2
Возвращаюсь памятью к моим школьным годам. В пятнадцать лет я вступил в Общество друзей Свободы (к моему времени вступали почти все, впрочем, в активистах я никогда не ходил) и посетил Клуб Свободы нашего микрорайона. Наверное, одним из последних среди своих сверстников.
Заранее прошу у читателя прощения за отвратительные подробности.
Всякий клуб виден издали, он, подобно древним ресторанам сети «МакДоналдс», высоко возносит свою мачту с разломанной пополам решёткой в квадрате. Эта решётка является пиктограммой: заключённая в круг, она означает «свободу» (или «освобождение», если вместе с решёткой изображается рука, ломающая её), со значком - маркером родительного падежа, — «свободный», в квадрате — «Клуб Свободы», сама по себе — «освобождать».
Вступить в клуб может любой совершеннолетний, девушка — б*******о, а мальчишке нужно заплатить немаленькую сумму за «открытие доступа» и затем не забывать выплачивать членские взносы. Подростки копят на первый взнос годами. Существуют и кредиты на льготных условиях. Но вообще брать кредит страшновато: ну как не отдашь, и финансовая комиссия Госбанка присудит тебя к заключению! Сейчас с такими вещами не шутят.
У меня устроилось проще: папаша Джов как-то навестил меня в интернате, узнал, что я, в свои пятнадцать лет, всё ещё девственник, обозвал меня ослом и тут же, к моему удивлению, отвалил всю кругленькую сумму. «Отвалил», впрочем, не тот глагол: притащил меня в банк и перевёл сумму на мой счёт.
Входя в помещение клуба, вы вначале оказываетесь как бы в обычном баре, полузатемнённом, где играет музыка, то вкрадчиво тихая, то оглушающе громкая, и у барной стойки продаются напитки. (В некоторых клубах имеются столики, как в кафе, и меню даёт возможность поужинать.) Но есть важные отличия: по длинным боковым стенам идут пронумерованные прозрачные двери в индивидуальные кабинеты, а ровно напротив уличного входа располагается вход на Арену.
Публично исполняют тот или иной шедевр Искусства любви в наше время, как правило, лишь профессионалы, дивы. Д и в а есть обозначение для артиста-женщины, д и в — для артиста-мужчины. Надеюсь, вы понимаете, о каком искусстве идёт речь, и избавите меня от необходимости пояснять?
Почти всякий клуб имеет одну диву-резидента (дива-резидента — немногие): не могут же артисты всё время гастролировать!
«Каждый вечер, в час назначенный», как писал об этом архаичный русский поэт Александр Блок (раньше этим часом была полночь, сейчас это происходит в самое разное время), ведущий вечера прекращает конкурсы и развлечения и объявляет о начале нового шоу. Вход на представление платный. Бесплатным он является только для самих господ артистов, пусть даже и находящихся на отдыхе, для священнослужителей и ж р и ц свободного христианства (культ которого «должен стать высшим развитием Искусства Любви, коль скоро Бог есть Любовь», как выразился Понтифик), для полицейских, сотрудников службы безопасности? членов «Освобождения мира» и «Псов Господних», начиная со «старших братьев». Кстати, иные жрицы не брезгуют участием в представлениях, благо неутомительная служба в храме им позволяет.
Говорят, в незапамятные времена, во времена первых клубов, ещё до воцарения Понтифика, для того, чтобы стать дивой, достаточно было просто три раза участвовать в представлении. Именно: публично заняться физической любовью. Да и тогдашние шоу были всего с двумя актёрами, незамысловатыми, доморощенными, не чета теперешним, на простенькие сюжеты вроде «Раб и госпожа», «Ученик и учительница». Не было ни мастерства, ни драматургии, ни спецэффектов, ни возможности для зрителя в какой-то миг самому шагнуть на арену. Да что там, ведь даже к-о-л-л-е-к-т-и-в-н-ы-х д-е-й-с-т-в тогда не существовало. Не додумались наши отсталые предки!
В своё первое посещение клуба я сразу попал на роскошное и дорогое зрелище c восходящей звездой Искусства Любви, дивой Иоландой. Иоланда уже тогда блистала, как Венера на вечернем небосклоне. Зрелище это меня страшно обожгло, пронзило вожделением, жгуче опозорило, потому что какая-то часть моей души всё же сопротивлялась ему. Но вожделение было больше. Я вышел с представления, завершившегося уже в третьем часу ночи, и присел на мягкий диван. Голова у меня шла кругом, перед глазами всё вертелось, ничего я не понимал, ничего не мог. Посетители уже расходились, но одна бойкая дамочка, из завсегдатаев, приметила моё состояние, тут же, даже не спросив моего имени, затащила меня в отдельный кабинет и быстро лишила меня невинности. Я надеюсь, что читателям моего текста неловко узнавать все эти подробности — поверьте, мне и самому неловко их вспоминать.
