Обед у купца первой гильдии Стаса Прокопича Конуева имел свой вкус и размах. Стерляжья и щучья уха. Для начала. Утка с ананасом, фаршированный осетр и сладкие пироги под завязку. Водка, чай и кофе с коньяком. Последнее выставили на стол исключительно для гостя, и де Конн оценил внимание хозяина.
– Слышал я от господина Тилькова, что вы держите в кабинете изрядную коллекцию огнестрельного оружия, – начал маркиз, откинувшись на спинку удобного стула после глотка божественно горького напитка. – Для защиты или охоты?
Стас Прокопич, сытый и довольный, лениво глянул на закрытую дверь библиотеки.
– Что ж я, вытник[1] какой – со шпажонками валандаться? – буркнул он. – Пистоль и без картечи на вид страшит. Ежели кто в дом проберется, тать иль бродяга, я тамотка фузиль[2] свой выужу да в морду ему ткну. Всякого гундельника успокоит, как гузно бешену кошку. Сами попробуйте, мил человек.
Маркиз слегка растянул губы.
– И какие же из «фюзилей» у вас etre en faveur[3]? – иронично спросил он в ответ на неказистую привычку хозяина смешивать народный говор с аристократической речью.
Вместо ответа Стас хмыкнул. Его глаза насмешливо сверкнули. Он встал и надменно поднял голову.
– Сами гляньте, убедитеся, – процедил он, – кабинет я запертым не держу.
С этими словами он приглашающе мотнул головой и направился к массивным, из красного дерева с бронзовыми ручками дверям. Де Конн последовал за ним. Библиотека была похожа на галерею с книжными стеллажами. Ни столов, ни ламп. Ею никто не пользовался. Оттуда прошли в кабинет, и вид изменился. Здесь присутствовало все, что составляло облик любителя охоты, войны и просто драки. Самое почетное место выделялось собранию стрелкового оружия.
– А вот это что?! – с ходу воскликнул де Конн, указывая на черный, с тонкой гравировкой обрез.
– Кавалеристский штуцер, – прищурился Стас. – Но калибр малый…
– Клеймо Тулы, – де Конн снял со стены оружие и покрутил в руках. – Как новенький, а пули, вы только гляньте! Платина с серебром. Не похоже, чтобы его часто использовали… Хотя совсем недавно… – заметил он. – Оружие редкое, дорогое…
– Подарочный… – ответил Стас, как-то неприглядно покривив ртом. – Вы вот на эту баварскую ручную мортирку лучше гляньте. Не ствол, а котел! Картечью башку в прах дробит! – хозяин явно гордился этой заморской штучкой.
– Изумительно… – пробубнил де Конн, принюхиваясь к стволу мортирки. – Ламповое масло! Вы не используете для чистки жир с воском?
Конуев, как могло показаться, остолбенел на мгновение, неспокойно потер правое плечо, будто у него заныла старая рана.
– Нет, масло тока… дешево и сердито…
– Тогда советую попробовать с добавкой графита… – щелкнул пальцами маркиз, откладывая оружие. – Могу подсказать хорошую мастерскую.
Конуев ничего не ответил. Де Конн сделал несколько шагов, осматривая коллекцию. Любопытство и советы гостя говорили Стасу о профессиональности оного. Странный врач…
– А это никак фузея столетней давности?!
– Эт мне от отца досталась, – довольно причмокнул Стас. Он прищурил сверкнувшие удовольствием глаза и подошел поближе. – Калибр невелик, но точен.
– Смотрите-ка, французский кавалеристский карабин образца семьсот девяносто пятого года! Где вы приобрели такое чудо?
– Один аглицкий матросик за рубль до петухов отдал, – как-то угрюмо усмехнулся хозяин, – сказал, карточный долг в обед покрыть надобно, забрать собирался к полудню, да не пришел.
