я впервые поняла, что могу кому-то доверять.Едва началась весна, и поутихли бушевавшие над островами дожди, как колёса экипажа застучали по мосту, ведущему на Остров Слоновой Кости.Среди наставников начался переполох — я видела это из окна, но смысла происходившего понять не могла.Любопытство одолевало меня, но совсем нестерпимым оно стало тогда, когда я увидела, как на пути от кареты до входа в центральную башню выстраивается вооружённый эскорт.Несколько охранников, стоявших на подножке, встали по обе стороны от дверей, и только после этого из кареты появился человек, на чьих плечах лежал подбитый соболем плащ, а лицо укрывал чёрный капюшон.Сердце моё забилось сильней. По походке, по движениям рук, одна из которых небрежно лежала на эфесе меча, я поняла — это он. Тот, кто не давал покоя ни мне, ни учителям.Глупо было бы поверить, что он приехал за мной. Он, наверное, давно уже забыл меня… а я
На сей раз никто не позаботился о паланкине — хотя нам всё-таки и выделили небольшой, сравнительно скромный, но тогда казавшийся мне весьма добротным экипаж.Наставницы — Фиэра и ещё одна, по имени Клавдия, — тщательно проследили за тем, чтобы никто не заметил, как я ухожу. Меня закутали в покрывала как в гигантский кокон и, накрыв пологом тишины, вывели в коридор.Мы спустились вниз и забрались в экипаж. Наставницы ехали вместе со мной. Они сели с двух сторон, так чтобы сквозь окна можно было разглядеть их лица, но не моё.Я не совсем понимала, зачем такая секретность, хотя только то уже, что мой новый господин носил маску на торжествах, должно было о чём-то говорить.Невысокие домики без окон и фасадов тянулись по обе стороны от нас. Только плотные навесы укрывали ворота и части дворов.Солнце закатилось за горизонт, и в разрывы туч проглядывала луна. Тусклый свет её едва освещал небольшой участок пути. Где-то вдалеке волн
Многожёнство в Аустрайхе запрещено уже много-много лет. Как такового его и не было никогда, потому как девять кораблей, причалившие к островам и давшие начало девяти туатам, различались по своему укладу так сильно, что не раз шли друг на друга войной.Однако со временем все они заимствовали друг у друга традиции и законы, так что к тому времени, когда император Кадеирн объединил Острова, никого и нигде уже не удивлял обычай брать наложницу в дополнение к жене, если последняя не могла выносить детей — как принято это было в юго-восточном туате. Правда, довольно быстро северо-западный туат добавил к этому обычаю своё виденье — теперь и знатная дама могла позволить себе парочку наложников. Мораль империи крепла и снова слабела, принимая то одну форму, то другую. Законы не всегда следовали за ней.В те дни, когда я попала в дом Ночного Ворона, гаремы не были чем-то обычным — ни для женщин, ни для мужчин. И в то же время разговоров о том, как проводят досу
Во второй половине дня, когда злость моя на Дейдре уже несколько утихла, в двери снова постучали — на сей раз одна из наложниц.Звали её Бриана, и она имела гордый взгляд и несколько высокомерные повадки.Волосы у Брианы были медно-рыжие, так же уложенные в косы, как и у Дейдре, а глаза — зелёные. Она, в отличие от служанки, не куталась в покрывала, а гордо несла их на плечах, демонстрируя обнажённые острые плечи и высокую грудь в вырезе декольте.— Мне приказали объяснить вам местные порядки и обучить манерам, — сказала Бриана.Я кивнула. Мне с первого взгляда стало ясно, что с этой женщиной следует быть настороже.Однако Бриана оказалась гораздо добрее, чем можно было подумать, глядя на неё. Она не требовала от меня слишком много, как некоторые учителя до неё, и не пыталась ставить себя выше меня.— Странно, что Ворон выбрал тебя, — говорила она, показывая, как нужно укладывать на плечи шаль, так чтобы с
Никогда мне в голову не приходил вопрос о том, плохо я поступаю или хорошо.Я была девочкой, от рождения не имевшей ничего. Ничего, что должна была бы оберегать, и никого, кого должна была бы защищать.Академия говорила, что я обязана ей всем. Да. Благодарность к Академии жила в моей душе.Но весь остальной мир за пределами нашей башни был чужой, неизведанной землёй, которую мне только ещё следовало покорить.Невольно порой в моей душе проскальзывала обида на учителей — как не поняли они, что я была именно той, кто мог бы осуществить все их планы при дворе? Почему не поддержали меня, а выжидали, оправдаю ли я себя?Ни разу с того момента, когда я переступила порог Академии, наставники мне не помогли. И чем дальше, тем менее сильна была моя к ним любовь.Что и говорить обо всех остальных?К тому же кто из нас вообще знает, что такое добро, а что — зло, в нашем одном из затерянных среди других мыльных пузырьков миров?
