Маркиз де Конн остался наедине с зеркалом. Ночь беспокоила. Ее затаенная тишина. Отсутствие голосов, лишь шепотливый скрип по углам.
– Пора навестить Фешу, – вслух произнес он и открыл один из своих чемоданов. – Бог знает, что там происходит, но Алена всерьез начинает беспокоить меня.
Зеркало осветилось призрачно-зеленым светом и дрогнуло от глухого рычания Абдшу.
– Я думал, ее бессонница связана с проказами моего братца, Таликоана, неугомонного демона сновидений.
– Его вмешательство исключено, – мотнул головой маркиз. – Я позаботился об этом…
Он нашел тряпичную куклу, набитую заговоренной травой. Ее сделала Фешу, Феодора Молчаловна, маленькая старушка из местных чухонцев. Ее древний народ, вепсы, непреклонно следовал обычаю вязать обереги, заговаривать камни и общаться с духами, как с добрыми соседями. У них не было «главного бога», за которого требовал
Шестой час утра. Де Конн выбрал самое тихое и пока еще темное время, так как вид во двор открыт как на ладони: с высоких двухэтажных домов на набережной просматривалось все, что происходило на ее задворках. Низенькие заборчики, одноэтажные сарайчики, маленькие садики и даже где-то огородики. От любопытных глаз жильцов Аглинской линии ничто не могло ускользнуть со стороны Галерной.Де Конн втянул утренний запах печного дыма от каминов и приспешных труб[1]. Со всех сторон веяло густым ароматом домашней кухни и булочек, где-то готовили каштаны, где-то– квас и кулебяки. Несмотря на морозец, то ли с Невы, то ли с каналов тянуло гадливо тухлым душком плесени и рыбы. Кто-то из соседей справа любил турецкий табак, а слева– проводить утро в уборной с модными журналами… Обычная жизнь обывателей элитной набережной, пробуждающаяся неспешно, в своем неторопливо сонном темпе.Дровяной сарай с навесом для сушки белья ютился между правым крыло
В утренний час невская столица, погруженная в болезненно бледное зарево солнца и дымный чад труб, напоминала стучащего от холода зубами и щерящегося на холодный свет огромного зверя, пробуждающегося в сером окружении воды и туч. Петербург встряхивался от туманного сна, звеня колокольцами почтовых колясок, чавкая грязью под ногами, ругаясь и ворча, отхаркивая мокроту на покрытую рытвинами брусчатку, надрывно скрипя дверями и колесами.Лакей маркиза разбудил Петра Георгиевича Тилькова, торжественно доложив о том, что хозяин ждет его в экипаже и ему приказано немедля быть в присутствии сиятельного со своим докторским саквояжем. Врач лишь обмыться успел. Всуе помолился, кряхтя оделся, махнул рукой на свое отражение в зеркальце и помчался к конюшням маркизова дома. Его усадили напротив хозяина, с Барыгой. Рядом с врачом сел Кабеза.–Вы голодны?– поинтересовался де Конн и, не дождавшись ответа, открыл стоявший у его ног небольшой сундук. Оттуда пахнул
–Ну что ж, похоже, я буду жить,– подвел итоги маркиз, как только Петр Георгиевич снял временную перевязку с его груди и как следует обследовал рану.–Согласен, ваше сиятельство,– протараторил врач.– Но вам не следует увлекаться столь сомнительными развлечениями…Де Конн горько улыбнулся.–И все же я погощу пару дней в доме Конуевых… на всякий случай.Гайдуки, окружающие кресло хозяина, облегченно вздохнули. Только Тильков ничего не понял. Он не знал о «шараде мертвеца», о том, что вслед за погибшей гадалкой, цыганкой Шилабой, на тот свет должен был отправиться врач… Вот только который из них? Да и стоило ли серьезно беспокоиться? Может, все было лишь случайным совпадением? Все таинственно переглянулись.–Думаю, уважаемый Петр Георгиевич,– прервал молчание де Конн,– я отправлю вас в пансион сразу после завтрака