– Он много потерял… Цевье с роговой накладкой, а шейка приклада украшена резной сеткой с позолотой. Знать, ваш матросик очень надеялся в тот вечер выиграть…
– Знать, надеялся, – буркнул на это Стас, – но трофейное оружие не у каждого в ценности бываеть, мил человек, особо когда к нему лядунка[4] не приложена. Разницу-то в калибре не покрыть, новые пули делать надо, а пареньку в паутину влезать не хотелось.
– Понимаю, милейший, – маркиз наконец обратил внимание на посеревшее лицо хозяина. Да, пожалуй, его осведомленность в оружии была подозрительна. Де Конн поспешил исправиться: – Слышал я о вашей семейной драме, уважаемый, – начал он, – очень сожалею о вашей первой жене и, разделяя мужскую солидарность, всем сердцем с вами!
– Женушка моя уж очень избалована была, в порке нуждалась, – отвел взгляд Стас Прокопич, – жаль ее, конечно, но то, что нищей померла, на то справедливость божья.
Де Конн не понимал купца. Перед его глазами возник образ Алены. Как он, соблюдая некие традиции, поднимет руку на столь сладкое создание, как его девочка? Хотя характер у невестушки требует некоторых корректировок… но не кнутом же!
Так за разговором они вернулись к обеденному столу с остывшим кофе и потеплевшей водкой. Их встретил ласковый голос Евгении.
– А вина не желаете?
Вино уже ожидало на столе. Württemberg, прочитал де Конн на бутылке, Lemberger.
– Какой год? – по привычке знатока спросил он.
– Брешить не буду, – снизошел до ответа купец, – нам это вино знакомые купцы из Ульма привезли года три назад, сказали, что купили по дешевке. Только потом я узнал, что оно не в лучший год было изготовлено. Вот лбы язевые, а сам я не дока в винах!.. Не пью эту бурдель…
– Кислое, – догадался де Конн. Тот не ответил, но кривился так, словно проглотил фунт горчицы. – Кто же вас просветил о зависимости качества вина от года изготовления, коли вы, милейший, не любитель вин? – прищурился маркиз.
– Один из почивших женихов Татьяны, этот… Линдорф, – насупился Стас Прокопич. – Помню, когда впервой угостил его, так он аш весь вперекосяк пошел. Вылейте эту дрянь, сказал… Ему, видите, бургундских или мадейровых вин подавай, полусладких, да еще и подогретых, ерахты барахты, ферт уросливый[5]…
Незлобивое ворчание хозяина не раздражало де Конна, напоминая ему семью собственного отца: спорящих между собой родственников и сварливую мачеху с вороньей стаей заботливых тетушек…
[1] устар. сиб. бездельник
[2] фр. fusil – ружье
[3] фр. благосклонность, быть в фаворе
[4] Патронная сумка (коробка) с боевыми припасами. Оружие тех времен сильно различалось по калибру, поэтому к каждому оружию прилагалась собственная форма для отливания пуль
[5] устар. урал. капризный, высокомерный человек
Вернувшись в гостевые покои, маркиз де Конн все же чувствовал себя так, будто его бросили в железную клеть и вот-вот должны поднять створку в проход, ведущий к логову зверя. Что-то нависало над ним, что-то опасное и тревожное. Интуиция настырно твердила о том, что в доме неспокойно. Он даже припомнил слова Евгении о плохом месте… Ну, да лучше пройтись! Де Конн прихватил тяжелую трость и тихим ходом взял курс к Адмиралтейству. Вот и Крюков канал[1]. Здесь всегда оживленно на спусках к воде. Водовозы, лодочники, караулы, разносчики и сгребающие лошадиный навоз дворники. На самой набережной гуляющих почти никого, кроме не знающих ни холода, ни жары воркующих парочек. Де Конн перешел Галерный мост и остановился в размышлениях, куда идти дальше. Краем глаза выхватил из немногих пешеходов темную фигуру. Она отделилась от стены и застыла в ожидании. Справа– казармы и трактиры, слева– набережная Невы и ледяной ветер. Маркиз шагнул вперед и замедлил
