— Распространенное заблуждение, у заключенных есть деньги, если не у них самих, то у их родственников. Да и плата бывает разной. — Баюн нагнал меня спустя секунду. — Хочешь правду? Наведаться в часовню плохая идея. Твоего Валентина там точно нет.
— Знаю, но думаю, хоть раз он там появлялся.— Хоть раз там все появлялись. Он ведь сел за изнасилование? С такой статьей ему прямая дорога в… в петлю. Изломанный человечек. Уже слюнки текут, — он хихикнул, — но идешь ты в любом случае зря. Нам нет хода на освещенную землю. Наш мир теперь по другую сторону.Я дернула плечом, но не остановилась.Мне доводилось бывать в часовнях, в той части моей жизни, которую я называла «после». После того, как я узнала, что мир совсем не такой, каким кажется. Но до того, как я стала частью этого извращенного мира.На берегу Которосли установили часовню Казанской Богоматери. Мне она всегда напомнила ракету, хотя более ромаСказочник, улыбаясь, наклонился, сгреб в горсть мягкую землю, выпрямился, растер в ладонях и уронил обратно.— А земля-то осквернена, — ухмыльнулся Лённик, я нахмурилась, чем немало его позабавила. — А ты полагала себя особенной? Зря. У них под деревцем два покойника прикопаны. Поэтому и не спилили, знают, что найдут под корнями, обратно за запретку никому не хочется. Так, батюшка?— Ворона твоя, — отрывисто приказал высокий тому, что все еще держал в пальцах сигарету. — А ты битый парень. — Он шагнул к сказочнику.И все пришло в движение. На этот раз я смотрела схватку совсем с другой стороны и видела все. Видела первый шаг высокого рабочего, видела, как сверкнуло на солнце шило, таким наверняка очень удобно прокалывать дыры в... да в чем угодно. Или в ком. Отбросил сигарету второй рабочий, поднялся, не зная, к кому броситься, третий. А священник отступил.Сказочник рассмеялся, так искренне и так весело, словно его пригл
Скулящий от боли рабочий вытащил нож из бедра, пытаясь зажать рану, еще не понимая, что это бесполезно.— Вы искали Шереметьева Валентина? — прохрипел священник, в его словах смешались беспомощная злость и удовлетворение. — Тогда прошу. — Он указал на последнего живого рабочего. Пока живого. — Вот ваш Валька-Валенок. Он же Шереметьев. Нарк со стажем, откинулся год назад, но далеко не ушел, волшебный поводок не давал. — Баюн сжал руку, и мужчина в рясе подавился смехом.— Нет, — совсем по-детски прошептал Валентин, кровь продолжала вытекать между слабеющими пальцами. Несколько секунд, и всхлип сменился выдохом, руки беспомощно повисли, глаза подернулись пеленой. Мертвым зрение ни к чему.Мир тут же расцвел, снова даря возможность чувствовать. Я даже не двинулась с места, не попыталась помочь или исправить то, что натворила в приступе злости. Убила. И не помешала сказочнику, позволяя ему убивать раз за разом.—
— Мама? — удивленно позвала Алиса, словно была не уверена в том, что на самом деле видит.Я дернулась. Отпрянула назад, и поток с готовностью подхватил меня, отбрасывая обратно на перекресток с каменным двухэтажным домиком.Я сжала пальцы, желая остановить мельтешение. Ухватилась, как за поручень, стараясь не упасть, не дать себе утонуть в водовороте потока. И нить отозвалась, замедляясь.Смех за спиной распался на отдельные удивленные смешки. Картинка пряничного домика Семеныча подернулась серой пеленой тумана перехода. В ней, в этой серости, зажглись красные глаза, одни, вторые, третьи.Бесы! Веселый смех отозвался в каждой клеточке тела. Это было здорово. Они враги, но эти враги так заразительно смеялись. Я почувствовала, как губа задралась, как сжались руки. Если я сейчас брошусь, то сделаю это не с гримасой ярости, а с улыбкой. Неизвестно еще, что хуже.Красные глаза приблизились. Мир раскололся на две картинки. Одна проступала сквозь другую
