1939 г. Белоруссия
– Мама! Вы слышали? Пан Халевский повесился! Ну, тот, что из осадников[1].
Малгожата подняла голову от книги. Дочь, забежавшая в комнату, словно сама была готова разрыдаться. Видно было, что она в ужасе.
– Пан Гжегож?
Честно говоря, она недолюбливала ветерана-легионера[2]. Приехавший из Малопольски офицер получил большой кусок земли и с некоторых пор старался показать себя самым главным во всем повяте[3]. Он все свободное время пытался найти недовольных среди местного населения, требовал изменить программу в школах. Некоторые из местных поляков его сторонились, некоторые горячо поддерживали. И вот теперь такое…
– Мама! Ханя говорит – как только по радио сказали, что большевики перешли границу, так он сразу пошел в амбар и повесился.
Это было намного, намного важнее. Одно дело – война с Германией, от которой она, конечно, не ждала ничего хорошего, но, имея немец
1892 г. Северо-Западный край. Гродненская губерния. Россия– Камила! Приехала моя тетка! Хочет благословить нашу доченьку!Вошедший в комнату Павел только сейчас заметил, что его жена кормит их ребенка, их первенца, грудью. Он отвернулся и сказал:– Тетка редко приезжает. Ты знаешь, она живет одна в Пружанах. Раньше ее муж работал на табачной фабрике, но уже давно умер.– Позови, пожалуйста, Ханку, сейчас мы уже будем готовы.Павел оглянулся, жена уже застегивала пуговицы блузки. Он вышел на крыльцо и позвал горничную, которая, улыбаясь, уже что-то обсуждала с приезжим конюхом. Та с явным неудовольствием проскользнула мимо него в дом.Павел вернулся в гостиную. Тетка даже не присела и рассматривала фотографии, расставленные на резной этажерке. Заслышав шаги, она обернулась и оглядела его с ног до головы.– Не в мать ты пошел, Павел, совсем не в мать. Ничего от нее в тебе нет. Все от тв
– Просыпайся скорее, а то все достанется мне одной!Чей-то громкий шепот и последовавший за ним смешок вырвали Киру из сна. Она откинула одеяло и опустила ноги на пол. Кто же ее звал?– Ну давай же, поспеши! – и вновь смешок.“Надо торопиться, иначе… Что иначе?” Она уже почти бежала по коридору. Сюда, сюда. Двери распахнулись, и она увидела… Увидела их. Мужчина и женщина в постели занимались любовью. Свет и тени от горящих на стене свечей перемещались игрой полутонов по спине мужчины. Его спине! Белые колени женщины на мгновение выступали из полутьмы и вновь скрывались, когда порыв ветра заставлял трепетать пламя. Ночная тишина как будто смаковала хриплое дыхание любовников. Лицо женщины в постели скрывалось в темноте, и Кира вдруг испытала к ней чувство страшной ревности. Как она посмела! Генрих теперь вновь принадлежит только ей! Словно по ее желанию свет внезапно набрал силу и осветил лицо на подушке. Черты лица был
Кресенбрунн. 12 июля 1260 годаСражение как таковое давно закончилось. Возможно, оно и не начиналось. Трудно назвать настоящим сражением непонятную свалку у чешского лагеря и последующую общую атаку австрийско-чешской армии Отакара Второго на пытавшуюся переправиться через Мораву армию венгров[1]. Атакующие рыцари практически не встречали сопротивления от разношерстных групп венгров, печенегов и сербов. Многие пробовали вернуться на другую сторону и тонули, другие пытались спастись, нахлестывая своих лошадей. Но если степнякам еще удавалось проскочить мимо тяжеловооруженных австрийцев, то венгерское рыцарство было обречено.Генрих со своими людьми следовал вдоль берега Моравы, не отвлекаясь на преследование мелких групп, разлетевшихся в разные стороны. Он ждал настоящей добычи. Мать обещала ему, что скоро он совершит поступок, который определит судьбу семьи на много лет вперед. А мать всегда была права. Всегда. Даже отец не осмеливался перечит
1680 год. Несвиж. Великое княжество Литовское– Анна, немедленно собирайся! Мы уезжаем! Радек, быстрее седлай коней.– Что случилось, отец?Девушка заметалась по светлице, путаясь в юбках и не зная, за что хвататься. Она с ужасом смотрела, как отец достает и надевает прадедову кольчугу. А Славомир уже бросал в мешок старинные книги, серебряную посуду и колбы с полок. В глазах у нее уже стояли слезы.– Приехали иезуиты из Варшавы! Сейчас проповедуют у себя, в костеле Божьего тела. Говорят, князь дал разрешение на наш арест. Но, думаю, нас просто побьют.– Отец, он не мог. А как же все обещания?– Князь Богуслав умер! А этому все равно! Возьми что-то из теплых вещей…Его прервал стук множества рук в ворота. Пронзительный голос, который не могли заглушить шум и крики на улице, возвестил с нескрываемым торжеством:– Богомерзкий пан Михайлович! Пришел конец твоим ч