Осенний дождь в Петербурге– это неподвижная серая стена. Дождь нависал над городом. Вода, казалось, не лилась пронзительно холодными струями, а уныло трещала над крышами, мерно барабанила по трубам, кропотливо выколачивая остатки веселья из заиндевевших стен. Горе тому, кого в столь ненастный час ждет спокойствие и безразличие этой клокочущей сырости среди призрачных огней и чужих голосов ночного города…Две лампы по сторонам старого зеркала с венчиком, заливавшие светом маленький будуар Татьяны, вдруг замерцали, выплескивая языки умирающего света. Девушка опустила книжку и устало вздохнула. Масло заканчивалось. Его выдавали жильцам дома в ограниченном количестве. Особенно не повезло Татьяне: отец запрещал ей излишне много читать. Стас Прокопич считал, что образование женщине лишь во вред…–Придется одолжить.Единственное место, где можно было «одолжить» свечи и ламповое масло, было ныне занято голландским врачом
–Второго звали Анатолий Петрович Линдорф,– начала Татьяна.–Ах да, Линдорф!– это имя сразу всплыло памяти де Конна. Кислое вино Конуева и отравление в трактире Фразера:– Продолжайте.–Через пару дней после похорон моего первого суженого я заприметила молодого человека,– вздохнула Татьяна.– Он прогуливался по Галерной. Гвардеец! Золотые эполеты, петлицы из желтой тесьмы, красная выпушка… Прогуливается, значит, день, второй… на наш двор поглядывает. Чевой-то он, думаю… Митькеевной, старой горничной нашей, записочку ему послала.–С просьбой очистить улицу?–С просьбой представиться… Он тут же, как записочку прочитал, шляпу снял и к нам во двор…–Вы пригласили его к себе?–В гостиную, к чаю…– Татьяна раскрыла слипающиеся глаза и, придав взгляду укориз
На одной из дальних линий Васильевского острова неистово скрипел масляный фонарь под напором ветра, свирепо штурмующего Санкт-Петербург со стороны залива. Огонь был тусклым, но казался живым в мертвом окружении покосившихся деревянных домов. Призрачный предутренний мрак, тяготивший над огоньком, причудливо играл со светом и тенями на раскисшей дороге. Пьяные окрики мужиков, возвращающихся домой из близлежащих распивочных, редкий стук пролетки, спор разносчика о медном пятаке с хозяином лавки за углом. Ночь, промерзлая и унылая, отступала перед приходом утренней суеты. На Петропавловке мерно пробило шесть.Федька Золотов, крепостной художник, отпущенный хозяином бог помнит когда на заработки в невскую столицу, устроился в пустовавшей будке сторожа. Он ежился и ворочался, подпихивая ноги под себя, подзатягивая старый грязный зипун, чтобы согреться. Бездомным он стал совсем недавно. По неуплате за три месяца его выгнали из угла чердачной комнаты. Не было денег даже на посошок, и
Неожиданное появление врача Тилькова в доме на Фонтанке придало досадный привкус ко всем прочим заботам маркиза. Впрочем, Петр Георгиевич всегда приносил потрясающие новости! Де Конн встретил его у себя в приемной с благодушной миной на лице. Однако, будучи аристократом, одетым в костюм голландского врача, но державшим голову так, будто шею давил высокий воротник, маркиз заставил гостя забыть о происшествии в Доме. Он впервые увидел столь кричащее несоответствие и несколько растерялся.–По какому поводу вы приехали в Петербург, милейший?– поинтересовался де Конн после минуты напрасного ожидания.Опомнившись, Тильков помялся в глубоком кресле и изложил печальную новость о смерти цыганки.–От удара?– переспросил маркиз, приподняв брови.–Мда-с… ваше сиятельство… апа-па-плексического-с,– протарахтел Петр Георгиевич и, предупреждая подозрения бурмистра о помешательстве невес
