– Второго звали Анатолий Петрович Линдорф, – начала Татьяна.
– Ах да, Линдорф! – это имя сразу всплыло памяти де Конна. Кислое вино Конуева и отравление в трактире Фразера: – Продолжайте.
– Через пару дней после похорон моего первого суженого я заприметила молодого человека, – вздохнула Татьяна. – Он прогуливался по Галерной. Гвардеец! Золотые эполеты, петлицы из желтой тесьмы, красная выпушка… Прогуливается, значит, день, второй… на наш двор поглядывает. Чевой-то он, думаю… Митькеевной, старой горничной нашей, записочку ему послала.
– С просьбой очистить улицу?
– С просьбой представиться… Он тут же, как записочку прочитал, шляпу снял и к нам во двор…
– Вы пригласили его к себе?
– В гостиную, к чаю… – Татьяна раскрыла слипающиеся глаза и, придав взгляду укоризны, дала собеседнику понять, что все же придерживается определенных правил. Де Конн понятливо склонил голову. Она продолжала: – Анатолий был из офицеров, из измайловских. Признался, что увидел меня на похоронах Тутовкина и с тех пор мой образ из головы выбросить не мог… А через две недели, когда батенька вернулся, переговорил и с ним… Венчание мы на яблочный Спас[1] наметили, – Татьяна вздохнула, припоминая события двухлетней давности. – Но второго июля он приехал и сказал, что переводят его роту куда-то в Брянск и венчание придется перенести…
– Это невозможно, – вдруг перебил маркиз.
– Как же невозможно?
– А так, – желваки гостя напряглись. – В русской армии для венчания необходимо испросить разрешения от начальства, и если оно получено, то назначенная к симу важному событию дата не меняется, а венчающийся получает отсрочку от службы даже при дислокации… если нет серьезных военных действий, конечно. Так что врал ваш жених!
– Ох, и откуда вы все это знаете? – в голосе девушки прорезалась горечь.
– Я врач, сударыня, не армейский, конечно, но кое-что из правил мне знакомо, ибо лечил я семьи многих дворян на военной службе. Прошу вас, продолжайте.
Татьяна нахмурилась.
– В тот день он был взволнован, сказал, что должен переговорить с моим папенькой.
– Он собирался принести свои извинения не вам, а отцу?
– Не знаю, сударь, но он обычно приглашал меня в аглицкий трактир в конце Галерной, к Фразеру, для разговору. Но в тот день я отказалась, и мы так и не поговорили…
– Почему вы отказались?
– Там давеча пара отравилась, и я в трактир ходить побоялась.
– Да, я слышал об этом… Что было дальше?
– Анатолий прошел в белую гостиную и после переданной через Ипатия просьбы об аудиенции скрылся в кабинете папеньки до полудня, – Татьяна зевнула. – Потом он с нами откушал, в полпервого. Папенька даже ублаготворил его разогретым вином.
– Кислым?
– Нет, почему же? Анатолий Петрович сладкое любил… Да… Потом сказал, что вернется к трем.
– Он говорил вам, куда ушел?
– Да, сказал, что у него была встреча. Я ждала его до вечера, но так и не дождалась. Потом новость пришла… помер он… у Фразера.
Маркиз сочувственно выдержал паузу.
– Ступайте-ка спать, сударыня, – произнес он. – Вам надо отдохнуть.
– А как же рассказ о Памфилии?
– О вашем третьем женихе? – пытаясь не обидеть девушку, маркиз состроил серьезную мину. – Он же живой, не так ли?
– Но ведь второй день, как исчез…
– Как его полное имя?
– Памфилий Петрович Бельяшов.
– Хорошо. Приготовьте его описание, адрес, место учебы или работы… Ну, все, что знаете о нем к утру, и я после завтрака лично заеду в местную управу по его душу. Договорились?
Та помялась, но согласилась, приняла его руку, встала. Ох, и чудный же человек – этот проезжий врач! Она боязливо шагнула мимо зеркала, косясь на его отражаемый мир.
– Анатолий будто смерть свою чувствовал, – вдруг тихо сказала она.
– Отчего вы так думаете?
– Перед тем как идти к папеньке, он сказал мне, что тем утром подолгу у зеркала застоялся и как бы невзначай глянул в край его… туда, где под зеркалом на консоли свеча горела…
– Так.
– Засмотрелся так, говорил, и вдруг видит в нем не себя, а тень… – с этими словами Татьяна даже сжалась и отвела от зеркала испуганный взгляд. – Глаза, говорит, поднял и вместо себя увидел человека, смотрящего прямо на него.
– Незнакомого?
