Элисон
Они были гистрионами*. Маленькая труппа из фэйри и монгрелов. Отщепенцы, преступники, изгнанники Изнанки, вынужденные скитаться по человеческому миру и веселить простолюдинов, чтобы выжить. Команда дядюшки Ринглуса.
Кроме Тильды, Зигфрида и Фэй, которых я уже видела, в труппе была молчаливая смуглянка Паола – высокая и гибкая, с прекрасными бархатными глазами. На вид – обычный человек, даже Фэй с ее красными волосами выглядела более странной.
Шестой комедиант – Фернанд, выступал под звучным псевдонимом Мефисто Великолепный. Темноволосый, лощеный, слегка показушно-зловещий. Белая кожа, ярко-алые губы, бородка клинышком. Никогда не встречала мужчину, который был бы так увлечен своей внешностью. Он проводил у зеркала больше времени, чем Китти, одевался с тщанием, достойным потомственного лорда, а духов, притираний, помады, мушек и пудры у него было больше, чем у всех остальных гистрионов, вместе взятых.
Тильда была мастером метания. Нет, даже не мастером – Мастером. Ее коронный номер – швыряние сразу десятка ножей с завязанными глазами – неизменно собирал толпу. Ножи слетали с руки испуганными птицами и ложились точно по контуру тела стоявшей у доски Паолы. У зрителей перехватывало дыхание, они кричали, ревели и топали ногами от восторга, а Тильда стояла очень прямо, с протянутыми руками, по которым серебряным колесом текли бритвенно-острые кинжалы. Мелькали сильные руки с коротко обрезанными ногтями, лезвия разрезали воздух с тихим свистом. Она могла одновременно удерживать в воздухе до пятнадцати клинков.
Здоровяк Зигфрид полностью оправдывал свою внешность – он поднимал тяжести. Например, мог поднять лошадь. Или платформу с кучей людей на ней. Еще он жонглировал пудовыми гирями и показательно боролся с местными силачами, если находились безумцы, готовые бросить ему вызов.
Паолу представляли зрителям, как “женщину-змею” и, глядя, как она складывается или завязывается немыслимыми узлами, можно было поверить в родство фэйри с пресмыкающимися. Хотя я подозревала, что причиной, по которой номер собирал столько зевак, был крайне откровенный, облегающий костюм с нашитыми чешуйками, имитирующий змеиную кожу. Когда Паола вставала на мостик, призывно выгибая обрисованную тонкой тканью маленькую грудь, со стороны мужчин раздавался единый, слитный вздох восхищения, а со стороны женщин недовольное шиканье.
Ринглус объявлял номера и сам участвовал в коротких фарсовых сценках между ними. Примерно тем же занималась скрипачка Фэй, когда не аккомпанировала чужим выступлениям. Третьим актером был Фернанд, у которого имелся и собственный номер с чревовещанием и карточными фокусами. Каждый член маленькой труппы был при деле и приносил пользу.
Меня, после недолгого обсуждения, было решено поставить сопровождать чужие номера игрой на флейте и завлекать народ до начала основного представления. Ринглус пообещал, что постепенно приобщит меня к фарсовым сценкам, чтобы я могла подменять кого-то из актеров. Еще мне вменялось в обязанности решение кучи хозяйственных вопросов. Я с радостью согласилась, остро переживая свою бесполезность по сравнению с остальными артистами.
Отношения в труппе поначалу приводили меня в недоумение. В них было что-то семейное, но как далеко это было от привычных мне родственных отношений. Никто не лез другому в душу, не пытался наставлять в душеспасительных беседах. Я зря опасалась расспросов. Только легкомысленная Фэй спросила про отца моего ребенка, удовлетворилась расплывчатыми ответами и больше не приставала. Молчаливый уговор предполагал, что я проявлю похожую деликатность по отношению к остальным, поэтому, как ни была мне любопытна история Тильды или того же Ринглуса, я не лезла.