Обернувшись шинелью с высоким воротом на меху, маркиз де Конн вышел из дома до завтрака. Дошел до первого моста, где его ждала крытая четырехоконная карета с Шарапой на козлах. Устроившись в согретых креслах, он приказал ехать на Садовую, в съезжий дом в самом начале Фонтанки. То был полицейский участок с пожарной каланчой. Легкое выбеленное зданьице и высокая башня со странной конструкцией на шпиле оживляли весь неказистый вид окраины нижней Коломны[1]. Словно в укор невской набережной она принадлежала весьма пестрому классу торговцев, мещан и крестьян, теснившихся в мелких домиках, изо дня в день перемешивающих глинистую жижу на загаженных улицах, продающих снедь и мелочь, толпясь у кабаков и питейных. Топь и грязь вдоль черных переулков, ветхие домишки, утлые лавочки, сбившиеся барки и прачки у берегов, повергали случайного гостя в печаль, подобную той, что испытывает человек перед открытым гробом дальнего родственника: лица вроде не припомнить, а все равно жалко. Вид
Граф Лука Михайлович Саблинский, несмотря на то, что был немолод, все же где-то в чем-то обладал некой устойчивой харизмой. Стремительная жизнь тем не менее не привлекала его. Он был меланхоличен, и если не слыл затворником, то только потому, что традиционно собирал увеселительные балы для всех без исключения дворян. Да и служба в качестве следственного пристава вынуждала его к общению. Более того, он посещал «Английское собрание»– особый закрытый клуб, только для представителей аристократии. Он размещался в доме графини Скавронской у Красного моста. Ходили, однако, слухи, что собранию скоро придется покинуть теплое местечко, поскольку в семье ее назревал скандал. Не публичный, конечно, но слишком уж явный в среде аристократов Петербурга. Предметом скандала было все ярче выделяющееся сходство в чертах растущей внучки графини с чертами ее собственного второго мужа… Хотя бог им судья, ведь сам граф Саблинский пребывал в клубе за иной надобностью. Он явля
Около трех маркиз де Конн вернулся в дом на набережной Невы. Евгения Яковлевна встретила его в слезах.–Поленька опять в обмороке была, но я, как вы и велели, ее не трогала, няню не ругала…Слушая срывающийся голос хозяйки дома, маркиз проследовал в комнату ребенка. Воздух в ней был свеж благодаря указу маркиза ежедневно проветривать помещение и растапливать печку в комнатке только дубом и ольхой.–В первый раз сегодня?– поинтересовался он.–В первый, голубчик…– всхлипнула хозяйка.Маркиз глянул на часы. Без десяти три, и это только первый приступ. Отличные новости! Вынул плоскую серебряную палочку из костяной трубки, что висела у него с несессером на шатлене, протер белым платком и, аккуратно просунув в рот ребенку, осмотрел горло.–Воспаления нет,– пробубнил он, глянул в светлые глаза Поленьки и подмигнул. Та протянула ручонки, пытаясь что-то
–Конечно, то была немыслимая игра воспаленного воображения!– восхищенно говорил господин Шевцов, врач дома призрения для умалишенных.– Бедной девушке так долго мерещился грифон, о коем рассказывал ее печально погибший жених, что вкупе с горем о гибели отца все переживания привели ее к полнейшей иллюзии того, что из обычной вытяжной башни вылезли самые что ни на есть живые, вполне реальные грифоны!– Шевцов рассмеялся, тряся плечами.– Совершенно определенно женишок попутал ей голову, ибо она утверждает, что человек способен передвигаться во времени с помощью девяти планет!–Да что вы говорите?!– вяло приподнял брови маркиз де Конн, глядя в окно.– Уж не доводилось ли ей самой наблюдать будущее?Шевцов шутливо замахал руками. Помешательство молодой купчихи Татьяны Стасовны Конуевой стало презабавным случаем в его практике.–Знаете ли, ваше сиятельство, большин
–Папенька!Возглас Татьяны вывел де Конна из ошеломленного оцепенения. Он обернулся. Девушка с тигриными глазами стояла в воротах внутреннего двора. Как она здесь оказалась? Прочитала записку де Конна, которая предназначалась только Селивану? Ему надо было что-то сказать, успокоить, объяснить. Но Татьяна, напуганная и растерянная, оставалась неподвижной лишь несколько мгновений. Она бросилась к короткоствольному ружью, который маркиз оставил на земле по настоятельной просьбе самозванца.Де Конн покачал головой.–Татьяна, прошу вас, не делайте этого,– произнес он как можно мягче,– вы совершаете ошибку.–Вы убили моего отца!– жестко ответила девушка и с ловкостью кавалериста взялась перезаряжать штуцер маркиза, поскольку порох в ружье уже отсырел.–Этот человек не ваш отец…– начал было маркиз, но, глянув в глаза Татьяны, осекся.– Хотя по