Наверное, Бриана не смогла бы мне солгать, спроси я её прямо — кто танцевал перед принцем. Но никто не мешал ей сказать только часть правды — как она и сделала, назвав мне два имени.Значит, она хотела кого-то защитить. Поначалу я подумала было, что себя. Но как она же сама и рассказывала мне, принц вызывал к себе наложниц в среду и в субботу — накануне тех дней, когда ему не нужно было разбирать дела и принимать просителей.И сколько я помнила, именно среду и пятницу Бриана проводила со мной — учила носить платье, падать ниц, красиво говорить.Значит, был в этой истории кто-то ещё.Я решила не задавать более вопросов Бриане — и так уже было ясно, что она имеет тайны от меня и будет скрывать их до конца.Вместо этого я призвала ещё одного духа и приказала следовать за ней по пятам. В награду обещала всего ничего — возможность выходить в мир каждое полнолуние, выпадающее на третий день месяца.Доклад от сво
— Ты была права, Камрин оказалась предательницей.Я стояла напротив господина и слушала его с равнодушием человека, который не верит ни единому слову. Руки мои были истерзаны постоянными стирками, волосы высохли, лишённые того ухода, какой получали тела наложниц в верхнем гареме.Я устала после долгого трудового дня и больше всего хотела рухнуть на вязанку соломы, служившую мне постелью в последние недели, и уснуть.Но мой господин желал говорить — и его смиренной рабыне оставалось только слушать его.— Проследив за ней, мои люди застали её ночью в подземном тоннеле, ведущем за стены дворца. Она говорила с чужаком. Её схватили и бросили в темницу для допроса. К сожалению, она убила себя — а чужаку удалось сбежать.— Ваше высочество так милосердно со своими женщинами, — не сдержалась я, — вы даже не убили её на месте, увидев, что она была с другим.Физэн моргнул — видимо, не ожидал атаки с моей
С самого утра за окном пасмурно. Капает дождь.Я поднимаюсь первой — не могу находиться рядом с ним. Не потому что не хочу. Слишком больно думать о том, что он может уйти.Даже не хочу представлять себе, куда. Не хочу знать ничего. Одна мысль о том, что он сейчас принимает какое-то решение, вызывает боль.Прислоняюсь лбом к косяку и принимаюсь вспоминать прошедшую ночь. Его руки на моих плечах и груди… Его сердце бьётся рядом с моим… Он переворачивает меня, но что такое контакт взглядов, когда твой любимый проникает волнами сквозь тебя, когда твои мысли рикошетом отзывается у него в голове.И будто ответом на свои слова доносится:«Любимая».Закрываю глаза и втягиваю ноздрями холодный воздух, силясь развеять наваждение. Не верю до конца.Радагар подходит ко мне со спины, одеяло лежит у него на плечах. Обнимает, закутывая в одеяло и в себя.— Ты знаешь… как больно… — шепч
Очередной разговор, ведущий нас в никуда.В последующие дни таким разговорам несть числа.Радагар остаётся равнодушен ко всему. Послушно следует моим прихотям, но по большей части молчит — если только слова клещами не тянуть.Постепенно погружаюсь в чувство, что бьюсь о стену, которой настолько безразличны мои усилия, что она даже не пытается на них отвечать.Невольно вспоминаю Радагара таким, каким он был. В глазах его пылал потаённый огонь, который мне не дано было разгадать. Этот огонь притягивал меня, как притягивает свеча мотылька. Да, к Радагару тянуло не только меня. Приходится смириться с этим и принять как факт. За шесть сотен лет у него было… даже боюсь предположить, сколько у него было таких дурочек, как я. Это обидно. Но ни одна дурочка не была такой упорной, как я. И я не собираюсь его отпускать.Иногда — очень редко — Радагар принимается рассказывать мне о мире, в котором родился и жил.— Я не ску
