В сумерки комната окрасилась сиренево-серым, наполнилась таинственностью и печалью. И уютная штора, и цветы, и мои собственные руки выглядели иначе.
Накормив меня и ошеломив новостями, Моник давно убежала по каким-то делам и всё не возвращалась. Мне бы заснуть, как уговаривала тётя, но не удавалось. Мысли роились в голове, и она гудела, будто медный котёл. Ещё этот стук со двора… Уже второй час оттуда доносились равномерные удары, словно кто-то выбивал старую перину. Сколько же этих перин?!
Я, наконец, не выдержала и попыталась встать, чтобы увидеть, кто это был. Ноги болели и не слушались, но я - упрямая. Опираясь то на стул, то о стену, то о кровать, я переползла к окну и в изнеможении уселась на деревянную крышку низкого бюро. Выглянула в окно. Вместо Себастьена, выбивающего матрасы и подушки, у кряжистой груши топтался Этьен. Рубаха местами вылезла из штанов. Ни шляпы, ни
Сверчок завел ночные песни, а я принялась судорожно соображать: остаться возле окна или вернуться в постель? Или попробовать все же встать с гордым видом? А вдруг растянусь где-нибудь между полом и кроватью – с моими ногами станется. Святые угодники, то-то будет зрелище! Зато Этьену удобно, если соберётся меня придушить.Нет уж, буду сидеть, где сижу. В окно хоть покричать можно, если что. Голос у меня, кстати, громкий – однажды, когда в покои аббатисы влез воришка, я завопила так, что стекла затряслись. Истинный крест. Вроде дед моего отца командовал кавалерией, оттого и я… Ну, да ладно, не к неизвестному прадеду бежит сейчас ополоумевший красавец. Хотя кто сказал, что он бросился ко мне? Может, пить захотелось или папеньке в лоб врезать – что даром по тюку бить, никакого удовольствия…Прислушалась. Э, нет. Все-таки стучат каблуки сапог по винтовой ле
Тётя посапывала и крутилась, толкаясь задом, а я лишь льнула к ней, к её теплу, такому обычному, уютному, без всяких потусторонних штучек, и боялась закрыть глаза.«Святая Дева! Спаси и сохрани меня от колдовства, привидений и прочих напастей. Научи, как поскорее уйти из этого дома…», - бормотала я то про себя, то громким шёпотом. За ночь вспомнились все молитвы, которые мы твердили в монастыре, имена святых и архангелов. Не раз поминала я за ночь и отпущенного мной на четыре стороны Огюстена. Ведь если не привидение прилетало под мою дверь, вполне может быть, кто-то из здешних являлся с недобрыми помыслами. Мало ли, вдруг они владеют заклятием невидимости? К примеру, мсьё Годфруа. Не зря же у его покоев ледяная жуть витает.Лишь под утро сон смежил мне веки, и я забылась. Моник разбудила меня, когда солнце светило вовсю, и сообщила, что сегодня уедет, иначе Николя
Моник снова уехала, пообещав наведываться. Она долго-долго наставляла меня, говоря, что девушка должна хорошо выглядеть при любых обстоятельствах, заботиться прежде всего о себе и стараться не доводить себя до такого состояния, в каком она меня застала. Мне не хотелось ее отпускать, и я со всем соглашалась. Выходя из моей комнаты и ступая по лестнице, она принялась толковать о том, что с Этьеном лучше не ссориться, и, по возможности, вести себя прилично.- Ах, знала бы ты, девочка, как чуднò ведут себя мужчины! Порой нам совершенно непонятно, что у них на уме, они пырхаются и злословят, тогда как сами уже твёрдо решили жениться.Такая тирада вызвала у меня лишь досаду. Я переступила через порог и глянула на лужу у куста жасмина. Да к Этьену в невесты пойдёт только вон та жаба на камне. И то подумает двести сорок восемь тысяч раз. Но я смолчала.