Казалось, серый двухэтажный дом с плоской крышей, по которой громко барабанил едва начавшийся дождь, звал меня. Притягивал, словно магнит. В его скупом и лаконичном убранстве поселилась боль и смерть. Небо расчертила молния, далекая, сухая, звук грома, как обычно, запаздывал.На крыльце целителя стоял, вцепившись в перила, охотник-ветер. Тём едва держался на ногах, привалившись к темному дереву. Он поднял бледное неподвижное лицо к темнеющему предгрозовому небу и завыл. Хрипло, тоскливо, безнадежно. Выплеснул в этом звуке боль, а потом упал. Повалился на прошлогоднюю ржавую траву, собирая бесцветными волосами влагу. Любой из нас мог подхватить его, поддержать, не дать удариться о грязную землю. Мы были быстрыми и сильными. И равнодушными.Тём упал, перевернулся на спину, тяжело дыша и тщетно стараясь подавить кривящую лицо судорогу. Его боль была сладкой, она скручивала мысли узел и заставляла кричать.— Уходи, — прохрипел он, стоило мне остановиться рядом
— А этого, девочка, никто не знает, — ответил Семеныч. — Поводи руками, спой или спляши. На выбор.Бабка часто и с присвистом дышала, искаженное болью лицо уже мало походило на человеческое.— Недолго осталось. Но для нее это будет бесконечное «недолго». — Целитель посмотрел на меня.— Подождем? — спросил падальщик.— Нет, — сказала я быстро, потому что знала, стоит задуматься, и эта идея сразу обретет привлекательность. Какая на самом деле разница? Она умрет в любом случае. — Пусть уйдет тихо. Веник, ты не… не поможешь? — слово далось с трудом, ведь у стула не спрашивают разрешения сесть.И, тем не менее, я заставила себя смотреть в его лицо, обычное, даже симпатичное, если забыть обо всем остальном.Глупость, конечно. Глупость, вполне достойная человека. Но на кровати умирал как раз человек. Веник понял и по неизвестной причине выполнил просьбу. Тот, кто обещал сверну
«… и воздел Элек-созидающий-твердь руки, и вознесся ввысь камень…»Я перевернула хрупкую страницу, в который раз задаваясь вопросом: почему книги о Великих написаны столь цветистым языком и щедро приправлены пафосом?«… и встал на пути у стаи могучий ошер и погнал тварей невиданных в земли темные и далекие. Быстры были воины Великих. И сильны…»А еще наверняка красивы без меры, умны и готовить умели, а не только чертей гонять и крестиком вышивать.Понимаю, тогда время было такое, витиеватое что ли. Взять хотя бы старые былины и эпос.«…Элион-поворачивающая-путь простерла под их ногами путеводные нити…»Вот я и добралась до Элион, Великой, из-за которой второй день приходилось мучить громоздкий том. Семеныч сказал, что возможно, я это она. Не в смысле переселения душ, моя сейчас вообще неизвестно где и с кем переселяется, а в смысле способностей. Она тоже могла «поворачив
Почему никто не убегает с криками «караул»? Почему никто не прячется по домам в надежде пересидеть бурю? Пришли словно в кино, лишь попкорна не хватает. А может, все дело в том, что они знают, ворий не тронет никого, кроме виновных? А не тронет ли?Обнаженный стяжатель качнулся, замедляя шаг, словно его ноги вдруг увязли в киселе магии целителя.Пять шагов до крыльца…Ворий рыкнул от боли, но и только, продолжая идти вперед.Четыре…Рядом с фениксом уже стоял Семеныч, он пах краской от принтера и бумагой.Три…Староста поднял руку.Два…В малиновых глазах ящера ярость и знание. Он знал, что прав, как может быть прав один вор рядом с другим.Один…На самом деле все произошло за несколько секунд, показавшихся мне бесконечными. Человек не увидел бы ничего. Рука старосты пошла вниз, и обнаженный мужчина отъехал назад, словно на него накинули невидимое лассо и потащили.Вернее, попы
— Переговоры провалились, — резюмировал целитель. — Из дома надо убираться. И быстро.— Как хорошо, что Невер в filli de terra, думала, высижу и заберу. — Пашка встала, яйцо выскользнуло у нее из рук, упало, проломив доски пола.— Так может и его туда закинуть? — задумчиво предложил Март.— Нет! — выкрикнула Пашка. — Нет. Я должна его высидеть, иначе погибнет.Я вспомнила маленького змеёныша. Его тяжесть в моих руках. И не почувствовала ничего. Мне было все равно, здесь он или на другом конце света. Сердце кольнула тревога куда более сильная, чем та, которую я ощутила, увидев тень ящера в небе. Стяжатель был врагом, с которым можно драться, а как сражаться с собой? Не с теми чувствами, которые есть, а с теми, которых нет, и взять их неоткуда?Рев оборвался, видимо, не все аргументы были еще исчерпаны. Вокруг зеленоватой скорлупы обвился черный хвост. Я посмотрела в горящие медью глаза оборотившейся