Помещение наполняла абсолютная тишина, а на каменистом полу пещеры рекой разливалось что‑то темное. Элизабет покрепче ухватила дрожащими руками факел, но все равно тени, падающие от подрагивающего пламени на стены, затеяли свой дьявольский танец. Так было в тот раз, когда она впервые пришла сюда. Только сейчас тишина отчего‑то кричала о беде.
Их было меньше дюжины – бездыханных и обескровленных тел. Обнаженных и с перерезанными горлами. Они лежали, составляя собой недостающий луч, в верхнюю точку которого сомкнулись вытянутые руки двух несчастных. Элизабет с трудом сдержалась, чтобы не закричать от ужаса. Она пришла сюда тайно, под покровом ночи, чтобы унести сулившую несчастья печать, но опоздала. Что‑то случилось здесь совсем недавно, страшное и непоправимое.
Кровь заливала пол, вызывая страх и отвращение, но на центральном алтаре лежал нужный предмет. Оставили его умышленно или забыли, спасаясь бегством после страшного преступления? Элиза
Они возвращались в столицу на его машине, но за рулем была Вика. Рядом с ней сидел ее недотепа‑художник, который часть дороги причитал по поводу испорченной и утраченной пластины. Вика беззлобно огрызалась и просила бывшего мужа помолчать. Герману было понятно ее раздражение, но отчего‑то он больше не держал зла на художника. Хотя и его союз с Викой не одобрял. Но пусть как хотят, похоже, им хорошо вместе. Тем более, как призналась Вика, именно художник является отцом Марьяны.Перед отъездом жители поселка – те немногие, которые остались и которых они спасли, устроили прощальный ужин. Герман видел тоскливые и полные безнадежной любви взгляды, которые Евгений бросал на Алину. Но девушка в тот вечер их не замечала. Местные, особенно старик Кириллов и Евгений, просили у них прощения. Но зла ни Герман, ни Алина на них не держали. Все закончилось хорошо. И хорошо, и будет. Старик Кириллов сказал, что после отъезда гостей они возьмутся восстанавливать поселок, отремонтируют о
Капельки росы блестели в уголках паутины, подобно крошечным алмазам. Если бы не они, заметить тончайшую сеть, натянутую между нейлоновыми веревками, оказалось бы непросто. Впрочем, за месяц, что Алина жила в доме, у нее вошло в привычку, прежде чем развешивать белье, внимательно осматривать углы сушилки. Одним концом толстой трубы приспособление, похожее на выгнутый остов зонта, врастало в бетонный куб, от другого укропным венчиком расходились «спицы». И там, у основания «венчика», в дерматиновой обмотке прятался от утреннего солнца паучок.–Опять вы за свое, Василий Степанович!– мягко пожурила его Алина, снимая сухой веткой идеально вытканную паутину. Не так давно паучок неосторожно показался из своего убежища, и Алина переселила его на жасминовый куст. Вынужденным переездом паук оскорбился, не прошло и дня, как он вернулся в свое старое жилище и с тех пор «троллил» девушку тем, что за ночь успевал оплести сетями вс
Буря той ночью разыгралась нешуточная. Забравшись под одеяло и оставив ночник включенным, Алина слушала завывания ветра и треск обламывающихся под ураганными порывами сучьев. Ее переполнял не столько страх, сколько беспокойство – не сорвет ли ветром черепицу, не сломается ли растущее перед домом лимонное деревце. Стекла в окнах были надежно защищены ставнями, но ветер стучал в них с таким гневом, что те дрожали под его силой. Вдали ревело раненым зверем море, и его рык пробивался сквозь закрытые окна. Кажется, в прошлое полнолуние буря по накалу страстей уступала сегодняшней.Уснуть в таком шуме было невозможно, поэтому Алина пробовала читать. Но постоянно отвлекалась от сюжета на происходящее за окном. В какой‑то момент поняв, что чтением себя не увлечет, она отложила книгу и отправилась на кухню за чаем.Когда Алина пересекала прихожую, между завываниями ветра вдруг различила легкие шаги, словно некто топтался за входной дверью. Девушка испуганно замерла, присл
Поднимаясь в гору, Алина с радостью подмечала незаметные на первый взгляд признаки возвращающейся в поселок жизни. То трепетавшее на веревке в одном из дворов свежевыстиранное белье. То сидевшего на заборе полосатого кота. То еле слышное урчание мотора, доносившееся из‑за приотворенной двери гаража. Поселок словно просыпался после долгого сна, неспешно открывал ставни‑веки, позевывал с шумом, выдыхая через печные трубы дымок‑пар, поскрипывал ворчливо, как старик, калитками и подмигивал отражающимися от блестящих поверхностей солнечными бликами. Мужчина с бородой вновь выставил на террасу мольберт и монотонно наносил на холст мазки. Спокойствие и радость, утраченные во время короткой поездки с Германом, вернулись с прогулкой по поселку. К дому Алина подошла, забыв о неприятном осадке, вызванном неприветливостью и колючестью подвезшего ее мужчины. Из соседского двора доносился знакомый стук топора и щелканье раскалываемых под ним полешек. Алина с улыбкой толкнула калитку
