Глава 16. Брехтов

Обернувшись шинелью с высоким воротом на меху, маркиз де Конн вышел из дома до завтрака. Дошел до первого моста, где его ждала крытая четырехоконная карета с Шарапой на козлах. Устроившись в согретых креслах, он приказал ехать на Садовую, в съезжий дом в самом начале Фонтанки. То был полицейский участок с пожарной каланчой. Легкое выбеленное зданьице и высокая башня со странной конструкцией на шпиле оживляли весь неказистый вид окраины нижней Коломны^[1]. Словно в укор невской набережной она принадлежала весьма пестрому классу торговцев, мещан и крестьян, теснившихся в мелких домиках, изо дня в день перемешивающих глинистую жижу на загаженных улицах, продающих снедь и мелочь, толпясь у кабаков и питейных. Топь и грязь вдоль черных переулков, ветхие домишки, утлые лавочки, сбившиеся барки и прачки у берегов, повергали случайного гостя в печаль, подобную той, что испытывает человек перед открытым гробом дальнего родственника: лица вроде не припомнить, а все равно жалко. Вид Коломны ввергал и маркиза в эдакую меланхоличную, отрыгивающую и болезненную ипохондрию. Вот там-то, в единственно опрятном съезжем доме, у окон с видом на Галерный двор, работал Владимир Касимович Брехтов.

– Поверить не могу! – воскликнул маркиз де Конн, пройдя длинный узкий зал, плотно набитый переписчиками и служащими, стоящими за обшарпанными конторками. – Чем вы здесь занимаетесь, милейший?! Паспортами?

Брехтов поморщился, но, узнав посетителя, встал навстречу и расплылся в улыбке.

– Получил повышение в квартальные надзиратели, ваше сиятельство! – ответил он и обвел пылким взором свою контору. – Архаровцем^[2] стал, за порядком слежу.

Де Конн усмехнулся.

– Присматриваете за ночными сторожами и фонарщиками?

– Ах, Авад Шаклович, не начинайте! – Брехтов жестом пригласил важного гостя присесть. – Через два-три года выбьюсь в титулярные советники, и тогда посмотрим, кто будет смеяться!

Маркиз понятливо кивнул, безуспешно устраиваясь на неудобном стуле.

– У меня к вам просьба, «ваша милость», – произнес он, удерживая выражение теплого благодушия на холодном лице. – Надо бы мне поподробнее узнать о смертях двух господ, у Аглинской линии.

– Имена и даты смерти.

Брехтов ударил в ручной колокольчик. Пока маркиз доставал блокнот из внутреннего кармана шинели, в кабинет вошел секретарь-поручик – пожилой аляповатый человек.

– Неужто не заметили, что гость у меня? – жестко спросил Брехтов, подправив тонкие, лихо подкрученные усики. – Принесите чайный прибор, скатерть, выпечку и самовар не забудьте!

Де Конн наконец нашел нужную запись, потер подбородок, бросил взгляд на Брехтова. Тот налег на стол и сложил перед собой руки, подобно внимательному ученику.

– Первый, – начал маркиз, – Гавриил Тутовкин, сын купца из-под Вышгорода. Тело его было найдено двенадцатого июня восемьсот девятого года на спуске Крюкова канала между Крюковым и Галерным мостами. Возможное заключение о смерти: удар тупым предметом в грудную клетку. Есть версия, что был сбит экипажем.

– Оглоблей, – заключил Брехтов. – Понятно, следующий.

– Второй – Анатолий Линдорф, гвардеец, офицер… умер… хм… второго июля того же года в таверне, во хмелю.

– Перебрал, что ли?

– Похоже, – де Конн закрыл блокнот и принялся медленно засовывать его обратно в шинель. Брехтов молчал, видя, что тот обдумывает важную мысль. – Тогда в кабаке отравились еще два человека, но они выжили.

– Одновременно?

– Нет, ровно за день до смерти Линдорфа.

– Ага… Я здесь только неделю работаю, но все дела приказал по порядку дат и мест уложить… Ай да я, ай да молодец!..

В кабинет ввалился секретарь с огромным, в половину его роста, самоваром. Для бронзового исполина в кабинете квартального был выделен отдельный стол. На него же легла простенькая, но чистая, выглаженная скатерть со всякой снедью к чаю.

– Сейчас и приборчик доставим! – выпалил секретарь.