Потрескавшимися от сухости губами я чуть слышно произнесла:- Сударь, я умираю. Умоляю, оставьте меня в покое.- Ну, уж нет, доставлять тебе такое удовольствие? Умирать в покое? Обойдётесь, сударыня, - заявил Этьен и сдёрнул с меня простыню.- Вы мерзавец, - просипела я.- О да! – хохотнул он и принялся выдергивать иглы и стряхивать примочки, которые хоть как-то скрывали мою наготу. Окинув взглядом моё тело, он добавил: – А ты будешь ничего, если откормить.- Ненавижу… - я попыталась закрыться руками.- Я же говорю – влюбилась.Он обернул моё измученное нечистотами, раскалённое лихорадкой тело в ту же простыню, подхватил на руки и вынес из комнаты. Оттолкнув плечом дверь, он осмотре
Лекарь позволил мне ехать с графиней на удивление легко. Перед этим он воткнул в привычную точку меж моих бровей китайскую иглу и вышел обсудить что-то с Женевьевой. Мой взгляд коснулся старинной чёрной книги на столе лекаря – жаль, мне так и не удалось разгадать ее секретов, точнее моих. Был бы фолиант поменьше, я бы наверняка его стащила.Но мсьё Годфруа быстро вернулся, снял иглу и благодушно пробормотал напутствия. По-моему, его забавляла роль доброго дядюшки. Мне же стоило большого труда находиться рядом с мсьё, ибо хотелось выцарапать ему глаза за всю сотворённую мерзость. Я даже не пыталась улыбаться и смотрела либо в сторону, либо на пушистые бурые усы – почти такого же цвета, как и сгусток облака над головой лекаря. Теперь я понимала значение этих пятен над людьми, а ведь раньше они казались мне просто последствием головных болей. Человеку в тёмном облаке доверять нельзя – от таких надо бежат
День оказался чрезвычайно длинным, и я успела изрядно устать. Ублаженная заботливыми руками служанок, нежными прикосновениями батиста, атласа и шелковых чулок, откормленная невиданными доселе яствами, я растеклась по сиденью в карете, как мед в горячем молоке. Мед… мед… что-то говорил о нем Этьен. Хотя какая разница, что он говорил? Век бы его не встречать.Моя интуиция молчала. Точнее почти. Ей что-то не нравилось, и она, сдавленная корсетом так же, как мой живот, проявляла небольшое беспокойство. Ее жалкие потуги я списывала на волнение перед встречей с королем. Впрочем, я даже волноваться сейчас ленилась.Сквозь полуопущенные ресницы я наблюдала, как карета выехала из городских ворот, скатилась с холма к лесу и углубилась вслед за вороными конями в прохладную чащу. Пусть я не пила вина, но полупьяная от обжорства и неги, я дремала почти всю дорогу. Графиня мне не меш
Серый свет пробивался из-за нависшей шторы или чем там была эта тряпка перед моим носом? Значит, наступило утро или, наоборот, вечер? А, может, просто дождливый день? Голова была туманной, и все кружилось в хмельном угаре, словно меня поместили на горизонтальное колесо мельницы и вертели-вертели-вертели. Непонятно зачем.Я лежала на душной перине. Над головой нависали складки голубого балдахина с коричневыми и белыми узорами и золотыми кистями по краю. Если это кровать, то почему она кружится? Они запрягли ее в повозку с лошадьми и пустили по кругу?- Тпру, - пробормотала я, пытаясь прекратить вращение.Хоть бы хны. Я приподняла голову, пытаясь получше рассмотреть, где нахожусь, но сразу же откинулась обратно на мягкую подушку. В висках стреляло. Ничего не оставалось, как таращиться вокруг себя лежа.Мне показало
В тот же миг за окном послышались звуки охотничьих рогов и горнов, барабанная дробь, топот копыт и крики людей.Боже! Что там еще за светопреставление?!Я ринулась к окну. Пол все еще невообразимо шатался, поэтому вместо того чтобы сделать нормальные три шага, мне пришлось выставить в стороны руки и балансировать, как уличной акробатке, бесстрашно ступающей по канату. Тьфу, все-таки надо что-то делать с этой тряской!Наконец, я прильнула к пыльному стеклу и увидела выезжающую в лес кавалькаду под королевскими знаменами. Наездники и наездницы в роскошных охотничьих костюмах важно дергали поводья. Множество белых с коричневыми и оранжевыми отметинами легавых – кажется, папа называл их эспаньолами – заходились радостным лаем в предчувствии охоты. Одни уже побежали вперед, других еще пытались удержать пешие слуги в ливреях. Загонщикам, соко