Замечу, к чести этой дамочки, что жалюзи на дверях кабинета она всё же опустила, хотя уже тогда это считалось дурным тоном, отсталым провинциализмом, так сказать.
Часто ли я посещал клуб? Первое время — частенько. А знаете ли, сколько в каждом клубе подростков четырнадцати-шестнадцати лет, на которых взрослые поглядывают со снисходительным одобрением, как на надежду нации? Впрочем, что есть взрослый? Сейчас ведь уже четырнадцатилетний считается взрослым, женщина-подросток может родить ребёнка. Современные женщины боятся боли, обычно делают кесарево сечение. Ещё чаще яйцеклетку пересаживают «суррогатной матери» из наводнивших Свободный Союз африканок. Правда, услуги «суррогатной матери» недёшевы, государственного пособия на каждого ребёнка для их оплаты не хватает. Именно из желания подзаработать часто вынашивают сами, ведь пособие даётся не на воспитание, распоряжаться им можно как угодно. После рождения три четверти родителей сдают детей в интернат при яслях. Они по-настоящему роскошны, эти интернаты, они — не чета тем унылым саркофагам юности, о которых я читал в какой-то древней книге! А тридцатилетний теперь в Свободном Союзе уже считается стариком. Да, чудеса косметики и пластической хирургии способны продлить молодость до семидесяти лет, но уже к зрелости душа этих людей изношена и выжжена, как пустыня. Настолько они пресыщены всем, настолько отвратительной и бессмысленной кажется им жизнь, что суицид кажется многим из них лучшим способом «поставить точку». Есть в «самой свободной и счастливой стране» даже расхожее понятие — «суицид тридцатилетних».
3Перед поступлением в Московский государственный педагогический университет я сообразил, что мне, как коренному москвичу, бесплатного жилья не дождаться, если я только не хочу каждый день два часа после учёбы посвящать «социальному труду» (а я не хотел, разумеется: за отсутствием высшего образования мне предложили бы, самое большее, работу санитара). Итак, я заявился к папаше Джову и, пересиливая стыд и отвращение, потребовал, чтобы он, как мой родитель, перевёл на меня известную сумму в счёт будущего наследства, а то, мол, жить мне негде.Отец, к моему удивлению, предложил мне жить у него: он отнёсся ко мне с грубым, снисходительным юмором, в котором, пожалуй, сквозили и нотки добродушия. Папаша Джов не ставил меня ни во что. Да и то: кто я был перед ним, я, астеничный юноша-адепт вымирающей профессии — перед этим здоровенным куском плоти в чёрной, с блестящим отливом, форме сотрудника государственной полиции? Папаша ведь дослужился до
4Я обещал вам рассказать о второй причине своей сексуальной сдержанности в годы обучения в университете. Она проста: папаша Джов был полицейским.Если вы думаете при этом, будто современный полицейский является, так сказать, оплотом нравственности (в «старомодном» смысле этого слова), то вы сильно ошибаетесь!Я прекрасно помню вечер, когда папаша, пьяный и злой, притащил домой какую-то бабёнку и подверг её д-о-п-р-о-с-у с п-р-и-с-т-р-а-с-т-и-е-м: я превосходно слышал крики женщины через тонкую стену крошечной двухкомнатной квартиры, одна из комнат которой была одновременно и кухней, точней, была разделена на обеденную и жилую зоны. Заниматься оказалось невозможно. Я сидел на своей кровати, прислушиваясь к этим крикам и пытаясь осмыслить двойственное чувство, которое они будили во мне, астеничном юнце: отвращение, вожделение и зависть. Да, даже зависть: вот как низок бывает человек.Помню и наш завтрак утром следующего дня. Мы си
5Превосходно я помню государственный экзамен, который принимали три профессора, и среди них — заведующий нашей выпускающей кафедры, профессор Блюм. Волосы ёршиком и умильная улыбка, тонкий нос и внимательные, цепкие, умные глаза. Профессор Блюм, в отличие от двух других экзаменаторов, не молодился, позволил себе и седину, и морщины, что, конечно, уменьшало его шансы на обладание молоденькими студентками, но зато придавало его облику прямо-таки историческую солидность.Мне достался билет № 5. Первым вопросом было «Состояние общества в начале XXI века: предпосылки Великого Поворота». Вторым — «“Открытый путь” Блеза Мондиаля: основные идеи». Оба вопроса я знал назубок.[МИР В XXI ВЕКЕ]— В начале XXI века, — с готовностью прилежного ученика начал я, наизусть воспроизводя целые фразы из аудиокниги, — развитые демократии переживали кризис особой силы, вернее, вступили в стадию око
