Я не могла сказать ни слова, все слова застряли где-то в горле, и я просто смотрела расширенными от ужаса глазами на человека, которого видела впервые в своей жизни… и который говорил обо мне такое, что я начала задыхаться от каждого оскорбления, как от удара по ребрам ногой в тяжелом ботинке. Я перевела взгляд на Аднана и увидела, как даже через темную кожу проступила смертельная бледность на его лице. Его глаза расширились, и в них сверкала не просто ярость, а адское бешенство. Он выхватил хлыст и спрыгнул с коня, взмах со свистом, рассекающим воздух, и бедуин с черной густой бородой закрыл лицо руками, сквозь пальцы засочилась кровь.
– Продиктуйте еще раз по буквам ваше имя и фамилию.– Анастасия Александровна Е-ли-се-е-ва– Евсеева?– Е-ли-се-ева. От имени Елисей. Так кораб…– Я уже поняла, – меня перебили на полуслове, – просто не услышала, вы невнятно сказали.Молодая темноволосая женщина за небольшим письменным столом в уютном офисе выглядела очень стильно и респектабельно. Аккуратная стрижка, минимум косметики, ухоженные руки и длинные ногти. Вместо линз – модные очки с тонкими золотыми колечками на дужках. Она внушала доверие и располагала к себе с первой секунды именно спокойным, рассудительным и холодным видом. Когда увидела ее в этом маленьком кабинете в старом районе города, даже духом воспрянула. Потому что поначалу очень скептически отнеслась к мейлу, который пришел в ответ на мое объявление о поиске работы няней или сиделкой. Я уже несколько месяцев поднимала это объявление наверх, двигала за деньги, рекламиров
Я пришла в себя от того, что мне страшно хотелось пить. Невыносимо сильно. Так, что казалось, в горле все разодрано до мяса. В ноздри забился затхлый запах закрытого наглухо помещения, и сильная тряска вызывала тошноту. Я сделала несколько глубоких вздохов, пытаясь унять приступ удушья и позывы к рвоте. Если станет плохо, все через нос пойдет, и я могу задохнуться.Казалось, что мои глаза все еще закрыты – темно, как в бездне. Я пошевелилась и тут же вскрикнула – руки так сильно связаны за спиной, что веревки словно режут кожу до костей, и неестественно вывернуты назад плечи. От каждого движения боль в ключицах и предплечьях нестерпимая. Где-то поблизости раздались сдавленные звуки. Кого-то тошнило. Именно так, как я боялась.Послышался глухой звук удара и вскрик. Затем возня и мычание. Кто-то жутко бился и словно захлебывался, издавал страшные булькающие звуки. Мне казалось, что этого кого-то еще и отпихивали на середину. Я продолжала слышать глухие удары.
Я, кажется, перестала дышать совсем, у меня желудок сжался в камень. Я услышала, как он сказал обо мне. Тот жуткий человек с глазами степного шакала и его сворой. Он меня заметил. Все эти проклятые волосы. Это они светились даже под слоем пыли и песка. Надо было, как все, измазаться сажей, вываляться, выкататься в ней всем телом. Но я никогда не умела реагировать на что-то быстро. Мама говорила, что я летаю в облаках и думаю о чем угодно, только не о том, что надо. Лизка была менее деликатна и говорила, что я тормоз. И да, они обе были правы… теперь я, наверное, из-за этого умру. Мамочка, разбуди меня, я сплю, да? Разбуди и забери меня отсюда.– Это и все девки, Кадир. Больше нет. Все перед тобой – выбирай любую. Вот эти три целки.– Лжешь! Ненавижу, когда мне лгут! Я хочу другую. У нее волосы белые, как снег у вас зимой. Я видел. Пусть твой плебей найдет мне ее, иначе я выпущу вам всем кишки и оставлю на съедение шакалам. Они по весне злые и г