В вопросах, касавшихся выживания коллектива или дальнейших планов здесь царила железная дисциплина, и слово Ринглуса было законом, который не смела оспаривать даже Тильда. С другой стороны, если речь шла о личных похождениях, всем было взаимно наплевать на действия каждого. Никто никого не контролировал и, кажется, даже не интересовался.
В первый же вечер Фэй и Тильда потащили меня в общественную баню. Я была благодарна им за это до слез, кажется, никогда в жизни я не чувствовала себя такой грязной и не получала столько удовольствия от купания.
– А почему Паола не пошла с нами? – спросила я после бани, распаренная и совершенно счастливая.
Фэйри и полукровка переглянулись, и Фэй тихонько захихикала:
– Ему… ей нельзя. Не положено.
– Да уж, визгу-то будет, – улыбнулась Тильда.
Мне, конечно, никто ничего объяснять не собирался.
Спать меня определили в палатку Фэй, что привело скрипачку в полный восторг.
– Смотри, как здорово, – втолковывала она мне, устраивая постель. – Мы почти одинаковые. Ты рыжая, и я рыжая. Ты музыкант, и я музыкант.
– Ты не рыжая, ты красная, – смеялась я. За ужином все пили эль, и, кажется, я немного перебрала, потому что не чувствовала обычного смущения. Была только радость, интерес и благодарность к этим существам, бескорыстно приютившим меня.
А Фэй действительно была красная. Тонкие волосы ее кучерявились, завиваясь в легкие кудряшки. Вместо того чтобы разглаживать и укладывать их, как делали человеческие модницы, полукровка собирала и перевязывала пряди разноцветными ленточками. Бантики торчали из ее головы под немыслимыми углами, но странным образом это ей шло, придавая вид шаловливый и дерзкий.
– Зато ты – рыжая. Причем везде, я в бане видела.
Я смутилась от такого заявления, не зная, как реагировать, а неутомимая девчонка с визгом “Битва рыжих! Должен остаться только один!” повалила меня на постель и вовлекла в борьбу.
Я не была готова к такому повороту, к тому же боялась сделать ей больно, применив силу, поэтому предсказуемо проиграла.
– Ну, и что получает победитель, – хитро ухмыльнулась коварная Фэй, восседая на мне сверху и удерживая запястья. Хватка у нее была железная, даром что сама тонкая, как веточка.
– Не знаю. Что?
– Поцелуй! – она склонилась и действительно поцеловала меня.
Это было так странно… никогда не целовалась с женщинами. Я вообще целовалась только с Элвином и Рэндольфом. Ну, еще с одним офицером позапрошлым летом, но это было не по-настоящему, поэтому не считается.
Губы Фэй были мягкими-мягкими, а язычок жадным и быстрым. И она пахла клубникой.
– Вот так! – она выпустила меня и взглянула своими удивительными лиловыми глазами в обрамлении длиннющих ресниц. – И еще раз, для закрепления урока.
Это было плохо, греховно и неправильно, но я с удивлением поняла, что отвечаю на ее ласку.
Руки Фэй потянулись распустить шнуровку на лифе, и я мигом протрезвела.
– Не надо.
– Почему? Ты же хочешь, я вижу. Будет приятно.
Я покачала головой и спихнула с себя скрипачку. Перед глазами стояло обнаженное, распаренное тело Фэй, каким я видела его в бане. Мальчишеские узкие бедра, маленькая грудь, острые локти-коленки и серебряное колечко с голубым камушком в пупке.
Только этого не хватало! Меня теперь тянет на женщин? Как вообще возможно что-то делать с женщиной, если ты сама женщина? У меня воображения не хватит представить! И вообще, у меня есть Рэндольф. Точнее, нет, но был…
Палатка сразу показалась слишком тесной, а мысль, чтобы спать под одним одеялом с Фэй начала пугать до икоты. Больше всего я боялась не того, что она начнет приставать, а что у меня не хватит сил сказать “нет”.
– Ну и дурочка, – фыркнула скрипачка. – Мерзни тут одна, я пойду спать к Паоло.
Не знаю, что было сильнее – облегчение или разочарование.