– Пошевеливайся! – рявкнул Брехтов и добавил: – Отыщи-ка дела по смертям Тутовкина на Аглинской линии и Линдорфа в таверне… какой таверне?

– У Фразера, – вставил маркиз.

– Ага, эт на Галерной, английский трактир… летом девятого года… давайте же… бегом, бегом! – еще более сердито прикрикнул молодой человек и на удивленный взгляд гостя пояснил: – Ежели их не гонять, то совсем обленятся, и мне придется самому шары запускать^[3]!

Маркиз кивнул в знак понимания. Дождались бумаг по делам двух женихов. Дожевав творожную ватрушку, Брехтов открыл первую папку. Вынул документы, обнаруженные в карманах погибшего купца: купчие записки и паспорт. Прочитал, осмотрел, удовлетворенно кивнул, буркнул: «Паспорт вроде как настоящий» ^[4], – отложил, взялся за бумаги. Пробежал глазами несколько строк, глотнул чаю, хмыкнул и, вынув лист голубого цвета, протянул гостю всю папку.

– Дело странное, – сказал он, кивнув на оставшийся в его руках документ. – По заключению врача, бедный Тутовкин действительно получил удар в грудь и, судя по высоте и силе, от оглобли, но иных повреждений, скажем от колес, не обнаружено, – Брехтов оторвал глаза от строк доклада. – А такое редко случается, – добавил он, – ведь даже если человека отбросит при ударе, на затылке обычно остается след от падения или царапины на теле, синяки… при такой-то силе. А у него – только ссадины на пояснице, да еще и ровные… Расспрашивали всех кучеров и возниц из близлежащих домов по кварталу. Ничего.

– А городских извозчиков?

На вопрос собеседника квартальный с усмешкой тряхнул головой, откинулся на спинку стула и принял профессорский вид.

– Там, на Крюковом канале, еще при императоре Павле, был насмерть сбит человек. Весь гужевой транспорт в Петербурге тут же запретили, но при нынешнем императоре запрет сняли с небольшими модификациями, как то, извозчикам позволены только четырехколесные коляски с одной лошадкой. Так что, сами понимаете, одноконка вряд ли такой удар произведет. Не разбежаться! А у бедняги грудина переломана была так, будто казачий взвод на всем скаку его свернул.

– Даже так…

– Что-нибудь нашли?

Внимание молодого человека было обращено на резко изменившееся лицо маркиза: он поджал губы и приподнял бровь, что было весьма необычно для каменного изваяния под названием Авад де Конн. Он внимательно читал показания свидетелей, вернее тех, кто видел несчастного до гибели.

– Кое-что, – произнес маркиз, – вот, например, некий Шаботкин, извозчик, указывает, что «человек в модном фраке, по описанию на г-на Тутовкина похожий, подсел на Невском, у Гостиного двора, около восьми вечера и велел остановиться у «Поцелуя»… Хм, где?

– Это питейный дом, – поспешил объяснить Брехтов, – кабак на перекрестке Мойки и Крюкова канала. К нему мост выходит, Поцелуев называют… Место не ахти какое, казармы, тюрьма, Феклы… Фонарщики туда ночью нос не суют.

– Понимаю. «…Попросил подождать, вручив гривенник. Ждал оного с полчаса, но дождь усилился и, когда на колокольне пробило девять, я совсем померз и уехал…»

– С полчаса! – мотнул головой Брехтов.

– М-да, – протянул де Конн, – тело нашли на спуске, ближе к Галерному мосту^[5], а это… ам… на расстоянии двух кварталов от «Поцелуя».

– Ну и… – Брехтов насторожился.

– Ах, оно, может, и ничего, но взгляните на его документы, Владимир Касимович, можно ли по их виду допустить, что Тутовкин пробыл под ливнем целых полчаса?

При словах маркиза тот глянул на недавно осмотренные им документы.

– Да, паспорт как будто сухенький был, не покарябанный совсем, – промолвил Брехтов, покрутив в руках сложенные записки, – а купчие все поплыли, будто в воде пролежали… Думаете, паспорт ему после смерти в карман всунули?

– Пока ничего утверждать не берусь… – кратко заметил де Конн. – У вас остались вещи с трупа?

Брехтов снова ударил в ручной колокольчик. На резкий звон в дверь ввалился полицмейстер с тяжелым взглядом и еще более тяжелыми усами.

– Ага, Ломакин! Где мой секретарь Помыслов?