Маркиз де Конн решил не завтракать дома, поскольку его ждали Конуевы к десяти. Выйдя из экипажа на Исаакиевской, он перешел деревянный мост и направился проведать государя Петра[1]. Утреннее небо ничуть не прояснилось, букой дулось свинцовыми тучами на усталых от него людей и недовольно грозилось очередным ливнем, а то и бурей. Будочники у Невы недоверчиво посматривали на неспокойные волны, прося конных лихачей и читающих на ходу прохожих быть осторожней на плавучем мосту. Все спешили, уткнувшись в воротники, смотря исключительно под ноги– туда, где в лужах отражалось угрюмая серость.Махнув рукой взметнувшемуся всаднику, де Конн медленно побрел по Галерной к своему новому пристанищу.– Любовь и согласие тебе, Путник.Де Конн остановился, обернулся. Он оказался посередине еле узнаваемой площади. Он был здесь, но не помнил, когда… вернее… где?–Опять ты?– поднял он голову на босоногую
–Как вы фасоль готовите?– поинтересовался маркиз де Конн во время обеда, машинально положив ладонь на брюхо. Перед ним стоял горшочек фасолевого супа со свиными ребрышками. Хорошее продолжение полноценного дня, но подобная еда из-за известного эффекта на желудок считалась простонародной и грубой в среде аристократов.–Как обычно,– удивленно пробурчала Евгения,– варим до готовности… Ах, да, в воде вечером оставляем, дабы к утру набухло, кипятим, воду сливаем, а там уж верно варим.Де Конн недовольно поморщился, думая о взрывах в животе.–А у вас, мил человек, иной способ имеется?– издевательски процедил Стас Прокопич.–Когда в следующий раз варить будете,– без всякого раздражения ответил маркиз,– корковую пробку от винной бутылки в воду кидайте и варите с ней фасоль до первого слива. Газы отведет…–Нетуся
–Расскажите мне о нем,– тихо произнес де Конн, как только скорбь Татьяны утолилась выплеском слез и рыданий.–Он был сумасшедшим!– вырвалось у девушки.–Прошу, сударыня, просто расскажите о нем,– еще мягче попросил маркиз, понимая, что чувствовала его молодая соседка.– Позвольте мне налить вам коньяку.Она всхлипнула, оторвалась от плеча де Конна и обидчиво буркнула.–Не знаю, любила ли я его, но в нем была какая-то сумасшедшинка, которая просто заводила меня… если вы понимаете, о чем я говорю.–Понимаю, сударыня.На столике перед козеткой устроились бутыль Clos de Griffier Vieux 1788 года и два круглых бокала.–Мы встретились на Гостином дворе. Я с папенькой была.–Когда это случилось?–Одиннадцатого этого месяца.–Две недели назад?Та кивнула в
Ровно в четыре пополудни с переданной через Шарапу просьбой о встрече Брехтов ожидал маркиза де Конна у Адмиралтейского канала. Тот провел многообещающую встречу с Опперманом и был в приподнятом настроении. Теперь им надлежало немедленно отправиться на Смоленское кладбище, где готовили к погребению тело Памфилия.Открытый экипаж де Конна шумно промчался по мощеным улицам Кадетской линии Васильевского острова, выехал к Тучкову мосту и по промерзшему берегу устремился к Черной речке[1]. Печальным взглядом Брехтов проводил последний на горизонте особняк и, перебросив его на вырастающий из утреннего тумана Остров ив[2], тяжело вздохнул.–О Смоленском кладбище, вы, Авад Шаклович, наверное, слышали,– драматично промолвил он и на короткий кивок соседа продолжал.– Поначалу там узников от острога военной канцелярии хоронили… прямо в цепях.–Да неужто?– усмехнулся маркиз.–
По пути с острова маркиз был молчалив и угрюм. Печальная судьба третьего жениха Татьяны совершенно запутала его. Что было столь важного в Памфилии, чтобы всадить в несчастного две пули и так изувечить тело? Хотя озадачивала не только смерть мальчишки… В голове крутилось имя– Алора. Девичья фамилия матери Памфилия. Явно испанского происхождения, очень знакомая… Черт возьми, где же он слышал эту фамилию?!–Алора,– бурчал он под нос, вытягивая вперед нижнюю челюсть.–О чем вы, хозяин?– с облучка экипажа отозвался Шарапа.Де Конн встрепенулся.–Не могу вспомнить… фамилию.–А разве это не городок в провинции Малага?Вспомнил! Имя баронов Алора происходило из тех мест…–Это в паре десятков миль от моего поместья!– воскликнул маркиз.– Подождите-ка… Именно оттуда мне порекомендовали экономк