__________________
*Гистрионы (от лат. histrio — актёр, трагик) – странствующие артисты – одновременно и певцы, и циркачи, танцоры и мн. др.
Фэй не предпринимала больше попыток сблизиться, но и не показывала, что обижена на мой отказ. Я очень скоро поняла, что подобное предложение с ее стороны не было чем-то особенным. Непоседливая полукровка обожала все, связанное с постельными утехами и постоянно искала случая разнообразить свои вечерние приключения:– Поаккуратнее с ней, – предупредила Тильда на следующий день. – Не увлекайся. Фэй любит всех и никого.Я похлопала глазами от ее прямоты и решила не делать вид, что не понимаю о чем речь:– Я этим не интересуюсь.– Зря. Она великолепна в том, что умеет.Я покраснела и решила не уточнять, опирается ли Тильда на собственный опыт. И так понятно было.– Зачем ограничиваться кем-то одним, – рассуждала вечером Фэй, укладываясь спать. – Жизнь так коротка, и в ней так много красивых людей. Вот, например, ты, Элисон. Нет, нет, не бойся. Я больше не буду приставать, пока сама не попросишь. Зна
ЮнонаЧто-то в недрах замка чуть слышно щелкнуло. Юнона продвинула шпильку чуть дальше, надавила сильнее.И сломала.Ругнувшись вполголоса, вынула обломок, швырнула к десятку других и со вздохом признала, что врезной альбский замок – из тех, что куда чаще ставят на сейфы, чем не на двери гостевых покоев, оказался ей не по зубам.«Магия развращает» – зазвучал в ушах голос Мартина. – «Мы привыкаем к ней и становимся беспомощны».Юнона мысленно согласилась с первым Стражем.Она выпрямилась, еще раз пленной тигрицей обошла свою темницу. Две комнаты обставленные с почти вызывающей роскошью, на грани безвкусицы – у Отто всегда было плохо с чувством меры. Мебель из красного дерева, резная, в позолоте и аляпистых розочках. Пышный ворс ковра, в котором ноги утопают почти по щиколотку, багряные тканые обои с золоченым узором на стенах.И очень прочные вцементированые в стены решет
ЭлвинУ гостевых покоев на третьем этаже я остановился, вслушиваясь в происходящее за дверью. Франческа была внутри. И даже что-то напевала.У нее был несильный, но приятный голос. В самый раз для светских музыкальных вечеров. Я любил слушать, как она поет, поглаживая струны арфы или опуская пальцы на черно-белые клавиши клавикорда. Созданный мастером-фэйри специально для сеньориты инструмент звучал божественно – нежный почти скрипичный дискант, глубокие и звучные басы.Сейчас клавикорд пылился в гостиной под чехлом. Его не снимали уже несколько месяцев. И вряд ли скоро в башне раздастся мягкое звучание его струн.Проклятье! Всякий раз, когда я возвращался домой, у меня было ощущение, что под ногами хрустят осколки прежней жизни.Поначалу я надеялся завоевать Франческу снова, избежав прежних ошибок. Но в нее как будто демон вселился, честное слово. Презрение, отвращение, скандалы, провокации и совершенно детские выходки, кото
При виде сеньориты у братца на физиономии нарисовалась такая масляная улыбочка, что мне захотелось выгнать его из дома пинками.– Ах, леди, я счастлив, снова быть представленным вам. И вдвойне счастлив, что вы забыли все мои комплименты, и теперь я смогу повторить их, будто в первый раз…– Знаешь, дружище, – перебил я его самым проникновенным голосом, на какой был способен. – Общение с тобой заставляет меня цитировать великих. Вот и сейчас, ну как не вспомнить бессмертное «заверни жерло» от Фергуса?!Уверен, Риэн внял бы призыву и заткнулся, он всегда неплохо понимал слова, особенно такие, которые таили в себе намек на мордобой. Но вмешалась Франческа:– Нет, нет! Продолжайте, сеньор, – сказала она, улыбаясь улыбкой сытой кошки. – Я с удовольствием еще раз услышу все, что позабыла.– Риэн пришел по делу, так что обойдемся без политесов.Братец развел руками, как бы показывая,