– Приборчик ищет, вашство… – ответствовал тот, – ложки, вилки, ножи, тарелки…

– Понятно, Ломакин. Как только Помыслов из дома вернется, скажите ему, чтобы прямиком в мой кабинет шел! А сейчас посмотрите, не остались ли вещички с тела по делу сто восемнадцать на Аглинской линии за девятый год, – сухо распорядился Брехтов и, как только тот выбежал, подправил лихо закрученный ус. – Эх, меня тогда здесь не было… когда тело-то нашли, так что если от вещей только описание осталось, я не удивлюсь.

Минут через десять на столе кабинета лежала домотканая рухлядь винтажно истерзанного вида.

– Вот, эт все, что осталось, вашство, – буркнул Ломакин.

Брехтов карандашом подцепил тряпку, напоминавшую жилет, и брезгливо поморщился.

– Неужто на солнце просушить не могли?

– Сушили вашство, тока одежда сама так пахнет… Видно, ее хозяин долго не снимал.

Квартальный и маркиз переглянулись. Тряпье состояло только из поддевок, жилета и панталонов.

– А обувь где… и фрак?

– Обуви не было… Можеть, во время удара с ног сбросило, такое бывает.

– Знаю, бывает… А фрак?

– Хм… фрак был… хороший, новенький, почти сухенький…

– Стащили, значит?!

– Хм… Пропавши он, вашство.

Брехтов хотел было рассердиться, но, обратив внимание на сосредоточенное лицо маркиза, замолчал. Тот вздохнул.

– На нем был модный фрак, как я понимаю? – спросил он.

– Малиновый, вашство, – ответствовал Ломакин, – как щас помню…

– Новенький? – уточнил маркиз. – Не вымокший?

– Ага, высокий в талии, писк моды.

– Как же жилет так промок и провонял, а фрак новеньким остался? А рубашка? На Тутовкине был воротник? – начал сыпать вопросами маркиз, но, заметив удивление на лице старого солдата, объяснился: – Фраки, милейший, носят к панталонам и жилетам определенного покроя, а то, что я вижу, вместе просто не вяжется! Ему проще было сюртук надеть, нежели вот это позорище из-под фрака выпячивать… Трудно допустить, что живущий в достатке и привыкший фланировать русский молодой купец мог обладать такой безвкусицей!

– Если позволите, Авад Шаклович, – вновь подправил усики Брехтов, – а могло быть так, что фрак на него накинули после смерти?

– Хороший, новый фрак в помойку? Ради чего?

– М-да, тоже вопрос, – продолжал развивать мысль молодой квартальный, – наверное, следует расспросить домашних о том, был ли у Тутовкина подобный фрак в гардеробе и как он собственно одевался?

– Я сам всех опрошу, – понял идею де Конн.

– А я местных кантюжников да коробейников поспрошаю, – подмигнул Брехтов, – не встречался ли им щеголь, подобный нашему купцу. Трудно, знаете, пройти в таких одеждах и не подцепиться парой другой снующих торгашей… Да, и слез он с извозчика где-то в полдевятого…

Последнее замечание теперь вызвало некое недоумение у маркиза. Брехтов кашлянул.

– Мосты на Крюкове разводные, ваша светлость, – уточнил он, – а сами каналы судоходные… канал-то с Голландией^[6] связан. Могло быть так, что он у Галерного моста в связи с разводом задержался. В такие часы у мостов кантюжников много собирается: людям-то деваться некуда, и торговля на руку… Хотя подождите! Как он умудрился тогда под колеса попасть, ежели у моста у всех на виду стоял?

Маркиз усмехнулся.

– Вот и разобрались.

Оба погрузились в чтение допросов.

– Так, показания будочника^[7] Пудова с Галерного поста, – снова произнес де Конн. – «Минут с двадцать после того, как с Петропавловки пробило девять, услышал стоны о помощи в стороне Галерного моста. В темноте нашел лежащего на спуске человека, во мраке рассмотреть не мог… окликнул, но тот что-то сдавленно говорил о каторжной тюрьме… Я думал, он пьян, позвал казака Держнева… к его приходу тот уж богу душу отдал…» Очень мило.

– О каторжной тюрьме говорил? – встрепенулся Брехтов. – Не о каторжном ли дворе шла речь? Хотя…

– Слушаю, – де Конн поднял непроницаемо черные глаза на квартального.

– Каторжный двор как раз на том самом участке располагался^[8], у Флотских казарм, если быть точнее. Тогда каторга еще наказанием обычным была, за пьянство или долги. Двор давненько сгорел… Еще мой дед рассказывал, что он страху на всех нагонял, так как заключенные милостыню по всему городу вылезали просить… преубогое зрелище!