Кто-то из нас должен взять себя в руки, и, поскольку у моих покоев не стоит охрана, видимо, это придётся сделать мне.Не проходит и трёх дней, как я снова спускаюсь на первый этаж, иду к башне и захожу в лазарет.Сторожевые маги сменились, но контур по-прежнему мерцает слабым светом.Прохожу внутрь. Радагар спит.Внешне он не изменился с нашей прошлой встречи. Разве что следы от ожогов немного сошли.Я начинаю узнавать то лицо, которое уже видела несколько раз.Теперь сомнений быть не может. Это он. Мой Радагар.Сажусь на постель. Ничего больше не хочу сейчас, кроме как смотреть на него. Готова провести здесь несколько часов, а то и дней.Но Радагар, конечно же, мне не даёт. Он открывает глаза.— Гвендолин, — слабая улыбка, скорее даже насмешка, касается его губ, — добрый день.— Добрый день.Молчим. Напоминаю себе, что сила сейчас на моей стороне.— Поговори со мной, &m
До последнего не могу осознать, что передо мной именно он.Присаживаюсь на корточки. Подношу руку к его щеке, но дотронуться боюсь. Боюсь… всего. Боюсь, что причиню ему боль. Боюсь, что это вовсе не он. Боюсь, что стоит кончикам моих пальцев соприкоснуться с его кожей — и меня унесёт, смоет солёной волной, и я уже перестану соображать.А мне нужно решать.Портал пока ещё открыт. Замки на дверях заперты. И если это обман…Смотрит на меня. Взгляд его нечитаем. Но это не может быть никто другой.Оглядываюсь на портал.— Выбросишь, — усмешка искривляет высушенные губы, — теперь?Надо бы. Это был бы самый разумный шаг за всё время, что я прожила на земле.Вместо этого очерчиваю магический знак перед зеркалом, запечатываю открывшийся проход и бросаюсь к окну. Высовываюсь в него.— Лавина! Мальчики! Носилки сюда! Кто-нибудь! Быстрей!Внизу происходит движение — похоже, ду
Мою башню в семнадцать этажей, подпирающую собой грозовые тучи, наполняют ученики.Я никому не запрещаю выходить и силой никого не держу — какой в этом смысл? Я не принимаю в Академию тех, кто ищет здесь укрытия от закона Игвендола, разве что этот закон действительно несправедлив.Здесь нет убийц. Много месяцев я провела, изучая старинные фолианты, чтобы вернуть смысл истинному назначению дара Проводников. По моему приказу был восстановлен утёс, на котором находится ближайший вход в Лабиринт Луны, хотя мы всё ещё не обследовали его целиком.Не буду хвастаться и утверждать, что магия наполнила Игвендол. Магия была здесь всегда, и её оказалось куда больше, чем в Аустрайхе, где на каждого способного колдовать надевали магические кандалы.В основном время я провожу в заботах об Академии, вырываясь сюда, на утёс, лишь на пару часов в день.Одна и та же мысль не даёт мне покоя, как я ни стараюсь избавиться от тебя.Столько времени прошло. Гд