– Не просто незнакомого, но странного, сударь. Человек этот кожей темен был, а глаза его… словно из хрусталя зеленого… в него вцепились, будто недоброе предвещали…
Де Конн промолчал. Как только шажки ночной гостьи затихли в предрассветных сумерках, де Конн устало побрел к зеркалу. Глянул на порванную в некоторых местах сорочку. Раздосадованно покачал головой. Такие в Петербурге долго придется искать.
– Женщины, – буркнул он.
В зеркале зашевелилась черная тень. В полумраке отражения она явственно выступила перед глазами маркиза. Чудовище с шестью парами рогов. Демон Абдшу.
– Какая попка! – прогудел он, скаля белые клыки. – Надо было попридержать ее…
– Молчи, не мучай… – утомленно отрезал маркиз. Он прошел в спальню, шлепнулся на кровать и сладко потянулся. – Да уж, красотка. В иной ситуации до утра бы такую не отпускал… – с этими словами он покосился на зеркало. – Почему ты здесь, со мной?
– Почему бы и нет?! – от гудящего голоса демона затряслись окна.
– Тише! – приказал маркиз. – Твоя миссия со мной окончена. Ты свободен вернуться в сферу своего обитания…
– Нет, не окончена! – прошипел Абдшу. – Или вы забыли, что я управляю судьбами проклятых вами врагов до тех пор, пока все они не понесут наказание?
– Я их всех простил.
– Я сомневаюсь.
– С какой стати?!
– Вы простили только тех, кого знаете, хозяин, а простить заочно вы не можете… Таков закон мести. Я же знаю всех.
– Что ты имеешь в виду?
Абдшу весело фыркнул.
– А то, что скоро мои планы изменят ваши собственные, хозяин!
Маркиз промолчал. В эту минуту его больше занимал иной вопрос: где-то он слышал эту фамилию – Бельяшов. Ну да ладно, уже рассветало, и его ждал Шарапа на Исаакиевской площади для встречи с художником покойного Димитрова.
[1] Праздник Преображения Господня
На одной из дальних линий Васильевского острова неистово скрипел масляный фонарь под напором ветра, свирепо штурмующего Санкт-Петербург со стороны залива. Огонь был тусклым, но казался живым в мертвом окружении покосившихся деревянных домов. Призрачный предутренний мрак, тяготивший над огоньком, причудливо играл со светом и тенями на раскисшей дороге. Пьяные окрики мужиков, возвращающихся домой из близлежащих распивочных, редкий стук пролетки, спор разносчика о медном пятаке с хозяином лавки за углом. Ночь, промерзлая и унылая, отступала перед приходом утренней суеты. На Петропавловке мерно пробило шесть.Федька Золотов, крепостной художник, отпущенный хозяином бог помнит когда на заработки в невскую столицу, устроился в пустовавшей будке сторожа. Он ежился и ворочался, подпихивая ноги под себя, подзатягивая старый грязный зипун, чтобы согреться. Бездомным он стал совсем недавно. По неуплате за три месяца его выгнали из угла чердачной комнаты. Не было денег даже на посошок, и
Неожиданное появление врача Тилькова в доме на Фонтанке придало досадный привкус ко всем прочим заботам маркиза. Впрочем, Петр Георгиевич всегда приносил потрясающие новости! Де Конн встретил его у себя в приемной с благодушной миной на лице. Однако, будучи аристократом, одетым в костюм голландского врача, но державшим голову так, будто шею давил высокий воротник, маркиз заставил гостя забыть о происшествии в Доме. Он впервые увидел столь кричащее несоответствие и несколько растерялся.–По какому поводу вы приехали в Петербург, милейший?– поинтересовался де Конн после минуты напрасного ожидания.Опомнившись, Тильков помялся в глубоком кресле и изложил печальную новость о смерти цыганки.–От удара?– переспросил маркиз, приподняв брови.–Мда-с… ваше сиятельство… апа-па-плексического-с,– протарахтел Петр Георгиевич и, предупреждая подозрения бурмистра о помешательстве невес
Обернувшись шинелью с высоким воротом на меху, маркиз де Конн вышел из дома до завтрака. Дошел до первого моста, где его ждала крытая четырехоконная карета с Шарапой на козлах. Устроившись в согретых креслах, он приказал ехать на Садовую, в съезжий дом в самом начале Фонтанки. То был полицейский участок с пожарной каланчой. Легкое выбеленное зданьице и высокая башня со странной конструкцией на шпиле оживляли весь неказистый вид окраины нижней Коломны[1]. Словно в укор невской набережной она принадлежала весьма пестрому классу торговцев, мещан и крестьян, теснившихся в мелких домиках, изо дня в день перемешивающих глинистую жижу на загаженных улицах, продающих снедь и мелочь, толпясь у кабаков и питейных. Топь и грязь вдоль черных переулков, ветхие домишки, утлые лавочки, сбившиеся барки и прачки у берегов, повергали случайного гостя в печаль, подобную той, что испытывает человек перед открытым гробом дальнего родственника: лица вроде не припомнить, а все равно жалко. Вид