Как только часы ударили семь, маркиз, минуя бюргерский фасад Седьмой линии и широкие ворота, очутился во дворе перед странным кирпичным сооружением, в докладе о смерти Памфилия называемым вытяжной трубой. Странной она казалась потому, что ничего вокруг нее никак не соответствовало стилю сооружения. Низенькие служилые хибарки, складские сарайчики, двухэтажные домики, конюшни, безликие окна, покосившиеся заборы с аптекарскими огородами, пугающая тишина. И вдруг во всем этом бесцветном пейзаже– довольно яркая кирпичная башня без всякой внушительной заводской пристройки. Сооружение было бы похоже на башню, но в нем при диаметре около десяти шагов не имелось ни окон, ни дверей. К чему надо было строить столь внушительное нагромождение в далеком от шума и чада заводских трущоб месте?За спиной скрипнул тонкий снег. Кто-то стоял позади него, шагах в двадцати.–У Татьяны тока одно проклятие, мил человек,– прохрипел знакомый голос.&ndas
Оказавшись в гостевой комнате дома Конуева, маркиз де Конн открыл крышку бюро и выдвинул ящик для писем. Оттуда из-под нагромождения собранных им документов из сундука Тутовкина он выудил одну бумажку, гербовую, с размашистым подчерком, и распрямил ее на столе. Присмотрелся. Вынул из кармана письмо о бунте второго января восемьсот шестого года, которое одолжил у Брехтова. Положил ее рядом с первой и еще раз внимательно всмотрелся. Почерк и подпись были совершенно идентичны! Оба письма принадлежали надзирателю Нерчинского острога.–«… из присланной мне вами описи,– перечитал первую записку маркиз,– удостоверяю, что особа, встреченная вами, соответствует метрикам, находящимся у нас».Оба письма должны были относиться к каторжникам. А это значит, что молодой Тутовкин послал запрос в Нерчинский острог о человеке, которого он встретил здесь. Метрики должны были быть очень яркими, что-то должно было быть весьма приметным
Квартальный надзиратель четвертой Адмиралтейской части пребывал в необычно хорошем настроении. Он даже довольно откинулся на спинку кресла, когда сиятельный гость спросил его о новостях.–Я последовал вашему совету и проверил все, что касалось брачных оглашений, относящихся к участникам нашей кровавой оперы,– доложил он, выложив груду бумаг на свой массивный стол.– Как вам удается все предугадывать, ваше сиятельство?!–Молча,– сухо ответил тот.– Что вы нашли?–Хм… Интерес представляет жена… ам… первая жена Стаса Прокопича.–Дарья?–Дарья Кузьминишна Николаева,– уточнил Брехтов.– В принципе, не само брачное оглашение, а развод…–Развод? Простите, такое возможно?–Нет… Но! Она сбежала с неким заезжим французиком, имя которого нигде не зарегистрирова
–Вы сказали, Грачев?– маленький чиновник в черном мундире военного образца в сомнении глянул на маркиза де Конна. На его столе торжественно возвышался серебряный щиток с гравированной надписью «Г-н Ларин Т. Р.», закрывая крохотную головку своего хозяина по самую макушку.Сам де Конн в ожидании аудиенции провел более получаса в приемной конторы Российско-американской компании и сдавать позиции не желал. Сидящий же напротив чиновник за серебряной стойкой все это время глаз на посетителя не поднимал. Он был занят перепиской некоего договора. Какой точно он занимал пост, понять было трудно, но, видя перед собой посетителя не купеческого сословия, умышленно не замечал де Конна.–Да, господин Ларин,– с привычной вежливостью аристократа отвечал маркиз,– он, по моему предположению, покинул Петербург в начале четвертого года.Чиновник вдруг усмехнулся и уверенным жестом отложил стальное перо.