– Интересно! Есть ли у вас что-нибудь почитать о этом?

Брехтов уверенно кивнул и бросился к низенькому книжному шкафчику.

– Могу дать небольшой памфлетик, Авад Шаклович, «История каторги», один студентик тему изучал… Так, по ходу дела, в юристы целится…

На стол перед маркизом упала маленькая тетрадочка, исписанная мелким почерком экономившего на бумаге студента. Де Конн хмыкнул.

– Тутовкину всего восемнадцать лет было, кого он мог узнать с Каторжного двора? – продолжал рассуждать он, едва пролистав тетрадь.

– М-да… Может, я и ошибаюсь.

В кабинете наступило молчание, вновь нарушенное холодным голосом маркиза.

– А вот и показания самого Стаса Прокопича Конуева: «Дело было к венчанию, приглашенных нисчесть, и жениха ждали к десяти…» Хм, бодрое начало. «В доме из приглашенных пребывали господа Астафьев с сестрой, Виллье-сосед, Гидеген-немец, семьи Еропкиных, Жихаревых, Копытовых, Нелидовых и Юрьевых. Все они пребывали в доме безвыходно и никуда не отлучались, а посему ихний допрос прошу отменить, а ежели надо, оповестите меня в оной нужде… Составлено сие показание Д. Т. Николаевым и тотчас доподлинно подписано оным свидетелем…» Что скажете?

– Хм, гости-то важные, одна семья Жихаревых чего стоит, крупные меценаты, купцы первой гильдии! Виллье, военный хирург при его высочестве. Остальных я плохо знаю… Этот Астафьев вроде как подрядчик при гостином дворе, Гидеген – семейный врач, Копытовы… кто его знает… – Брехтов усмехнулся и, закинув ноги на край стола, взялся за чашку чая. – Значит, их как подозреваемых можно отмести.

Маркиз в задумчивости выдвинул вперед нижнюю челюсть так, что нижняя губа отжала верхнюю до самого носа. Посидев так с минуту, он в сомнении цокнул языком.

– Место предполагаемой гибели Тутовкина довольно близко к дому, в котором проживают Конуевы, – произнес он. – Жениха ждали к десяти. В девятом часу он сошел у Поцелуева моста. Нашли его чуть позднее девяти, в десяти минутах ходьбы от дома. Кто угодно мог отлучиться на двадцать минут для встречи с Тутовкиным. Так что в круг подозрения попадают все. Возможно, он с кем-то из гостей поссорился или что-либо не поделил ранее. Из купеческой семьи же. Или встреча была случайной, но закончилась печально.

– Ага, вот тогда всех и допросим, – только и сказал молодой квартальный, взявшись за следующую ватрушку. – После полудня я Ломакина выгоню, пусть потрудится, – спешно пережевал, глянул на гостя и улыбнулся. – Вы на выпечку-то косо не смотрите, Авад Шаклович, ее моя сестра готовит.

– Ах, вот как, – маркиз охотно потянулся к плетеной корзине, – тогда пики-чики…

– А вы знаете, как ватрушку с творогом в Сибири называют? – вдруг ляпнул Брехтов. – Шаньга, вот! Картофель яблоками зовут, а глаза – зенками. Их, енисейских, у нас много в паспортный стол приходит… Интересно!

Де Конн не ответил, видно, не понял, в чем был интерес Брехтова к речи простонародья. Квартальный залпом допил чай. В его руки перешла вторая подшивка с делом Линдорфа.

– «Отравление», – буркнул он и передал маркизу половину стопки бумаг.

В кабинете вновь наступила тишина, нарушаемая легким цокотом новеньких часов и прерывистым шипением самовара.

– «Господин Линдорф был завсегдатаем трактира… – начал читать показания Брехтов. – Я, Петр Ульский, работая половым^[9] более десяти лет, хорошо его знал. В тот день, в обед, он был взволнован, говорил, что он кое-кого ждет, просил никого рядом не подсаживать. Заказал только куропаток и сладкое вино», – тут квартальный поднял голову и воззрился на де Конна. – От себя могу добавить, что свидетельству Ульского доверяю, честный человек.