ВТОРНИК, 21 АВГУСТА6Учебный год в Свободном Союзе начинается первого августа, но я позволил себе в начале августа роскошь повалять дурака. Я даже хотел съездить в путешествие, но не было денег! Место инструктора мне ещё пришлось поискать: мои коллеги в наше время держатся за свою работу, непыльную и доходную, обе выгоды разом. А работодатели, как это было во все времена, не очень охотно берут вчерашних выпускников университета…Моя история начинается со вторника. В понедельник, 20 августа 2110 года, я прошёл процедуру оформления на работу в московской школе № 2378. «Подписал необходимые бумаги», как сказали бы раньше, но сейчас никто никаких бумаг не подписывает. Я дал сканировать свою личную метку, чтобы директор на экране считывающего устройства мог увидеть данные о моей квалификации, просмотрел фильм по технике безопасности, получил инструктаж от директора, изучил условия договора и в присутствии работника банк
7До квартиры девочки-мулатки мы добрались за четверть часа, воспользовавшись Сеткой — новым метро, пути которого, вознесённые на мощных опорах на высоту третьего этажа, прорéзали всю Москву математически-точными квадратами. Прорезали в буквальном смысле: в старых зданиях прорубали тоннели. Никаких исключений не делалось: даже Кремлёвские стены насквозь прошила линия скоростного электропоезда.Тина, будучи по крови американкой (впрочем, есть ли такая нация?, и особенно в наше время, когда размыты границы всех наций?) и подчиняясь старомодной американской сентиментальности, росла в семье, а не в интернате. Её мать, Айви, некогда известный оформитель (дизайнер, как говорят сейчас), прибыла в Москву ещё десять лет назад в поисках лучшего заработка, захватив с собой и младшую сестру, Лиму, родную тётку Тины. Год назад Айви вдруг спешно вернулась в северную Америку (почему — я так и не смог выяснить в тот первый день), оставив дочери квартир
8Я не помню дословно той медвяной проповеди Златоуста. А если бы и помнил, не стал бы приводить её слово в слово: мне кажется, речь Хама с её особым словоподбором и грамматическим строем сама по себе прельщает человека. Да ведь и его выразительная жестикуляция завораживает, его движения похожи скорее на балет.Понтифик говорил в тот вечер о природе власти. Нет власти не от Бога, противящийся власти противится указанию Божьему. Власть — тяжкое бремя. Именно поэтому нужно уважать любого человека, облечённого властью: не столько за личные качества, сколько за ту милость, которая даётся ему Божьим произволением. Но и за душевные качества тоже: без них он не смог бы принять это тяжкое бремя. Не стоит каждому стремиться взвалить на себя ношу власти, но лишь тому, кто насквозь проникнут духом Христа. Как же проникнуться духом Христа? Как иначе, если не через наполнение себя знанием всех людей? Как иначе, если не через Свободную Любовь — тот путь, ко
9Никуда я, конечно, не спешил, а ушёл с досады. Точнее, даже и не с досады, а руководствуясь советом из передачи «Мужское здоровье»: дескать, для того, чтобы крепче привязать к себе женщину, от первой близости с ней нужно отказаться. Да и кто может соперничать с обаянием Первого Мужчины мира, которому стоит только свистнуть — и женщины всех возрастов наперегонки мчатся к его постели, пардон, к алтарю! Под «алтарём» в нашем веке в Свободном Союзе понимается алтарь Свободной Любви, конечно… А ведь сама приглашала!В этом скверном, безобразном настроении я сел в вагон Сетки, нового метро. Сиденья здесь расположены, как и в старом, друг напротив друга, но не вдоль рельс, а поперёк, причём по всей ширине вагона, так что образуют множество купе, и дверь каждого такого купе открывается сразу на платформу. Такое количество дверей позволило решить проблему быстрой посадки пассажиров: ведь поезда метро управляются автоматикой и