–Конечно, то была немыслимая игра воспаленного воображения!– восхищенно говорил господин Шевцов, врач дома призрения для умалишенных.– Бедной девушке так долго мерещился грифон, о коем рассказывал ее печально погибший жених, что вкупе с горем о гибели отца все переживания привели ее к полнейшей иллюзии того, что из обычной вытяжной башни вылезли самые что ни на есть живые, вполне реальные грифоны!– Шевцов рассмеялся, тряся плечами.– Совершенно определенно женишок попутал ей голову, ибо она утверждает, что человек способен передвигаться во времени с помощью девяти планет!–Да что вы говорите?!– вяло приподнял брови маркиз де Конн, глядя в окно.– Уж не доводилось ли ей самой наблюдать будущее?Шевцов шутливо замахал руками. Помешательство молодой купчихи Татьяны Стасовны Конуевой стало презабавным случаем в его практике.–Знаете ли, ваше сиятельство, большин
–Папенька!Возглас Татьяны вывел де Конна из ошеломленного оцепенения. Он обернулся. Девушка с тигриными глазами стояла в воротах внутреннего двора. Как она здесь оказалась? Прочитала записку де Конна, которая предназначалась только Селивану? Ему надо было что-то сказать, успокоить, объяснить. Но Татьяна, напуганная и растерянная, оставалась неподвижной лишь несколько мгновений. Она бросилась к короткоствольному ружью, который маркиз оставил на земле по настоятельной просьбе самозванца.Де Конн покачал головой.–Татьяна, прошу вас, не делайте этого,– произнес он как можно мягче,– вы совершаете ошибку.–Вы убили моего отца!– жестко ответила девушка и с ловкостью кавалериста взялась перезаряжать штуцер маркиза, поскольку порох в ружье уже отсырел.–Этот человек не ваш отец…– начал было маркиз, но, глянув в глаза Татьяны, осекся.– Хотя по
Как только часы ударили семь, маркиз, минуя бюргерский фасад Седьмой линии и широкие ворота, очутился во дворе перед странным кирпичным сооружением, в докладе о смерти Памфилия называемым вытяжной трубой. Странной она казалась потому, что ничего вокруг нее никак не соответствовало стилю сооружения. Низенькие служилые хибарки, складские сарайчики, двухэтажные домики, конюшни, безликие окна, покосившиеся заборы с аптекарскими огородами, пугающая тишина. И вдруг во всем этом бесцветном пейзаже– довольно яркая кирпичная башня без всякой внушительной заводской пристройки. Сооружение было бы похоже на башню, но в нем при диаметре около десяти шагов не имелось ни окон, ни дверей. К чему надо было строить столь внушительное нагромождение в далеком от шума и чада заводских трущоб месте?За спиной скрипнул тонкий снег. Кто-то стоял позади него, шагах в двадцати.–У Татьяны тока одно проклятие, мил человек,– прохрипел знакомый голос.&ndas
Оказавшись в гостевой комнате дома Конуева, маркиз де Конн открыл крышку бюро и выдвинул ящик для писем. Оттуда из-под нагромождения собранных им документов из сундука Тутовкина он выудил одну бумажку, гербовую, с размашистым подчерком, и распрямил ее на столе. Присмотрелся. Вынул из кармана письмо о бунте второго января восемьсот шестого года, которое одолжил у Брехтова. Положил ее рядом с первой и еще раз внимательно всмотрелся. Почерк и подпись были совершенно идентичны! Оба письма принадлежали надзирателю Нерчинского острога.–«… из присланной мне вами описи,– перечитал первую записку маркиз,– удостоверяю, что особа, встреченная вами, соответствует метрикам, находящимся у нас».Оба письма должны были относиться к каторжникам. А это значит, что молодой Тутовкин послал запрос в Нерчинский острог о человеке, которого он встретил здесь. Метрики должны были быть очень яркими, что-то должно было быть весьма приметным
Квартальный надзиратель четвертой Адмиралтейской части пребывал в необычно хорошем настроении. Он даже довольно откинулся на спинку кресла, когда сиятельный гость спросил его о новостях.–Я последовал вашему совету и проверил все, что касалось брачных оглашений, относящихся к участникам нашей кровавой оперы,– доложил он, выложив груду бумаг на свой массивный стол.– Как вам удается все предугадывать, ваше сиятельство?!–Молча,– сухо ответил тот.– Что вы нашли?–Хм… Интерес представляет жена… ам… первая жена Стаса Прокопича.–Дарья?–Дарья Кузьминишна Николаева,– уточнил Брехтов.– В принципе, не само брачное оглашение, а развод…–Развод? Простите, такое возможно?–Нет… Но! Она сбежала с неким заезжим французиком, имя которого нигде не зарегистрирова