Я настолько вымоталась и устала, что, несмотря на ужас, засыпала сидя, прислонившись головой к тому самому столбу, к которому меня привязал ибн Кадир. Перегонщики называли его на русский манер именно так. Его имени я не запомнила. Да и зачем оно мне, если я обязана называть его Хозяин. Я все еще не могла поверить, что это происходит на самом деле. Что у меня теперь есть хозяин, как в жутких фильмах про рабство или книгах про средневековье. Мысли о том, что меня ищут, были самыми упоительными и сладкими. Только они давали утешение и помогали не сойти с ума. Я цеплялась за них, как за спасательный круг, чтобы не утонуть в панике и отчаянии. Иногда мне хотелось, обезумев, орать и рвать на себе волосы, требовать, чтоб меня отпустили… но я понимала, что тогда со мной никто церемониться не станет. Меня действительно убьют.Все тело превратилось в сплошной пульсирующий синяк. Я ужасно замерзла, зуб на зуб не попадал, и от холода впала в ступор. В пустыне так всегда – об
Аднан слушал, как завывает ветер в пустыне. Глухой звук, страшный для чужака. Вдалеке сверкают сухие молнии в клубке облака. Повернулся к шатру – раскачивается лампада от колебания ветра, и видно, как скрючилась фигура Икрама над тюфяком, на который ибн Кадир уложил русскую. Пока лекарь у больного, всем остальным заходить запрещено. Они ожидают снаружи. Так принято.Аднан знал, что у нее обезвоживание, солнечный удар и ожоги, но в пустыне нет скорой помощи и врачей, никто не поставит капельницу, не даст сильные лекарства. Только знахарь знает, как вытащить больного с того света именно в этих условиях, только у него есть необходимые снадобья и зелья. На знахаря обычно все молились и дарили ему разные подарки, считая, что в момент болезни или смерти тот сможет облегчить страдания. Аднан давно уже относился к смерти не так, как привыкли в цивилизованном мире. Он ее не боялся. Ведь люди на самом деле трясутся не от страха умереть, а от страха потерять или предстать перед не
Воду даже нагрели и добавили в нее какие-то травы с сильным запахом пряностей и ванили. У меня этот аромат ассоциировался с восточными сладостями, которые я никогда не любила. Но все же это было в десятки тысяч раз лучше, чем вонь в фургоне и от моей же грязной одежды. Я натиралась мылом, скребла по своей коже, яростно натирала волосы, отмываясь от невыносимого смрада, который сам по себе вызывал панику и неприятные ощущения. Еще никогда в жизни я не испытывала столько удовольствия, как сегодня в этой теплой воде. За последние несколько суток это было самое лучшее, что со мной произошло. Ощущение, что я здесь целую вечность, не покидало ни на секунду. Мне было страшно представить, что происходит дома, как меня ищут, и что сейчас испытывает моя мама. У нее больное сердце, и ей может стать плохо. Как же я хотела домой. От этой
Пошла вон? Интересно – куда? Залезть под матрац? Под одеяло? Я бы с удовольствием пошла отсюда не просто вон, а куда намного подальше. Только для начала снял бы с меня ошейник, я себя в нем чувствую скотом на привязи. Лошадью или коровой, а может, сукой… как они нас называют на своем языке – русскими проститутками и суками. Аднан спас меня от Максуда, но я не чувствовала ни благодарности, ни радости. Это не было спасением. Просто одно животное более сильное и уважаемое в стае отобрало свою добычу у другого. При этом неизвестно, кто более яростно раздерет жертву, мне почему-то казалось, что это далеко не Максуд, и от ужаса сводило скулы и скручивало в узел желудок. Он говорил, что Аднан раньше делился с ним женщинами, отдавал их после себя, как рубаху с барского плеча. Говорил, что они вдвоем насиловали и мучали несчастных. О
Он приволок меня обратно в лагерь, снова швырнув поперек седла. Меня слегка подташнивало о мысли, какие раны остались на моей спине от его плетки. Я могла упасть в обморок, когда резалась ножом, и то слегка, а от понимания, что там остались свежие рубцы, у меня пекло в горле. Те места горели огнем, и я с ужасом думала о том, что нужно будет шевелиться и куда-то идти. В голове пульсировали его последние слова, и становилось все страшнее, я нисколько не сомневалась, что он сдержит свое слово, и меня ждет что-то жуткое в лагере. Но я даже представить не могла – что именно этот зверь для меня приготовил. Моей фантазии на это не хватало, и я не знаю, что лучше – уметь представлять или, как я, с ума сходить от неизвестности.