10Так как следующая станция была недалеко от моей с отцом квартиры (а живём мы близко к центру города), вышло, что ближайшим клубом оказался «Красный куб», где я потерял невинность. Я, «бесстрашный дурачок», не чуял никакого подвоха и даже усомниться не сумел: отчего это девушка, одетая словно сестра милосердия псевдохристианства или школьная учительница архаичного времени, вдруг так рвётся на Литургию Его Святейшества? Воистину, страсть лишает человека рассудка.Моя спутница при входе в клуб зябко передёрнула плечами и ещё глубже закуталась в свой платок. Она сама попросила приобнять её, чтобы нам пройти створчатый турникет (неужели не вступила в Общество друзей Свободы в своё время?), но вздрогнула, когда я это сделал. Дежурный администратор за стойкой оглядел её с головы до ног, и мне, её кавалеру, стало стыдно за её вид — но не было времени стыдиться. Я подошёл к стойке и, как истый джентльмен, оплатил полчаса в комнате
84Вечером того дня, когда наш самолёт вылетел из Новосибирска, до города долетели первые ракеты с ядерным боезарядом. В семидневной войне Российская империя перестала существовать. Воистину, мы сами находились на волосок от гибели.В монастыре Ват Суан Мок Сергей Теофилович быстро сошёлся с настоятелем и через месяц был командирован в маленькую удалённую обитель Ват Путта Бен для её обустройства. Перед уходом он отдал нам на хранение несколько образов, ранее бывших на иконостасе Крипты.Михаил Петрович, отличный художник, написал и новые.* * *…Завершая свою историю, я пытаюсь отодвинуть её от себя и взглянуть на неё издали, беспристрастными глазами. Моё изложение восьми дней из жизни Свободного Союза — ни самое полное, ни, конечно, самое лучшее. Я, простой инструктор истории, не был вхож в элиту антихристианского общества, ни разу не посетил Христианию, и, вероятно, глазами генерала Liberatio Mundi или высокопоставленн
83Потянулись тоскливые дни. Михей потребовал принести нам Свод законов Российской империи (дали без возражений) и однажды, листая, воскликнул:— Эврика! «Духовные лица, произведённые в сан согласно традициям своей религии, за исключением “свободного католичества”, не могут быть задерживаемы без предъявления обвинения»!— Сергей Теофилович! — тут же оживился я. — Неужели вы не можете произвести нас… в дьяконов, скажем?Наставник развёл руками, грустно улыбаясь.— Я не архиепископ…— А в… буддийских монахов?— И это не могу. На церемонии должны присутствовать, как минимум, четыре полных монаха, не считая знатока Учения, который её проводит.— А в буддийских послушников?— Два монаха должны быть свидетелями…— А в кого-нибудь ещё ниже рангом? — не отставал я.Сергей Теофилович за
82В это сложно поверить, но до восточной границы Свободного Союза мы добрались почти без приключений. Впрочем, у Империи Хама были тогда другие заботы. Международная обстановка накалялась, и голоса в пользу войны раздавались всё громче.Мы перешли границу Российской империи пешком, ночью. Почти сразу же мы были арестованы пограничниками и отправлены в одно из отделений полиции Екатеринбурга.Не предъявляя нам обвинения, офицеры контрразведки Российской империи специальным автомобилем «этапировали» нас в Новосибирск, где нам отвели чуть более просторную камеру.Начались допросы.Следователь Татищев (в чине штабс-капитана) был вежлив, осторожен, мягок. Нам не угрожали, не кричали на нас, даже и речи не шло об избиениях или пытках. Более того, нам (неслыханная вольность для арестованных) вернули наши личные вещи, предварительно осмотрев их. (Впрочем, у Михея отобрали кривой нож, и он долго сокрушался по этому поводу.) Относи
81Мы ехали днём и ночью, останавливаясь только для того, чтобы забежать в придорожное кафе или магазин (каждый раз уходили только двое, двое оставались в фургоне). За рулём попеременно сидели то Михей, то Михаил Петрович. Ему на руку укрепили «браслет» пастора, а я, скрывая отвращение, должен был, на случай проверок со стороны дорожной полиции, залезть в платье «сестры Справедливости». (Михаилу Петровичу предлагать этот опыт никто из нас даже не решился, и то: засунуть телёнка в женский чулок было бы проще.) Меньше всего хотелось этого маскарада — с другой стороны, любой маскарад помогает забыться…О Саше мы не говорили.Спали тоже попеременно, и однажды ночью я проснулся на узкой трясущейся лавке фургона оттого, что понял: по моим щекам непрерывно бегут слёзы. Кажется, я даже застонал, как ни пытался удержать этот стон, как ни сжимал губы.Сергей Теофилович, в темноте еле различимый (свет в салоне мы не