Маркиз еле кивнул головой, и тот продолжал: «Вино, бутылку «Серсиаль Мадейра», попросил открыть до горячего, что я и сделал. Линдорф сразу выпил весь бокал и сам себе подлил второй. Рядом с Линдорфом никого не было, никто к нему не присаживался… как наступило отравление столь высокопробным вином, понять не могу».

– Выпить бокал дорогого вина залпом способен лишь человек богатый или ожидающий крупную сумму… хотя, возможно, он был просто перевозбужден и не думал о деньгах, – заключил де Конн. Он выудил из подшивки сложенный лист, развернул и вслух прочитал: – «Заметка следователя Балыкина: „По собранным показаниям рядом находившихся посетителей трактира, господин Линдорф начал сильно потеть, что-то невнятно бормотал, когда попытался встать из-за стола, потерял равновесие и, проковыляв пару шагов, рухнул на соседний стол. Его попробовали отпоить сладким чаем, но бедолагу свели судороги, и он скончался, так и не придя в себя“», – де Конн поднял голову. – Все, кроме количества выпитого, похоже на классическое отравление алкоголем.

– Яд?

– Но кто его мог подсыпать в бокал, если Ульский утверждает, что никто с ним за столом не сидел? Кстати, те двое, которые отравились за день до Линдорфа, по моим сведениям, пили мадейру «Мальвасия Солера».

– Хм, тоже очень сладкое и дорогое вино, но что между ними общего?

– Поставщик… Я кое-что проверяю на эту тему. А как насчет обслуги? Вы, насколько я понимаю, по службе в трактиры частенько захаживаете и здешних людей знаете?

– Совершенно невозможно! – отрезал Брехтов. – Новичков там нет, полноценное заведение, прекрасная кухня, и, кроме тех двух инцидентов, никому и в голову бы не пришло жаловаться…

– Жаловаться, вы сказали? – маркиз не по-доброму усмехнулся.

Брехтов резко выпрямился.

– Некто пытается свести Фразера на нет?

– После столь злополучных неприятностей вряд кто захочет зайти в трактир, верно? – кивнул маркиз.

– Вот чертяки! – Брехтов стукнул себя полбу. – Ну да это легко выяснить, какой из трактиров и харчевен в тех местах от сего инцидента в доходе могли остаться!

– Выясните, милейший.

Маркиз де Конн вынул часы и, бросив взгляд на циферблат, в задумчивости растянул губы. Брехтов знал, что это значило: сегодняшний гость станет его постоянным посетителем до тех пор, пока не разберется в обсуждаемых делах. Он закинул ногу на ногу.

– А почему вы, Авад Шаклович, так в их смертях заинтересованы?

Тот вздохнул.

– Оба господина были женихами одной знакомой мне дамы, и я вызвался помочь ей в столь… ам… затруднительном деле.

– Ей бы в церковь сходить, – буркнул молодой квартальный. – Для уверенности…

Де Конн усмехнулся.

– Мне бы еще один персонаж найти. Зовут Памфилий Бельяшов. Студент инженерного училища. Всерьез ухаживал за моей барышней, но исчез… позавчера.

– То бишь вы с ним лично не знакомы?

– Нет, мы не встречались.

– Вот подлец, – хмыкнул Брехтов. – Инженерное… Это не в моем квартале, но я с местным надзирателем знаком… Узнаю.

Наконец, принесли приборчик: тарелки двух видов, ложки, ножи и вилки нерчинского серебра. Квартальный глянул на часы. Скоро девять, а маркиз, по русским меркам, совсем не ест. Смущенно кашлянул.

– Завтракали Авад Шаклович? – осторожно спросил он.

– Да, я голоден, – сухо ответил тот.

«И раздражен», – прикинул в уме Брехтов.

– Сейчас будет завтрак.

Де Конн упер кулак в подбородок и хмуро принялся наблюдать за беготней секретаря-поручика, слушать добродушное ворчание квартального и в раздумьях прокручивать челюстью.

Завтрак, тоже приготовленный сестрой Владимира Касимовича, особым разнообразием не радовал, но маркиз, похоже, и так потерял вкус.

– Вас что-то тревожит, Авад Шаклович? – решился прервать размышления гостя Брехтов, как только запах борща наполнил кабинет нестерпимым ароматом.

Тот согласно вздохнул.

– Мне надо разобраться в еще одном деле, которое никоим боком не касается моих нынешних поисков.

– Так отложите… – резонно предложил Брехтов, запустив круглую деревянную ложку в крынку со сметаной. – Разве дело срочное?

– Понятия не имею.