Он поднимает руку, чтобы коснуться моей щеки. Я отшатываюсь и фыркаю:– О, не трудитесь, сеньор. Мне ничего не нужно от вас.– Не хочешь дать мне шанс?– Нет! И никакая сила не заставит меня простить или взглянуть на вас иначе.Наградой за мои слова становится знакомая ухмылка:– Очень по-квартериански, леди. Думаю, ваш духовный отец мог бы вами гордиться.Я не успеваю рассказать ему, что квартерианство не для таких наглых безбожников. Потому что слышу за спиной неуместный в стенах дома звук, похожий на блеянье.Слишком много всего случилось за эти дни. Я совсем выкинула из головы козу. Просто не до того было. Тем более что я больше ее не встречала. И вполне готова была поверить, что вредное животное мне просто привиделось или приснилось.А вот и не приснилось!Она стоит в дверях. И меланхолично жует кусок ткани, в котором я узнаю свой любимый шелковый шарф.– Хейдрун?! – изумля
Он мрачнеет и покорно разжимает пальцы.– Что вы искали, сеньорита Рино?Я отвожу взгляд:– Неважно. Мы охотились на козу.– Что? Ах да! Точно, коза. Как думаешь, где она может быть?– На кухне. Или в подвале.Единственные помещения, которые мы не осмотрели.– Там же брауни… А, ладно, пошли.Мы идем вниз, все так же переговариваясь, но что-то изменилось. И я не знаю, как вернуть утраченную легкость.На кухне темно и тихо. Огонь в очаге уже погас. Свет отражается в начищенных до блеска котлах и сковородках.В подвале, где живут смешные малыши-брауни я еще не была ни разу.Или была, но не помню?Лестница вниз крутая и узенькая, можно спускаться только поодиночке. Каменный свод в дюйме над макушкой невольно заставляет втягивать голову в плечи.Скрипучая хлипкая дверца. Даже мне, чтобы войти в нее приходится пригнуться.Здесь нет светильников, как в оста
– Брауни пьют молоко? – задумчиво говорит маг. – Хоть Августу вызывай посмотреть на такое чудо.– Почему бы им не пить молоко? Они тоже живые лю… – я осекаюсь. Слово «люди» как-то совсем не подходит этим существам. – Просто живые.– В том-то и дело, что нет, сеньорита.– Мертвые?! – я недоверчиво разглядываю на Тасситейл, которая стоит в изголовьи кровати и застенчиво теребит кисточку на хвосте.– Нет, конечно. Но и не живые.– В сказках брауни любят молоко.– Меньше доверяй сказкам. Брауни питаются магией.Я вспоминаю, что маг уже говорил недавно о чем-то подобном. Когда только привез меня в свою башню.– А как ты их кормишь?Картина, которую тут же подсунуло неуемное воображение, настолько забавна, что я фыркаю. Длинная очередь из брауни и Элвин, с торжественным лицом раздающий им «магию», похожую на куски синег
РэндольфЗал бесновался. Волны человеческого негодования захлестывали трибуны. Неотесанные вилланы из соседних деревень, бородатые мастеровые, чисто одетые горожане – все вскакивали в едином порыве, чтобы потрясти кулаками и проорать что-то нецензурное. И даже одинокий баронет, единолично занявший всю ложу для аристократии своей сиятельной персоной, матерился сквозь зубы, наблюдая, как Рэндольф Смертельная Тень теснит опытного бойца Арены.Поединок длился уже десять минут. Фламберг ветерана почти в три раза превосходил по длине короткие клинки его противника, да и обращался со своим оружием Скотти Кровавый Пес умел весьма ловко. Тем не менее прыткий новичок раз за разом умудрялся уклоняться от атак. Волнистое лезвие ни разу не коснулось даже его доспеха, в то время, как на бедре Скотти красовалась неглубокая, но длинная царапина. Кровь пропитала штанину и никак не желала униматься. Песок вокруг покрывали темные пятна.Пахло потом, брагой и