Глава 3

3

Перед поступлением в Московский государственный педагогический университет я сообразил, что мне, как коренному москвичу, бесплатного жилья не дождаться, если я только не хочу каждый день два часа после учёбы посвящать «социальному труду» (а я не хотел, разумеется: за отсутствием высшего образования мне предложили бы, самое большее, работу санитара). Итак, я заявился к папаше Джову и, пересиливая стыд и отвращение, потребовал, чтобы он, как мой родитель, перевёл на меня известную сумму в счёт будущего наследства, а то, мол, жить мне негде.

Отец, к моему удивлению, предложил мне жить у него: он отнёсся ко мне с грубым, снисходительным юмором, в котором, пожалуй, сквозили и нотки добродушия. Папаша Джов не ставил меня ни во что. Да и то: кто я был перед ним, я, астеничный юноша-адепт вымирающей профессии — перед этим здоровенным куском плоти в чёрной, с блестящим отливом, форме сотрудника государственной полиции? Папаша ведь дослужился до старшего лейтенанта. Работал он в должности дознавателя.

Пожалуй, я немного перегнул палку насчёт астеничного юноши: стремясь нравиться девушкам, не только таким, как Кэт, я стал заниматься в тренажёрном зале, играл в баскетбольной команде школы и выглядел не так уж плохо на фоне своих сверстников: да, в плечах узковат, но ловкий, крепкий, гибкий, средневысокого роста.

Итак, я погрузился в учёбу, а учёба давалась мне не так уж легко. Подумайте, ведь ни письменных, ни печатных конспектов не имелось, основную массу материала нужно было изучать по пиктографическим пособиям или аудиокнигам. Если вы представляете себе аудиторию современного университета как ряды парт, над которыми, склонившись, прилежно пишут конспект студенты, вы сильно ошибаетесь! Современные студенты не пишут. Что? Печатают? Да нет же! Для этого ведь нужно знать грамоту. А её изучают только в Академии Liberatio Mundi и в Университете Свободы, которые — в Христиании, изучает узкий круг лиц, назначенный провидением нашего Златоуста вершить наши судьбы: братья «Освобождения мира», сотрудники службы безопасности, дивы и государственные писатели. Ну, может быть, ещё учёные…

Желая сделать заметку, современные студенты поступают двумя способами. Они склоняют голову к своей табуле, произносят слово, табула, настроенная на голос обладателя, распознаёт звуки речи, и на экране появляется соответствующая пиктограмма. Или же они выбирают необходимую пиктограмму на сенсорном экране: вначале класс, затем подкласс, затем внутри этого подкласса.

А ведь это совсем просто! Я должен сделать краткое описание современной грамоты. Все пиктограммы делятся на семнадцать классов, а именно:

местоимения

степени родства

профессии

предметы

здания / учреждения

объекты природы

имена собственные

глаголы действия

модальные глаголы и глаголы мысли

социальные глаголы

качественные прилагательные

притяжательные прилагательные и местоимения

абстрактные существительные

предлоги

союзы

обозначения времени

числительные

И сам язык пиктограмм гораздо проще, чем кажется. Так, значок, изображающий идущие ноги, означает «ходить», значок, изображающий бегущие ноги, — «бегать» или «заниматься спортом». Заключённый в квадрат, он получает значение «спортзал», заключённый в круг — становится абстрактным существительным «спорт», с префиксом — станет прилагательным «спортивный», нарисованный на «щите», обозначит собственное имя, что-нибудь вроде Бегун, стоит добавить над ним маленький кружок — и он обозначает спортсмена, а если сменить этот кружок на небольшой квадрат — спортивный инвентарь.

Доступны и пиктографические конспекты на сайте университета.

Стремясь быть отличником, понимая, что успешная учёба для меня, не наделённого ни особыми спортивными талантами, ни склонностью к точным наукам, ни духовными дарами (а под ними в Свободном Союзе понимается мастерство в Искусстве Любви и дар проповеди свободного христианства, о котором я ещё расскажу в свой черёд), — единственная возможность карьеры, я безвылазно просиживал часы в аудиториях вуза и в своей комнате, иногда не выбираясь в клуб по нескольку недель, неделями не имея сексуальной жизни, хоть это, говорили мне, и ужасно вредно для здоровья. Можете вы себе вообразить такое в отношении современного молодого человека? О, я знаю! Я знаю, что редкий блуд не перестаёт быть блудом, но всё-таки меня оправдывает то, что он был нечастым — или нет? Была и ещё одна причина моей «старомодной» сдержанности, о которой я вам скажу несколько позже.

Учёба осложнялась тем, что содержание истории менялось буквально на моих глазах.

Взять, к примеру, архаичный период истории России. В первый год учёбы я наивно думал, будто слово «Русь» — то ли от русого цвета волос наших далёких предков, то ли от холодных рос, то ли от названия реки, по берегам которой жили древние славяне. А уже на третий год узнал, что, согласно новейшим исследованиям, слово «Раша», которым ныне повсеместно обслуживаются, — древнейшее, славянское, едва ли не первобытное, и происходит оно, согласно одной версии, от индоевропейского корня «раш» со значением «рубить», «рушить», а согласно другой, родственно русским же словам «параша» и «страшный». Дескать, древние славяне были неистовы и очень грязны, лишь в двадцатом веке над страной заблистала утренняя звезда европейской цивилизации.

Или вот Иван Грозный. Когда я находился на «уровне-два», учителя сообщали нам, что этот царь был реакционером, ибо исповедовал православие, религию извращённую, лжерелигию, самую что ни на есть уродливую форму косного исторического псевдохристианства, как об этом теперь известно даже младенцу. А через год нам поведали, что, несмотря на отдельные ошибки и просчёты, Иван Грозный был просто-таки выдающимся деятелем своего времени! И нечего, мол, недальновидно вменять ему в вину его православие! Православия своего он в лучшие минуты жизни стыдился, более того, даже боролся с церковниками, даже митрополита казнил! Идеи же свободного христианства исповедовал не на словах, как некоторые лицемеры, а на деле: имел семь только законных жён, не считая полюбовниц. Профессора даже глухо намекали, что, проживи выдающийся царь немного дольше, он оказался бы российским Лютером, реформировал бы православие, стал бы далёким и несовершенным (уж это само собой) предтечей нашего Отца веры. Да, так вот.

И враньё это, враньё, твердили нам профессора, будто великий Иосиф Сталин репрессировал невинных. Верьте больше школьным байкам для идиотов, которые сочинили такие же идиоты! Не было тогда никаких невинных, ни единого человека! А была фантастическая косность мысли и жизни, было погибшее для нового мира, развращённое и закрепощённое столетиями православия поколение, обновить которое можно было только вполне суровыми, но сколь благотворными мерами! Доказательство их благотворности — любовь, которую испытывали люди к своему вождю.

И так каждый год — какой-нибудь сюрприз. Разве поспеешь за столь скорым прогрессом исторической науки? А кроме истории, изучали мы и теологию, в которой и вовсе творился полный кавардак, ведь Понтифик каждый год обогащает нас новыми теологическими открытиями. Но я поспевал. Я был хорошим, правильным студентом, и все самые свежие представления о каждом деятеле, каждом событии знал назубок.