Плюхнув три порции сметаны в горшочек с борщом, квартальный приладил платок к воротнику и в блаженстве дернул усиками.

– А что за дело?

– Встретил я одного мужичка, Фрола Семеныча. Он печником у Конуевых на зиму работать нанялся. Родом отсюда, но прибыл с Урала. История его такова. Более месяца назад в штольне недалеко от Кизеловского завода на него обвалилась дробильная машина. Он остался жив, но за стеной разрушенной машины обнаружились останки женщины. Регистрационную выписку на имя Нагиевой Анны при ней нашли от зимы восемьсот третьего года, но при проверке обнаружили, что та была поддельной, хотя сама дата регистрации может указывать и на год ее смерти, выписки ведь на год только делают…

– Ахум… – пережевав хлеб и заглотив вкусной жидкости, только и выдавил квартальный. Он пытался не спешить с едой и слушал постольку, поскольку позволял треск за ушами. Да, собственно, и таковое распределение труда для него было несколько тяжелым, поскольку он всю жизнь учился кушать молча, ничего не читая, никого не слушая и не глазея по сторонам.

– Вот это, пожалуй, и все, – запах борща проник и в брюхо де Конна. Он опустил глаза на свою порцию. – Мне надо выяснить, кем в действительности была эта женщина…

– Ха… – причмокнул Брехтов. – Всего-то делов… Вот если бы она погибла лет так с тысячу назад, то дело скверное, а семь… Пустяки! Экспедицию археологов снарядим, всяких там геологов прибавим с антропологами…

– Я понимаю ваш скептицизм, милейший, – прервал речь квартального маркиз. – Теперь вы поймите мою дилемму!

Брехтов расстроено крякнул.

– Можно, конечно, покопаться в списках пропавших в том году…

– Судя по остаткам одежд, женщина совершенно определенно принадлежала к богатому сословию, так что искать ее среди бежавших крепостных не надо.

– Уже легче! Начнем тогда с Екатеринбурга и Перми…

– Сдается мне, начинать надо с Москвы и Петербурга.

– Ахум! – Брехтов чуть не подавился. – И от чего отталкивается это ваше мнение?

– От зубов.

– Простите?!

– У нее зубы были золотые и особые. Такие только в Москве и Петербурге делают, – уточнил маркиз. – Так что начинать надо с дипломированных зубных врачей.

– Ага… Так Фрол эти зубы вам показал?

– Нет, он вынул их из черепа, продал в Перми дантисту и на эти деньги выкупил себя у хозяев.

– Спер, значит…

– Говоря юридическим языком, он те зубы не украл, а нашел. Но тот факт, что он выкупил себя всего пятью золотниками^[10], говорит о качестве материала протезов и об их высокой цене.

– Ладно, я Ломакина и по зубным врачам отправлю… Кушайте, прошу-с…

Де Конн цокнул языком, встал, засунул «Историю каторги» в карман шинели и принялся натягивать перчатки.

– Благодарю вас. Я буду на Мойке, у графини Скавронской, до обеда. Далее заеду к этому врачу Конуевых, Гидегену, справлюсь о смертях прошлых деток Евгении Яковлевны, затем встречусь с министром внутренних дел Козодавлевым и заеду к вам в восемь. Договорились?

– Приятного вам дня, ваше сиятельство.

Квартальный проводил гостя на улицу, постоял, смотря вслед удаляющемуся экипажу, вспомнил, что был с непокрытой головой и раздосадовано вздохнул:

– Ну, вот и опять все начинается…

[1] Устаревшее название части Адмиралтейского района, существующего в Петербурге до сих пор

[2] От имени Н. П. Архарова, гражданского генерал-губернатор Петербурга конца XVIII века. Набирал полицейских по соответствующим качествам, ибо в те годы полицейскими становились просто инвалиды из армии, которые занимались в большей степени статистикой и не были обучены профессиональному ведению следствия. Следователи, работавшие известными европейскими методами при Архарове, назывались архаровцами, их напористость стала именем нарицательным

[3] Во время пожаров на пожарной каланче поднимались сигнальные шары по специальной конструкции

[4] Паспорта выдавались всем въезжающим в Петербург и давали право работать в городе на определенные сроки. Состояли из одного сложенного листа и часто подделывались

[5] Ныне не существует

[6] Остров между Мойкой и Крюковым каналом

[7] Городская охрана в будках

[8] Ныне площадь Труда

[9] устар. официант

[10] Чуть более 20 г