Франция, 1545 г.
Если бы какая-нибудь гадалка с Монмартра предсказала Амбруазу Парэ, что его первенец родится с ужасающей аномалией и будет подобен сыну Посейдона, господин Амбруаз рассмеялся бы ей в лицо и последовал своей дорогой. Но порочная связь с замужней аристократкой принесла тридцатипятилетнему хирургу самое удивительное, не поддающееся ни одному медицинскому объяснению существо — его первенца Реми.
На своих окровавленных ладонях хирург держал создание моря, но никак не человека. Крохотное тельце покрывала серебристая чешуя, маленькие, как у осьминога, влажные чернильно-черные глаза без белков, вместо носа — две щелочки и полный ротик по-рыбьи острых зубов. Существо шевелило худенькими ножками-ластами и ручками с перепонками между пальцев.
Исторгнув послед и застонав от усталости, Жанетон потеряла сознание, и у Амбруаза было несколько минут, чтобы принять решение — избавить мир от монстра или же подарить ему жизнь. Отложив младенца, он позаботился о возлюбленной и, очистив инструменты, убрал их в саквояж.
«Хирург — это Бог в мире людей, но смею ли я… отобрать ни в чем неповинную жизнь, даже столь необычную? Мое семя дало ему возможность появиться на свет, так почему бы… не стать творцом для, вероятно, новой расы?» — впервые после войны Амбруаз был готов воздеть руки к небу и обратиться к тому, кто царствует в светлой обители, незримому создателю мира и человека по своему образу и подобию, с единственной молитвой.
— Дай знак! — и ночное небо озарила вспышка молнии.
«Неужели он разгневался? И все из-за моего сомнения…» — мужчина взял ребенка на руки: тот посасывал большой пальчик. Когда младенец пошевелился, хирург ощутил острую боль в ладони. Едва не уронив дитя на пол, он успел прижать его к груди и увидел выступивший из детского позвонка острый плавник, такие же появились и на локтях тонких ручек.
Из-за дверей послышался шум, служанка возвращалась с порцией горячей воды и свежим бельем.
Подхватив полотенце, мужчина завернул дитя и, прикрыв его личико, быстро покинул комнату, пройдя мимо девушки, опустившей глаза в пол.
Стоило дождевым каплям упасть на разгоряченное лицо Амбруаза, как они показались ему обжигающими, словно он стоял посреди пекла, и на него брызгало адским кипятком из котлов с мучающимися грешниками. Детский плач вывел его из оцепенения, и Амбруаз подошел к реке. Опустившись на колени, он протянул трясущие руки с младенцем и окунул его в воду, держа так долго, как только позволял разум, но запоздалые муки совести встрепенулись в его душе, и со стоном хирург вытащил младенца. Заледеневшие, почти негнущиеся пальцы откинули прилипший к крохотной головке край полотенца, и новая вспышка позволила мужчине увидеть собственное отражение в распахнутых, живых глазах младенца.
Струйки воды стекали с тонких, напоминающих жабры прорезей на его шейке, он мог дышать. Дождь перешел в ливень, и дитя вскрикнуло как всякий младенец, требующий материнской груди, дабы вкусить первое в жизни молоко, а вместе с ним и саму жизнь.
— Прости меня, ибо не ведал я, что творю. Как мог так поступить?! — затараторил хирург и, осекшись, поднял взгляд к горящему окну. «Должно быть, Жанетон уже очнулась. Роды всегда давались ей легко, ведь своему мужу она подарила трех здоровых детей, но о четвертом Жанетон не узнает никогда. За что же Всевышний покарал меня этим… морским созданием?»
Сегодня ночью Амбруаз окончательно порвет с женщиной, которую, как ему казалось, он сильно любил. Но Господь даровал ему сына — насмешку природы или же дар? Хирург пока не знал, но собирался сделать все, чтобы разгадать Его замысел.
Оставив дитя на конюшне, он вернулся в дом. Служанка как раз спускалась с тазом окровавленной воды.