1261 год. Шварцберг.Кавалькада охотников вырвалась на лесную поляну. Отсюда была вновь видна громада замка, словно нависающего своими башнями над облаками утреннего тумана, заполнившего всю долину.Выпив принесенного вина, чернобородый рыцарь обратился к своему более молодому спутнику:– Ференц, ты зря переживаешь. Твоя сестра скоро прибудет. Моя мать уже выехала ее встречать. Приготовления к свадьбе идут полным ходом. Твой выкуп уже прибыл, и после свадьбы ты и твои люди сможете отправиться домой. Или продолжить гостить здесь. Мне ты по душе!– Генрих, но что это за странное условие освобождения: твой брак с моей сестрой?– Ты знаешь, главное, так хотела моя мать! И отец ее поддержал! Да и твоя сестра – красивая девушка. И что важно, твои родители дают в приданом неплохие земли на Дунае.– Конечно, Лисия замечательная девушка. Но, Генрих, ты мне друг и должен знать: иногда в нашем род
1430 г. Шварцберг– Пани Роза! Прибыла делегация гуситов[1]! Ждут у ворот!Хозяйка замка оглянулась и отошла от окна. Осада замка одним из отрядов Прокопа Большого продолжалась уже третью неделю. Помощи ждать было неоткуда. Чехи огнем прошлись по германским землям и, по слухам, были уже где-то в районе Магдебурга[2]. Нужно было принимать решение, ведь запасы продуктов в замке начали подходить к концу, а она не могла рисковать жизнью своего единственного сына.– Тилло! Впусти троих. Я готова с ними поговорить. От моего мужа нет известий?– Нет, фрау! Возможно, посланцев задерживают еретики.Она прошла в детскую. Генрих сидел на полу и пытался расставить игрушечные фигурки. Мальчик был рад осаде, его учитель, монах из соседнего монастыря, не появлялся с начала осады. Неизвестно, вообще, появится ли он. Гуситы не жаловали католических священников. Женщина задала ребенку несколько вопросов, на которые он небр
Вена. Австро-Венгрия. 13 марта 1848 г.[1]Катарина-Луиза приоткрыла двери кареты и обратилась к кучеру:– Шимон! Фрейлейн Эмма просит узнать, почему мы не едем. Мы уже почти дома!– Фрау Катарина, прошу передать баронессе, что ехать совсем невозможно! Смотрите сами, вся Херренгассе переполнена людьми!И действительно, все вокруг было запружено людьми, толпами людей. Они кричали, размахивали руками и пытались продвигаться к зданию ландтага[2]. Окинув все это безобразие недовольным взглядом, женщина скрылась внутри кареты. Через минуту дверца вновь отворилась, и наружу выглянула сама баронесса, Эмма Швацберг. Она с удивлением и любопытством рассматривала необыкновенную суету, совершенно несвойственную их аристократическому району.Толпа состояла из людей самых различных сословий. И все они были очень возбуждены и настроены решительно. Прямо у кареты остановилась группа молодых людей, скорее всего, студентов, кото
Кира вновь шла к знакомому пруду по знакомым дорожкам и среди знакомых теней. На этот раз все освещала полная луна, в свете которой деревья и кусты приобретали странные очертания. Что и зачем влекло ее, она не знала, но не испытывала какого-либо волнения. Девушка подошла к краю пруда и с удивлением обнаружила, что на ней то самое черное платье, в котором она ужинала у барона. Платье с портрета. “Ну и что? Мне в нем тоже хорошо. А та, другая, ничего не может мне сделать”. Внезапно изображение в озере замерцало, и вместо черного Кира оказалась одета в зеленое. В этом платье она была во время последних необыкновенных событий, но оно осталось, судя по всему, в клинике. Жалко, это платье девушка выбрала после целых двух часов примерок и походов по бутикам. Глубокий цвет странным, магическим образом гармонировал с ее обликом. Даже сейчас, в этом странном свете, в мире полутонов и серо-черных красок он был живым, ярким, настоящим. Кире даже показалось, что этот цвет как-то по-о