Граф Лука Михайлович Саблинский, несмотря на то, что был немолод, все же где-то в чем-то обладал некой устойчивой харизмой. Стремительная жизнь тем не менее не привлекала его. Он был меланхоличен, и если не слыл затворником, то только потому, что традиционно собирал увеселительные балы для всех без исключения дворян. Да и служба в качестве следственного пристава вынуждала его к общению. Более того, он посещал «Английское собрание»– особый закрытый клуб, только для представителей аристократии. Он размещался в доме графини Скавронской у Красного моста. Ходили, однако, слухи, что собранию скоро придется покинуть теплое местечко, поскольку в семье ее назревал скандал. Не публичный, конечно, но слишком уж явный в среде аристократов Петербурга. Предметом скандала было все ярче выделяющееся сходство в чертах растущей внучки графини с чертами ее собственного второго мужа… Хотя бог им судья, ведь сам граф Саблинский пребывал в клубе за иной надобностью. Он явля
Около трех маркиз де Конн вернулся в дом на набережной Невы. Евгения Яковлевна встретила его в слезах.–Поленька опять в обмороке была, но я, как вы и велели, ее не трогала, няню не ругала…Слушая срывающийся голос хозяйки дома, маркиз проследовал в комнату ребенка. Воздух в ней был свеж благодаря указу маркиза ежедневно проветривать помещение и растапливать печку в комнатке только дубом и ольхой.–В первый раз сегодня?– поинтересовался он.–В первый, голубчик…– всхлипнула хозяйка.Маркиз глянул на часы. Без десяти три, и это только первый приступ. Отличные новости! Вынул плоскую серебряную палочку из костяной трубки, что висела у него с несессером на шатлене, протер белым платком и, аккуратно просунув в рот ребенку, осмотрел горло.–Воспаления нет,– пробубнил он, глянул в светлые глаза Поленьки и подмигнул. Та протянула ручонки, пытаясь что-то
Ровно за пять минут до шести маркиз де Конн появился в спальне Поленьки со своим походно-врачебным саквояжем. С ребенком была только няня, Лукерья, женщина с детским личиком и маленькими ладошками.–Вы, я вижу, прекрасно управляетесь с ребенком… У вас есть дети?– спросил он ее, пока измерял девочке пульс. Привычку задавать личные вопросы слугам де Конн приобрел с первых лет врачебной практики: так они не пялились на него во время осмотра больного хозяина или, еще паче, хозяйки.Лукерья деловито поправила олонецкий повойник[1] на голове, заправила вылезшие из-под платка волоски, кашлянула, насупилась.–Трое,– деловито буркнула она.– Старший в гренадерском полку служить… Второй женат, на Литейном подмастерьем работаеть… Младшенький при отце растеть… десять годочков стукнуло…Маркиз кивал, делая вид, что слушает. Вынул стетоскоп, погрел о ладонь, приложи
Как и обещал маркиз, кабинет Брехтова был удостоен его сиятельным присутствием ровно в восемь часов вечера. Оба выглядели усталыми, но довольными.–У вас есть что-то интересное,– подмигнул де Конн на ухмылку своего молодого приятеля.Тот подправил усики, погладил уже обросшее щетиной лицо и оттянул плотно прилегавший ворот мундира.–По трактиру Фразера, Авад Шаклович, я не узнал ровным счетом ничего.–Тогда грязную игру конкурентов можно отбросить,– заключил де Конн.Брехтов согласно кивнул.–Относительно Памфилия… Он действительно пропал. Живет с тетей, но та его не видела аж два дня.–А тетя выдвигала какие-либо предположения относительно его исчезновения? Говорил ли он с ней о своих планах?–Сведений о том у меня пока нет, но, если пожелаете, мы можем сейчас же навестить ее сами и расспросить обо всех подробностях.М
–Кларет не должен нагреваться до температуры кипения,– маркиз перемешивал темно-красную жидкость в тонкой фарфоровой пиале над огнем и довольно улыбался,– немного имбиря… гангала, ложку рома… и готово.Содержимое пиалы тут же было разлито в два широких фужера. Четыре высоких подсвечника бросали дрожащие тени на козетку в гостиной. Де Конн продумал освещение заранее, поскольку очень рассчитывал на приход своей… ах, он даже не знал, что и думать относительно Татьяны! Казалось бы, он знаком с ней всего пару дней, а что-то сцепилось между ними, что-то связалось…Она приняла напиток, отпила, улыбнулась.–Как необычно вкусно!– восхитилась она.– Как это называется?–Глютвайн. Это швабский напиток, весьма полезный, если им не злоупотреблять.Маркиз присел напротив и, благодушно прищурившись, наблюдал за гостьей, за тем, как она пьет один из самых