— Эмилия, передайте госпоже, что меня ждет еще один пациент, и я вынужден немедленно уехать, — он вытащил из поданного девушкой плаща пузырек с каплями. — Как только она очнется, пусть выпьет одну чайную ложку с чаем и отдыхает.
Служанка приняла лекарство и понимающе кивнула. Ее лицо не выражало ни капли любопытства, она знала, что за лишние вопросы мадам может наградить ее щедрыми оплеухами. Что сделал доктор с ребенком, не должно ее волновать — у аристократов свои понятия о жизни и смерти. Они могут грешить, и Господь их не покарает — он никогда не наказывает богатых, а Эмилии необходимо сохранить работу, иначе ее младшие братья и сестры умрут с голоду.
Погода бушевала. Возвратившись домой, Амбруаз стянул вымокший до нитки плащ и повесил на подставку, на полу вмиг образовалась лужа. Но не это его волновало — ребенок хрипел, задыхаясь, и мужчина кинулся в ванную, вылил в бадью два графина воды и наведался в кухню за еще несколькими.
Лежа на дне, ребенок успокоился и зашевелил ручками и ластами, разбрызгивая воду и глядя на отца темными глазами.
— Сын Посейдона, порожденный человеком, для тебя у меня есть лишь одно имя — Реми .
Он покормил дитя коровьим молоком из рожка и уложил спать среди подушек на постели, но не сомкнул глаз, боясь, что дитя вновь начнет задыхаться. На следующий день Амбруаз написал для Жанетон трогательное и драматичное послание об их расставании. Он убывает из Парижа в надежде найти утешение в работе, унося в мыслях мертвый плод их разбитой любви.
К счастью, Жанетон оказалась не мстительной и даже вновь смогла заинтересоваться собственным мужем, подарив тому через три года дочь. В то время как вдали от столицы, на берегу моря рядом с Марселем обосновался некий монах, на чьем попечении находился трехлетний мальчик, чей отец время от времени к нему наведывался.
Амбруазу повезло: монах, которому он спас жизнь во время войны, готов был вернуть долг заботой о сыне Спасителя. Только им и никем другим Амбруаз считал смышленого Реми. Хирург вел подробные записи, и за первый год жизни малыша многое узнал и смог понять — дитя сможет выжить в их непростом мире и скрыть свою истинную природу.
Реми действительно вырос, и внешность его изменилась ровно настолько, чтобы, завидев его в толпе, люди не останавливались. Чернильные глаза приобрели чистый синий цвет, а зубы благодаря стараниям Амбруаза сточились ровно настолько, чтобы не пугать окружающих. Облик портил лишь слишком приплюснутый нос, но и с ним можно было жить, не боясь, что тебя посчитают уродом. Реми стал моряком и смог побывать в разных странах, ни на миг не позволив людям усомниться в своем человеческом происхождении. Его секрет знали отец и монах, который, словно учитель, ждал юношу из каждого путешествия, пока на пути «сына моря» не встретилась красавица Орабель. Она была единственной, кому он хотел открыться, но боялся, что девушка пострадает, узнав, какое чудовище может от него родить. Реми готовился расстаться с возлюбленной, однако недооценил упорства Орабель, и в лунном свете, на морском берегу, укрывшись в небольшом гроте, они узнали истинную любовь — бесстрашную и верную .