Ее звали Исабель Гарсия, но отец, в память о матери, которой так нравилось чужеземное имя, звал ее Элизабет. Была она дочкой почитаемого в городе и за его пределами человека – аптекаря Гильермо Гарсия. Недавно ей исполнилось шестнадцать, и была она так хороша собой, что слава о ее красоте едва не опережала известность ее отца‑аптекаря. Отец говорил, что красоту Элизабет унаследовала от своей бедной матери, отдавшей жизнь ради рождения малютки. Нередко случалось, что отец, обернувшись на голос дочери или сам окликавший ее, занятую хозяйством, ошибочно называл Элизабет именем покойной супруги. А потом спохватывался и, глядя увлажнившимися глазами на дочь, с гордостью и затаенной болью выдыхал, что она невероятно похожа на свою мать: тот же гибкий стан и изящные белые руки, те же крупные и темные, как ночь, глаза, черные волосы и яркий, словно кровавая рана, маленький рот. Только вот характером и пытливостью ума дочь пошла не в свою кроткую молчаливую мать, а в отца. Упрет ру
Хорошо было вновь провести спокойный вечер дома. Последние дни выдались у Германа насыщенными не только событиями, но и непростыми походами. Приняв душ, переодевшись в домашнюю футболку и пижамные брюки, он расположился с ноутбуком в глубоком кресле. Рядом на журнальном столике стояла тарелка с бутербродами и открытая бутылка с ледяной минералкой. Правую ногу, пульсирующую болью, мужчина обложил холодными компрессами и с удобством пристроил на соседнем стуле. Таблетки пить не хотелось: они не столько снимали боль, сколько притупляли сознание. А терять возможность ясно мыслить ему было нельзя, особенно сейчас.В какой уже раз он перечитывал сообщения в попытках домыслить недостающее и попытаться спрогнозировать верные ходы. Беспокойство Захара было понятно Герману. Если бы не данное обещание, собрал бы он вещи и вернулся в столицу – туда, где протекала его настоящая жизнь и где он чувствовал себя гораздо лучше.Герман как раз заканчивал пролистывать фотографии, сд
Решение поехать в Гористый было спонтанным и потому рискованным. Двигал Германом вовсе не страх, а понимание того, что процесс запущен и назад хода нет. Чувства, похожие на те, что испытывал сейчас, он переживал в юности на американских горках – в тот момент, когда техник запускал аттракцион и поезд медленно начинал движение. Это уже потом захватывало дух, и мысли в противовес несущемуся поезду замедляли течение, а в «мертвой петле» ивовсе останавливались. Но в те первые секунды, когда гусеница из кабинок неторопливо вползала на первый подъем, чтобы потом ухнуть с высоты и на бешеной скорости пронестись по всем спускам и подъемам, сердце отбивало ритм не хуже каблуков танцовщицы фламенко, кровь пульсировала в висках, а в животе ворочался и бурчал разбуженный адреналином неведомый зверь.Герман ждал этого момента – когда неведомый «техник» запустит аттракцион, когда ему дадут понять, что игра началась. Но когда это случилось, неожиданн
Ветер той ночью поднялся нешуточный. Элизабет зябко куталась в мужской плащ, но влажный холод, ползущий с реки, пробирал до позвонков. Она встревоженно вглядывалась в темноту, откуда должна была появиться карета, и с каждым проведенным в одиночестве мгновением все глубже погружалась в отчаяние. Этой ночью все шло не так. Ей с трудом удалось скрыться из дома: отец простыл, мучился кашлем и долго не мог уснуть. Элизабет задержалась, ухаживая за ним: приносила горячее вино с медом и гвоздикой, подкидывала в очаг дров, клала отцу в ноги обернутый в тряпье подогретый камень. Тревога за больного смешивалась с боязнью опоздать, и нервозность дочери не могла скрыться от глаз старого Гильермо. Когда Элизабет забирала у него опустевшую чашу, он спросил, почему девушка так встревожена. Неужто из‑за его кашля? Так это пустяки, бывалое дело. Элизабет выдавила улыбку и бросила мимолетный взгляд на окно, за которым сгущалась темнота – в другие ночи ее желанная сообщница, но в эту обернув