Через час взмыленный экипаж маркиза, отгромыхав по всем ухабам Коломны, остановился у полицейского участка четвертой Адмиралтейской части. Но времени на передышку не было. Шарапа вызвал Брехтова из конторы и, ничего не объясняя, пригласил его в экипаж маркиза.–Нам надо быть на Сенной через десять минут,– пояснил де Конн.– Устраивайтесь!Рядом уже сидел фельдъегерь, с которым де Конн недавно беседовал у графа Саблинского.–Куда мы едем?– поинтересовался квартальный.–Я хочу, чтобы наш гость взглянул на одного человека и сказал мне, кого он видит.Брехтов и фельдъегерь переглянулись.–Не проще ли попросить оного зайти ко мне на опознание?– разумно предложил квартальный.Маркиз отрицательно мотнул головой и на вытянутые лица слушателей улыбнулся.–Господа, мы ищем доказательства того, что господин Конуев убил Грачева, ибо г
Родных и друзей бедного Памфилия на похороны явилось немного. Сам маркиз де Конн к могиле не приближался, хоть и стоял шагах в десяти. Он не слушал молитву, но лишь наблюдал за погребальной требой, слезами родственников, бледным лицом Татьяны…Но вот де Конна отвлекло одно заочно знакомое лицо. Невысокий, седой человек в старомодном камзоле и драгунских сапогах времен императрицы Екатерины. Крупное лицо, неряшливый вид, богатое шитье. Агрила Петровна бубнила ему о количестве священников и клира, приглашенных на первое поминальное застолье, сетовала на расходы за похороны умершего без причастия и о необходимости тайных пожертвований по этому случаю. Тот рычал о пятидесяти рублях, что он уже расходовал, крутил в руках золотой лорнет и отнекивался. Это был отец Памфилия, Петр Петрович Бельяшов, отставной советник Коллегии иностранных дел. В отличие от Агрилы, горе не особо сразило его. Занятый расчетами с причтом, разбирательством с полицией и ворчанием на несостоявшуюся
Бессонная ночь сказывалась на способностях де Конна самым печальным образом. Он чувствовал себя разваливающейся на части старой шарманкой, пытающейся зацепить заржавелым штифтом валика хотя бы один молоточек. Но ни звука в голове, лишь осиное жужжание. Свалился в кровать, но не спалось. Одно спасение– чтение.Взялся за «Историю каторги», переданную ему Брехтовым. Тонкая тетрадь в пять листов– канва человеческих мук и бессильной злобы.–«Статус высшей меры наказания каторга получила после отмены смертной казни в 1754 году,– прочитал он.– Осужденных на каторгу подвергали избиению кнутом, вырезанию ноздрей и клеймению… Сибирскую каторгу использовали и в целях колонизации восточных земель империи, а посему женщины, осужденные на каторгу, вынуждались к замужеству на местах. Ссылкой на вечные работы на рудниках наказывали людей не только за тяжкие преступления, но и тех рабов, кои осмеливали