Лето, 2013 г. Надолго девушки в гостях не задержались и, снабженные банкой крымского варенья и широким зонтом, были галантно проведены до забора. — Еще увидимся, — Штефан с улыбкой помахал рукой, но обернулась только Вика. — Давай быстрее, а то я промокну, — одернула ее втянувшая голову в плечи Кира. И сестра поторопилась к ней под зонт, предложив помочь с банкой. Вернувшись в дом, Штефан опустился за стол с пустыми чашками, посмотрел на заварник из прозрачного стекла, купленный дядей в Турции, и на бесстрастное лицо Демьяна. Взгляд друга остекленел. — Думаешь, не узнали нас? Дем вздрогнул и моргнул: — Не знаю. Но разве тебе не интересно, чтобы они сами нас вспомнили? Штефан недовольно щелкнул раздвоенным языком и потер глаза. В змеиных зрачках полыхнул гнев догадки: — Еще не разобрался, но, надеюсь, старая ведьма изжарится в Аду. Дем посмотрел в окно: потемневшая от дождя стена отделяла их от дома девуш
Штефана нашли на помойке в коробке из-под коньяка проходившие мимо цыгане. Кто-то выбросил урода со змеиным хвостом вместо детских ножек. И вся вина этого дитя была в том, что он отличался от других. Штефан бы погиб, если бы не оказался в шероховатых, но заботливых руках Надьи. Бездетная женщина с радостью и великой осторожностью прижимала слабого малыша к своей груди, кутая в пеструю шаль. Для нее этот ребенок стал божьим даром, а не наказанием. Несколько дней она выхаживала кроху, поила козьим молоком, обтирала целебными травяными настоями, а однажды утром раскрыла пеленки и с удивлением обнаружила, что хвостик превратился в две крепкие ножки, а змеиные глаза карапуза стали золотисто-карими. Цыганка назвала сына Штефаном в честь покойного супруга и воспитывала наравне с остальными цыганскими детьми, занимаясь ими, как если бы работала воспитательницей в детском саду. Штефан рос обычным ребенком, насколько это возможно, и учился контролировать змеиный оборот в человека. Но,
Лето, 2013 г. — Может, надо было позвать с собой парней? — шептала Вика, топая сквозь заросли среди темных холмиков могил за коваными оградками. Кира стянула с головы капюшон непромокаемой куртки и вытащила из кармана сложенный лист завещания. Нотариус вернулся сегодня из отпуска — толстячок-еврей заявился к ним в полдень, когда девушки только продрали глаза и завтракали, поедая оладушки с вареньем, подаренным Штефаном. Соломон Гольдович постучал тросточкой в окно светлой комнаты, и от неожиданности Вика приняла его за могильщика. Затянутый в черный костюм и рубашку в цвет, мужчина выглядел несколько странно на фоне жаркого солнечного дня. Завернувшись в халат и наспех умывшись, Кира открыла дверь и впустила коротышку в кухню. Он вручил ей завещание, кратко ознакомил со всеми пунктами, дважды указав на время визита на кладбище, пожелал хорошего дня и удалился. К документу прилагалась краткая записка, выполненная убористым бабушкиным почерком: «Приходи
Лето 2000г. — Да у него вши! — с пренебрежением отозвалась Наташа. И надо было такому случиться, что именно в этот миг Штефан почесал за ухом. — Вот! — победоносно заверещала девушка, спрыгнув с «трона», и качели со скрипом отъехали назад, едва не толкнув мнимую королеву по заднице, но та успела отойти и, вскинув палец, ткнула в сторону цыгана. — Проваливай отсюда, вшивый пес, к ворью своему немытому, где тебе самое место! И нечего подходить к приличному обществу. Цыган скрипнул зубами, и этот звук неприятно мазнул Викин слух. Она по-прежнему стояла перед Штефаном, изображая худенькую преграду. Гнев душил ее, сжав руки в кулаки, девочка готовилась наброситься на Наталью. У себя в школе Вика привыкла, что за базар следует отвечать, и Наташка бы точно не отделалась вырванным клоком волос. Но ее опередила сестра. Кира выступила вперед, и Демьян тенью последовал за ней. — Ну, давай, рискни здоровьем, — Кира сложила руки на груди, губы расплылись в