Монпелье. Франция . 16 октября 2017 года– Уршула! Что там? Кто приходил?– Доставка. Иди скорее сюда.Кира сбежала вниз по лестнице. Долой черный цвет. Только белое и розовое. Ну, с одним малюсеньким исключением и только сегодня. В Монпелье даже сейчас было плюс двадцать, что не могло не радовать. Можно было одеваться совсем легко и наверстать упущенное летом. И мини, только мини.Уля уже распечатала фирменный пакет UPS и извлекла три больших белых конверта.– Смотри, подписано от руки! Чернилами! Тебе, мне и Милану.Кира открыла конверт и достала оттуда именное приглашение. Оно было изыскано оформлено. Плотная мелованная бумага, розовые и красные цветы по всему листу. Надпись на русском (ты не зря говорила, что знаешь русский, испаночка)."Изабель Иманол Бойрос иГенрих ШварцбергИмеют честь пригласить госпожу Киру Застень27 октября 2017
Санкт-Петербург. Российская Федерация. 15 октября 2017 года– Интересное место вы выбрали для встречи. И название загадочное, “Гинтарас”.– Обычный ресторан, каких много. Но мне здесь нравится.Фредерика рассматривала свою собеседницу. Прошло почти двадцать лет, но она не изменилась. Может быть, даже выглядела моложе. “Как и я”.– Не скажите. Литовская кухня. Многие ли сегодня вообще знают, что такая существует? Впрочем, как и такая страна. Глобализация. Кажется, былые времена минули безвозвратно. Очень многие считают, что так лучше для всех.Агиля провела ладонью по лакированной столешнице и окинула помещение заинтересованным взглядом. Деревянные столики и стулья, стойка бара, книжные полки со множеством книг. Старинные фотографии на стенах. Дух прошлого здесь любовно воспроизвели и с удовольствием сохраняли. И, пожалуй, легкий налет патриархальности действительно мог позволить по
Маарра,11 декабря1098 года.Генрих опустил меч. Казалось, шум битвы, крики за спиной, крики внизу на улице, топот ног, треск огня – все исчезло. Только тонкие пальцы с обломанными ногтями, между которыми прорывался черный блеск, и глаза, такие же черные, но живые. В глубине этих чуть раскосых глаз он увидел… нетерпение?– Я хочу, хотел… Я желаю твоей любви… Навсегда.Возможно, он хотел произнести что-то совсем другое, просто машинально повторил то, что можно было разобрать в неуловимом движении ее губ.Девушка протянула ему руку. Он поспешно скинул латную перчатку и протянул свою навстречу. Рука незнакомки была маленькая, теплая и сильная.– Да, пускай так будет. Навсегда.Генрих вдруг почувствовал легкое прикосновение холода, словно внезапный порыв морозного ветра. Но девушка не позволила
“Да он красив. Как же я не заметила тогда? Да нет же, заметила. Я же смотрела в его глаза и видела там все. Может, поэтому я сразу решила не отпускать его. А он испугался и бросился прочь. Недалеко же он убежал. Вот сейчас спит, такой и сильный и беззащитный. Мой мужчина. Мой мужчина, моя магия, моя сила. Моя любовь. Для себя я уже так решила. Он не может думать, чувствовать по-другому. Не может, я знаю. Я знаю и скажу. Нет, так нельзя. Нельзя, но как хочется. Какой же он сильный, теперь я знаю. Узнала, да. Завтра мы сделаем все как надо. А потом, потом я узнаю, что такое судьба. Что такое любовь, и есть ли она”.Кира провела ладонью по его груди. Как же глубоко и спокойно он дышит. Его дыхание могло быть другим, она знала. Хотела бы она почувствовать вновь и вновь, как его дыхание становится другим? Ощутить его, ощущать его. Рядом с ним даже думать о другом было невозможно.Ночь за окном черной пустотой наполняла мир. Черная бездна смотрела тысячью серебри
– Девушка, не хотите портрет? Я рисую очень быстро. Это акварель. Но могу и просто карандашом. Вы очень красивы, а портрет – замечательный подарок.– Дарить портреты – плохая примета. Но я не возражаю. Меня никогда не рисовали. Только, пожалуй, ограничимся карандашным наброском. У нас не так много времени. Да и… в черном цвете мне лучше.Эта фраза, вырвавшаяся словно помимо воли, удивила не только ее. Художница, склонив голову, меняла лист бумаги на мольберте, а Кира поверх ее головы столкнулась взглядом с молодым гитаристом. Парень прекратил наигрывать простую мелодию, отложил гитару и смотрел ей прямо в глаза, не скрывая тревоги.“Что это с ним?” От промелькнувшей мысли отвлекла художница. Она попросила Киру подойти поближе и немного повернуться лицом к свету. Затем словно задумалась и начала с карандашом в руках рассматривать ее лицо, будто желая вначале создать для себя виртуальный образ, и лишь потом начать перенос