–Вы сказали, Грачев?– маленький чиновник в черном мундире военного образца в сомнении глянул на маркиза де Конна. На его столе торжественно возвышался серебряный щиток с гравированной надписью «Г-н Ларин Т. Р.», закрывая крохотную головку своего хозяина по самую макушку.Сам де Конн в ожидании аудиенции провел более получаса в приемной конторы Российско-американской компании и сдавать позиции не желал. Сидящий же напротив чиновник за серебряной стойкой все это время глаз на посетителя не поднимал. Он был занят перепиской некоего договора. Какой точно он занимал пост, понять было трудно, но, видя перед собой посетителя не купеческого сословия, умышленно не замечал де Конна.–Да, господин Ларин,– с привычной вежливостью аристократа отвечал маркиз,– он, по моему предположению, покинул Петербург в начале четвертого года.Чиновник вдруг усмехнулся и уверенным жестом отложил стальное перо.
Через час взмыленный экипаж маркиза, отгромыхав по всем ухабам Коломны, остановился у полицейского участка четвертой Адмиралтейской части. Но времени на передышку не было. Шарапа вызвал Брехтова из конторы и, ничего не объясняя, пригласил его в экипаж маркиза.–Нам надо быть на Сенной через десять минут,– пояснил де Конн.– Устраивайтесь!Рядом уже сидел фельдъегерь, с которым де Конн недавно беседовал у графа Саблинского.–Куда мы едем?– поинтересовался квартальный.–Я хочу, чтобы наш гость взглянул на одного человека и сказал мне, кого он видит.Брехтов и фельдъегерь переглянулись.–Не проще ли попросить оного зайти ко мне на опознание?– разумно предложил квартальный.Маркиз отрицательно мотнул головой и на вытянутые лица слушателей улыбнулся.–Господа, мы ищем доказательства того, что господин Конуев убил Грачева, ибо г
Родных и друзей бедного Памфилия на похороны явилось немного. Сам маркиз де Конн к могиле не приближался, хоть и стоял шагах в десяти. Он не слушал молитву, но лишь наблюдал за погребальной требой, слезами родственников, бледным лицом Татьяны…Но вот де Конна отвлекло одно заочно знакомое лицо. Невысокий, седой человек в старомодном камзоле и драгунских сапогах времен императрицы Екатерины. Крупное лицо, неряшливый вид, богатое шитье. Агрила Петровна бубнила ему о количестве священников и клира, приглашенных на первое поминальное застолье, сетовала на расходы за похороны умершего без причастия и о необходимости тайных пожертвований по этому случаю. Тот рычал о пятидесяти рублях, что он уже расходовал, крутил в руках золотой лорнет и отнекивался. Это был отец Памфилия, Петр Петрович Бельяшов, отставной советник Коллегии иностранных дел. В отличие от Агрилы, горе не особо сразило его. Занятый расчетами с причтом, разбирательством с полицией и ворчанием на несостоявшуюся
Бессонная ночь сказывалась на способностях де Конна самым печальным образом. Он чувствовал себя разваливающейся на части старой шарманкой, пытающейся зацепить заржавелым штифтом валика хотя бы один молоточек. Но ни звука в голове, лишь осиное жужжание. Свалился в кровать, но не спалось. Одно спасение– чтение.Взялся за «Историю каторги», переданную ему Брехтовым. Тонкая тетрадь в пять листов– канва человеческих мук и бессильной злобы.–«Статус высшей меры наказания каторга получила после отмены смертной казни в 1754 году,– прочитал он.– Осужденных на каторгу подвергали избиению кнутом, вырезанию ноздрей и клеймению… Сибирскую каторгу использовали и в целях колонизации восточных земель империи, а посему женщины, осужденные на каторгу, вынуждались к замужеству на местах. Ссылкой на вечные работы на рудниках наказывали людей не только за тяжкие преступления, но и тех рабов, кои осмеливали