Они возвращались в столицу на его машине, но за рулем была Вика. Рядом с ней сидел ее недотепа‑художник, который часть дороги причитал по поводу испорченной и утраченной пластины. Вика беззлобно огрызалась и просила бывшего мужа помолчать. Герману было понятно ее раздражение, но отчего‑то он больше не держал зла на художника. Хотя и его союз с Викой не одобрял. Но пусть как хотят, похоже, им хорошо вместе. Тем более, как призналась Вика, именно художник является отцом Марьяны.Перед отъездом жители поселка – те немногие, которые остались и которых они спасли, устроили прощальный ужин. Герман видел тоскливые и полные безнадежной любви взгляды, которые Евгений бросал на Алину. Но девушка в тот вечер их не замечала. Местные, особенно старик Кириллов и Евгений, просили у них прощения. Но зла ни Герман, ни Алина на них не держали. Все закончилось хорошо. И хорошо, и будет. Старик Кириллов сказал, что после отъезда гостей они возьмутся восстанавливать поселок, отремонтируют о
Помещение наполняла абсолютная тишина, а на каменистом полу пещеры рекой разливалось что‑то темное. Элизабет покрепче ухватила дрожащими руками факел, но все равно тени, падающие от подрагивающего пламени на стены, затеяли свой дьявольский танец. Так было в тот раз, когда она впервые пришла сюда. Только сейчас тишина отчего‑то кричала о беде.Их было меньше дюжины – бездыханных и обескровленных тел. Обнаженных и с перерезанными горлами. Они лежали, составляя собой недостающий луч, в верхнюю точку которого сомкнулись вытянутые руки двух несчастных. Элизабет с трудом сдержалась, чтобы не закричать от ужаса. Она пришла сюда тайно, под покровом ночи, чтобы унести сулившую несчастья печать, но опоздала. Что‑то случилось здесь совсем недавно, страшное и непоправимое.Кровь заливала пол, вызывая страх и отвращение, но на центральном алтаре лежал нужный предмет. Оставили его умышленно или забыли, спасаясь бегством после страшного преступления? Элиза
Сны в ту ночь были неприятные и веющие бедой. Алина вновь увидела Элизабет, но на этот раз видения оказались хаотичными, обрывочными и тревожными.Она видела, как, будучи Элизабет, бежит по городским улицам, прижимая к груди завернутый в тряпку тяжелый предмет, очертаниями напоминающий книгу. Только это была не книга. Девушка чувствовала через ткань холод металла и рельефную чеканку. Предмет был тяжелым, и она крепко прижимала его к себе из боязни выронить. Элизабет задыхалась от бега и то и дело оглядывалась, словно опасаясь погони. Но беда поджидала впереди в виде перегородивших ей путь городских стражников и священника, который вскинул руку в повелительном жесте. Когда Элизабет оглянулась, увидела, что сзади ей тоже отрезали путь. Она заметалась в ловушке, сжатая с двух сторон каменными стенами домов. В отчаянии стучала в наглухо запертые двери, кричала и молила, но никто ей не открывал. Стражники, подбадриваемые выкриками священника, неторопливо приближались с обеих сторо
Ужин прошел почти в полной тишине. Захар только спросил, решил ли Герман свои проблемы, и он ответил коротко, без подробностей. Оказавшись на маяке, будто в крепости, Герман наконец‑то расслабился и только сейчас осознал, насколько устал. Даже подносить ко рту вилку было тяжело. Жевал он без аппетита, заставляя себя проглатывать салат и жаркое, и только лишь потому, что за весь день перекусил бутербродом, а силы откуда‑то черпать надо. Зато девчонка наворачивала еду за обе щеки. Герман, наблюдая за ней украдкой, не сдержал легкой улыбки. Ему нравилось, когда женщина ест с аппетитом, а не флегматично пережевывает одинокий салатный листок. У Алины, несмотря на ее обманчиво хрупкую комплекцию, был здоровый и заразительный аппетит, который она, похоже, не теряла ни при каких обстоятельствах.–Что?– заметила она его взгляд, но не смутилась, напротив, поддела на вилку кусочек мяса и обмакнула его в подливу.–Говорил же тебе, чтоб не зарека
Захар принял их без лишних вопросов, провел в свою комнату и ушел ставить чайник. Девушка несмело обвела помещение взглядом, а затем потупилась, словно желая избежать разговоров. Герман ее понимал: ситуация для нее выглядела не только странной, но и пугающей. А может, Алина просто сильно устала и расстроена из‑за вероломства знакомых ей людей. Здесь Герман тоже ее понимал. Ему до сих пор было сложно принять то, что сосед Кириллов, которому он доверял почти так же, как Захару, стал другим. И не верил он в это сам до тех пор, пока однажды случайно не увидел отражение старика в зеркале своей машины.–Замерзла?– спросил Герман, заметив, что Алина зябко повела плечами. Она неопределенно качнула головой, на мгновение вскинула на него глаза, цвет которых в сумраке потемнел до оттенка жженого сахара, и вновь отвела взгляд.–Сейчас Захар горячий чай сделает. И еще попросим для тебя одеяло.–А одеяло с кровати сдерните! 