Просто ей надо было объясниться, поговорить. Откладывать дальше она уже больше не хотела. Утром, сев за руль, Кира сразу сказала подруге, что придется сделать небольшой крюк и заехать в Прагу.Вчера обе девушки очень устали и, выйдя из архива, буквально проползли сто метров до гостиницы Ibis, расположенной на этой же стороне улицы. В номере сил у Киры хватило только на то, чтобы раздеться и упасть в постель.Проснувшись, она долго лежала и смотрела в потолок. За окном уже слышались звуки машин и голоса людей. Что-то громко обсуждали местные цыгане, обосновавшиеся на скамейках под окнами еще вчера. Вставать не хотелось. Не хотелось даже думать. Казалось, еще одна мысль, и голова уже переполнится, и мозги закипят.Уршула рядом тихонько посапывала, и девушка ей слегка позавидовала. Наверняка блондинка не видел сегодня снов про открывающиеся двери, и ей не мешали спать кошмары о событиях, происходящих неизвестно когда. Все эти чудеса, ворвавшиеся в жизнь со скорость
Имение Гоувальд-Бойрос. ГерманияИзабель ждала. Утром Януш, наконец, позвонил и сообщил, что все удалось, амулет найден. Договорились встретиться здесь, в имении.В ожидании приезда поляка девушка некоторое время гуляла по дорожкам в рощице, поодаль от нагретых солнцем каменных стен дома. Участок, на котором расположился старинный особняк, был совсем небольшой, но несколько десятков деревьев и кустарник, посаженный, чтобы обозначить границы их земли, придавали ему некое очарование патриархальности и старины. Сидя на скамеечке в тени столетних дубов, можно было погрузиться в необычную ауру этого места и, закрыв глаза, на время почувствовать себя вне нынешнего ритма жизни.Когда-то дед, увлеченный историей рода, купил этот дом и немного земли вокруг. Он уверял, что именно здесь родилась женщина, благодаря которой их семья приобрела столь необыкновенные качества. Эти качества семейство старательно скрывало, но они прорывались, обнажались,
В этом баре на заправочной станции время тянулось бесконечно. Между собой они почти не разговаривали. В принципе, разговоры практически прекратились после встречи в замке с приезжим поляком. Генрих отказывался обсуждать любые темы, связанные с ранее показанным в замке и склепе. Внешне он никак не проявлял волнения, но что-то в бароне изменилось. Теперь Шварцберг просто ждал. Пару раз они позавтракали и пообедали вместе в достаточно напряженной атмосфере, после чего Милан предпочел спускаться в городской ресторанчик. Хозяин замка не навязывал больше свое общество и словно потерял интерес к совместным поискам. Если бы не договоренность с Совиной, Милан давно бы сам поехал в Ольденбург, попытался найти какие-то ниточки. Возможно, даже уговор не сдержал бы чеха, но он чувствовал, что Кира находится совсем в другом месте.После всего увиденного замок ассоциировался у него с затаившимся монстром, но спалось ему на удивление спокойно, без сновидений и необычных визитов. Отогнать мыс
Абигайль ждала их у тяжелых двустворчатых дверей. Она еще раз окинула подруг загадочным взглядом, словно оценивая, достойны ли они для посещения санктуария[1]. Сочтя, видимо, достойными для того, чтобы подчеркнуть значимость момента, женщина произнесла нечто вроде напутственного слова.– Это особое место. Когда оно было построено, никто не знает. Дом перестраивался много раз. Нашему сообществу несколько таких мест досталось… по наследству. Заходите, девушки.Она распахнула двери совершенно легким, незаметным движением, так, как будто невесомые створки открылись сами, под действием неизвестной силы.Внутри комната имела овальную форму. Белые стены, куполообразный потолок и по периметру пять одинаковых дверей, не считая входной. Пять деревянных дверей с резными рисунками, на которых невозможно было разобрать что-либо конкретное.– Уршула, сначала ты. Теперь ты должна ощутить свою стихию. Немножко, совсем чуть-чуть. Подойди к ближайшей две