Мне выдали новую одежду, накормили, и весь следующий день я отдыхала. Мне предоставили возможность свободно гулять в саду, и я исследовала закутки и беседки, прятавшиеся в тенистых аллеях. Здесь не было таких густых и высоких деревьев, к каким я привыкла на родине, и весь парк представлял собой подобие лабиринта, где аккуратно подстриженные стены кустарника перемежались цветочными клумбами, статуями из серого гранита или белого мрамора, и бьющими тут и там из-под земли изящными фонтанами. Статуи изображали единорогов и драконов, мантикор и пегасов — множество существ, которых я видела до сих пор только на картинках в старых книгах.Ближе к полудню меня отыскала черноволосая девушка, одетая в такую же белую сорочку, как и та, что выдали мне. Рукава её скрепляли серебряные браслеты, а поверх был надет бархатный сарафан, похожий на мой, только не красный, а тёмно-зелёный.— Вот вы где, — произнесла она с улыбкой, и хотя обращение её было почтительным, в
Так в доме у Велдона я прожила три года. Дольше, чем в доме Физэна Т’Элинна, но всё же именно те несколько месяцев, проведённых с Радагаром, запомнились мне сильнее всего.На исходе третьего года я принесла воды из ручья, насыпала в кадушку травяного сбора и села перед ней. Я не знала, что хочу увидеть, но всё острее ощущала, что это место сковывает меня. Душа моя почти излечилась – хотя память о случившемся в Кахилле и зияла незаживающим шрамом на ней.Я сидела и смотрела на воду, позволяя своей мысли блуждать свободно и, к своему удивлению, обнаружила через несколько минут, чтобы более всего мой разум занимает вовсе не Радагар.Я думала о Дае и об Ионе. О Густаве, о Рейчел и о Локлин. О Дзарне и его матери, чьё доверие предала, о Дэйдре, которая в самый отчаянный момет призналась в своей симпатии ко мне, и о Бриане, которая так и не стала настоящим другом для меня.Каждого из них я понимала в этот миг, как не пыталась понять никогда.
Так, все-таки поменяв маршрут, мне удалось добраться до последнего зала, откуда вело пять дверей. Эти врата, в отличие от всех предыдущих, не были скрыты иллюзией, и я могла смотреться в них как в зеркала.За первой дверью белопенные волны захлёстывали песчаный берег. После нескольких дней, проведённых в лабиринте пещер, мне захотелось рухнуть на землю и расцеловать этот залитый солнцем песок. Никогда не думала, что одиночество может так подействовать на меня, но за те дни, что я провела здесь, я едва не сошла с ума.Однако остатки осторожности требовали осмотреть вначале остальные зеркала.Я подошла к следующему — за ним находилась пустыня. Она простиралась от горизонта до горизонта, и только миниатюрные вихри ветра гуляли тут и там, шебурша оранжевый песок. Я подумала, что это место хорошо подходит для того, чтобы напрочь скрыться от людей. Правда, смогу ли я оттуда дойти до обитаемых мест… У меня ещё оставалось немного еды и вина. Можно было, впр
Уже у самого грота я замедлила полёт и опустилась на землю. Невольно взгляд мой устремлялся туда, в земли Сайсов, где ещё недавно я могла найти приют.Стиснув зубы, я заставила себя двинуться к пещере. Сайсы тоже не заступились за меня на суде. Значит, не заступятся и теперь.Дальнейший план был прост, и я почти не сомневалась, что мне удастся его осуществить. Прежде чем углубиться в пещеру, я подошла к сундуку, припрятанному Дзарном под ворохом веток и палой листвы, и достала оттуда плащ, флягу с вином и кое-что из еды. Пусть он догадается, кто украл его припасы — к тому времени я уже буду далеко.Прихватив с собой всё это и лежавший в том же сундуке кинжал в обыкновенных кожаных ножнах, который повязала на бёдра, я двинулась вниз по коридору. Места уже начинали казаться мне родными, и я почти привычно очертила края портала рукой, а затем прошла сквозь него.В первой комнате задерживаться не стала — сразу же наугад миновала ещё несколько, что