Герман шел так быстро, что Алина едва за ним поспевала. Он не оглядывался, а она его не окликала, но раздражение на него, а еще больше – на себя за то, что позволила втянуть себя в сомнительную авантюру, возрастало с каждым шагом, с каждой кочкой, о которую она спотыкалась, с каждой рытвиной. Герман, похоже, забыл о ней – настолько, что, когда пришлось спускаться в какой‑то ров, перегородивший им дорогу, он не только не подал ей руки, чтобы помочь, но даже не оглянулся. Алина выбралась из рва самостоятельно и едва удержалась от того, чтобы не крикнуть в спину Герману что‑нибудь злое. Обидело ее не столько отсутствие у него хороших манер, сколько его вероломство: она ведь не только вытащила его из ямы, не только оказала помощь, но и нарушила данное себе обещание и сняла ему боль. А он сейчас вел себя так, будто ее не существовало! Знала бы, оставила как есть. И пусть хромал бы сам, куда задумал!–Герман!– не выдержала она, когда на их пути п
Ветер той ночью поднялся нешуточный. Элизабет зябко куталась в мужской плащ, но влажный холод, ползущий с реки, пробирал до позвонков. Она встревоженно вглядывалась в темноту, откуда должна была появиться карета, и с каждым проведенным в одиночестве мгновением все глубже погружалась в отчаяние. Этой ночью все шло не так. Ей с трудом удалось скрыться из дома: отец простыл, мучился кашлем и долго не мог уснуть. Элизабет задержалась, ухаживая за ним: приносила горячее вино с медом и гвоздикой, подкидывала в очаг дров, клала отцу в ноги обернутый в тряпье подогретый камень. Тревога за больного смешивалась с боязнью опоздать, и нервозность дочери не могла скрыться от глаз старого Гильермо. Когда Элизабет забирала у него опустевшую чашу, он спросил, почему девушка так встревожена. Неужто из‑за его кашля? Так это пустяки, бывалое дело. Элизабет выдавила улыбку и бросила мимолетный взгляд на окно, за которым сгущалась темнота – в другие ночи ее желанная сообщница, но в эту обернув
Решение поехать в Гористый было спонтанным и потому рискованным. Двигал Германом вовсе не страх, а понимание того, что процесс запущен и назад хода нет. Чувства, похожие на те, что испытывал сейчас, он переживал в юности на американских горках – в тот момент, когда техник запускал аттракцион и поезд медленно начинал движение. Это уже потом захватывало дух, и мысли в противовес несущемуся поезду замедляли течение, а в «мертвой петле» ивовсе останавливались. Но в те первые секунды, когда гусеница из кабинок неторопливо вползала на первый подъем, чтобы потом ухнуть с высоты и на бешеной скорости пронестись по всем спускам и подъемам, сердце отбивало ритм не хуже каблуков танцовщицы фламенко, кровь пульсировала в висках, а в животе ворочался и бурчал разбуженный адреналином неведомый зверь.Герман ждал этого момента – когда неведомый «техник» запустит аттракцион, когда ему дадут понять, что игра началась. Но когда это случилось, неожиданн
Хорошо было вновь провести спокойный вечер дома. Последние дни выдались у Германа насыщенными не только событиями, но и непростыми походами. Приняв душ, переодевшись в домашнюю футболку и пижамные брюки, он расположился с ноутбуком в глубоком кресле. Рядом на журнальном столике стояла тарелка с бутербродами и открытая бутылка с ледяной минералкой. Правую ногу, пульсирующую болью, мужчина обложил холодными компрессами и с удобством пристроил на соседнем стуле. Таблетки пить не хотелось: они не столько снимали боль, сколько притупляли сознание. А терять возможность ясно мыслить ему было нельзя, особенно сейчас.В какой уже раз он перечитывал сообщения в попытках домыслить недостающее и попытаться спрогнозировать верные ходы. Беспокойство Захара было понятно Герману. Если бы не данное обещание, собрал бы он вещи и вернулся в столицу – туда, где протекала его настоящая жизнь и где он чувствовал себя гораздо лучше.Герман как раз заканчивал пролистывать фотографии, сд