80Сигналами и сочным русским трёхэтажным матом «святой сестры» фургон прокладывал себе дорогу через толпу.Я оглянулся назад. В салоне были только Михаил Петрович и Сергей Теофилович.— Где Иван? — спросил я, едва мы выехали на свободную улицу.— Мне почём знать, — огрызнулся Дед Михей. — Нянька я ему, што ль? Улетела птица в неведомы края.— Подумай, Михей Павлович: ведь ему невыносимо осознавать свою невольную вину перед Аней и быть с нами рядом, — тихо произнёс наставник за моей спиной. — Он прочитал её письмо. Может быть, он ушёл навстречу подвигу. Или падению... Но будем верить в лучшее.— А… Нэри?— И она ушла, — вздохнул Сергей Теофилович. — И про неё, Нестор, тоже не знаем, куда. Как, собственно, не знаем, откуда она явилась. Она оставила послание, которое мы вскроем перед границей Российской империи.— Сергей
79Литургия продолжилась. Десяток человек после этого, не вынесшие мерзости и адского ужаса зрелища, встали со своих мест и вышли через обычный вход. Я был среди них. Служба безопасности не пыталась нас задерживать, агенты оцепенели, жадно раскрыв глаза происходящему. Да, такое нечасто увидишь!Подкашивающимися ногами я добрёл до проезжей части — и вздрогнул, когда прямо над моим ухом прозвучал острый сигнал клаксона.Не может быть! Чёрный фургон похоронного бюро «Последний путь», наш старый знакомец! Дед Михей, в трещащем по швам платье «суки Господней», из которого нелепо торчали его волосатые руки, высунулся из окошка.— Сигай в кабину, живо! — завопил он. — Поехали!
СРЕДА, ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ АВГУСТА78Гигантская толпа собралась на площади перед храмом Христа Спасителя. Люди в нетерпении задирали головы к огромным уличным стереоэкранам, которые должны были транслировать литургию в прямом эфире, толкались, перешучивались, бранились, шумно дышали, распаляясь мыслью о сладком зрелище, будто нечаянно прижимались друг к другу поближе…Но Саша, в накидке «царицы Ыгыпетьской» шла гордо, прямо, царственно держа голову, и её — пропускали, перед ней — расступались.На входе работали три поста службы безопасности, и мы выбрали молодого африканца, понадеявшись, что тот недавно прибыл в Москву и не слышал нашумевшей истории о Лиме. Чернокожий юноша широко осклабился, проведя считывающее устройство над Сашиным запястьем.— Добро пожаловать, ваше преподобие, — поприветствовал он Сашу. — И вам, ваше преподобие, — сухо обронил он мне, надевшему &l
77Сергей Теофилович в своей келье читал древнюю Кхуддака-никаю, увидев нас, с удивлением поднял глаза и медленно закрыл книгу.— Вы всё-таки решили настаивать сегодня на заупокойном обряде? — спросил он.— Нет, — ответила Саша, прикусив губу (кажется, она была готова и расплакаться, и рассмеяться). — На венчальном, батюшка.* * *…Обряд венчания завершился, а никто не расходился, и даже с места никто не сдвинулся. Все стояли и смотрели на нас, безмолвно, пронзительно, и мне сжало сердце благодарностью и мýкой.— Идите, — шепнул наставник, наконец.И едва не на цыпочках мы вышли из храма Крипты, а все продолжали стоять, глядя нам вслед....Меня удивила землянка Саши (западная, бывший армейский дот). Я, думая прямолинейно и несколько наивно (что всегда свойственно молодости), ожидал увидеть в жилище председателя голые бетонные стены и пол, мишень для метания н
76Мы вышли из Крипты и действительно пошли по лесу. Саша, к моему изумлению, надела лёгкую белую блузку. Была она в ней так хороша, что я и посмотреть на неё боялся — оттого сразу начал хрипловато выкладывать то, что знал:— Лима сказала мне, что девушки будут с трибун бросать букеты. О н попросит выйти ту, чей букет ему понравится. Здесь есть несколько сложностей. Во-первых, служба безопасности на входе будет считывать метки и отнимет букеты у всех, кто не является жрицей или дивой.— Что за беда! — беспечно отозвалась Саша. — У нас же есть её браслет, «царицы Ыгыпетьской», как говорит Дед Михей. Нет худа без добра. Но с букетом ты меня действительно огорчил. Разве может букет полевых цветов от скромной партизанки соперничать с роскошными тепличными розами этих высокопоставленных блудниц? Неужели на самом деле придётся метать нож с трибуны? Больно уж это ненадёжно, и слишком обидно будет промахнуться, пра