Кира лежала на боку и читала книгу, Вика же устроилась перед зеркалом с клубничной маской и следила, чтобы та не растеклась по шее. — Пусть только придет к бабуле за молоком, натравлю на нее всех кур с петухом, — ворчала она. — Вот зря вы меня остановили, отделала бы ее, чтоб запомнила, а то вши, видите ли. Может, еще чумой бы заразились?! Кира перевернулась на спину. От длительного чтения шея затекла, и она убрала книгу под диван. — Не обращай на нее внимание. Она такая же приезжая, как и мы, только из какого-то Саратова, а как все узнали, что мы из Москвы, так загалдели. Деревня, — с пренебрежением отозвалась Кира о мнении соседей. «Считают, раз столичные, то сразу фифы. Как будто мы каждый день со звездами чаи гоняем и носим брендовые тряпки. Какая разница, откуда человек приехал. Тем более навешивать на Штефана все грехи: раз цыган, то сразу вшивый, больной и обязательно вор, в другой раз убийцей обзовут. Идиоты». При Демьяне Кира старалас
Демьян позвонил на закате и дожидался у ворот рядом с вызванным дядей такси. Машина быстро домчала троицу до Красной горы. Туда к цирку стекались многочисленные зрители. Как и в первый раз, воздух наполняли ароматы готовящегося попкорна и жженого сахара от автоматов, где продавцы накручивали на палочку воздушную, как облачко, розовую вату. Кира с Викой жадно вдыхали пробуждающие аппетит запахи. — Чего-нибудь хотите? — Демьян неторопливо шел сторону циркового шатра. — Я сладкую вату и хот-дог! Нет! Сначала хот-дог, а потом вату! — затараторила Вика. Кира отмахнулась, решив как следует нагулять аппетит и, возможно, перекусить после представления. А Дем купил Вике хот-дог, и сестра стала уплетать его, хрустя жареным луком и солеными огурчиками. Кира же перехватила у продавца бутылку с водой. Временами ей становилось неловко за капризы Вики, которым Штефан и Дем потакали. Родители вручили им на каникулы достаточно денег, да и бабуш
Лето 2013 г. Демьян поддел скворчащую на сковородке рыбу деревянной лопаткой и уменьшил огонь. Штефан развалился на диванчике в углу, свесив массивный хвост на пол, и бренчал на гитаре — старой, еще со времен табора. По ее днищу пролегали заметные полосы (когда-то Штеф случайно поцарапал гитару о сундук матери, и та бранилась на него за неосторожность), но инструмент не стал звучать хуже, а полировать его цыгану было лень. Гитара, как и фотография, — все, что осталось у Штефана от Надьи. На снимке, сделанном на фоне цирка, одиннадцатилетние мальчишки стояли бок о бок, улыбались, а на их плечах лежали теплые руки дяди Аркадия и Надьи. Если своих родителей Штефан не знал и не испытывал по этому поводу разочарования, то совершенно не понимал, каково Демьяну — потерявшему маму и папу в осознанном возрасте. После знакомства Надьи с Аркадием цыганка сказала сыну: — Ты сильный, смог выжить тогда, когда от тебя отвернулся почти весь мир, а он не такой, и сейчас, спус
Лето 2000г. Идея Штефана сразу показалась Кире не самой удачной. Девочка предчувствовала: ничем хорошим их вылазка в чужой яблочный сад не закончится. Ведь это был не просто соседский малинник, а яблони, принадлежавшие какой-то фирме по изготовлению соков. — Мы здесь уже с парнями бывали, — шептал цыган, намекая на дружков. О том, что они ограбили сад, он умолчал, держа сетку оттопыренной, пока девчонки пролезли за Демьяном и приблизились к склоненным к земле, отяжелевшим от плодов ветвям. — Ауч! — тихонько вскрикнула Вика, потирая лоб. Перед ее лицом качалась ветка с двумя крупными яблоками. Сорвав одно, девочка с хрустом откусила и с наслаждением замычала. — Вкуснятина! Прямо как от срубленной бабушкиной яблони. — Почему срубленной? Сгнила? — Демьян щелкнул раздвижным ножом и разрезал желтоватый кругляш пополам, вручив одну половинку Кире. Девушка благодарно улыбнулась, впившись белыми зубками в мякоть и утерев с подбородка брызнувший сок. —