Она думала, что ей удалось сбежать от них – нежитей с расплывчатыми пятнами вместо «лиц». Разорвав путы, разбив цепи, разрушив крепостную стену, она вырвалась на свободу, вдохнула полными легкими ее пьянящий воздух, расправила плечи, чувствуя, что за спиной растут крылья. Свободна! Три дня не мучили они ее, не терзали ее тело, не сталкивали, хохоча, в бездну, не тасовали, как карты, мысли, не подчиняли себе ее волю. Они ушли, оставив ее обессиленной, но свободной. И на ее бледные щеки даже вернулся румянец.
Дверь тихо скрипнула, приоткрываясь, и в комнату робко, бочком, протиснулась девочка. То ли почувствовала, что может войти, то ли, напротив, пришла, встревоженная тишиной. Девочка глянула затравленно, как волчонок, и осталась стоять у входа, хоть губы Ольги, искусанные, в болячках, тронула улыбка. Эта девочка – единственное светлое, что у нее осталось, тот лучик, который проклевывался сквозь тучи, не позволяя полностью погрузиться во тьму. Ее солнышко, ее радость и ее беда. Ольга протянула к девочке руки, чтобы обнять, прижать к себе, уткнуться носом в пушистый, как головка одуванчика, затылок, вдохнуть барбарисовый запах детского шампуня, шепнуть, что все теперь будет в порядке. Как раньше. Но… девочка вдруг отшатнулась, и в ее светлых глазах мелькнул страх. Отшатнулась и замерла в двух шагах от Ольги, борясь с желанием броситься в объятия ставшей вдруг чужой женщины, пугавшей ее криками и буйствами. И все же остающейся ее мамой.
– Иди ко мне, – шепнула она девочке, не требовательно, а с мольбой. – Дай тебя обнять…
По ввалившимся щекам Ольги потекли слезы – настоящие, теплые, соленые. А не яд, которым травили ее бесы. Девочка глядела широко раскрытыми глазами – с недоумением и страхом, и вдруг ее взгляд озарился надеждой и любовью. Но в этот момент в комнату вполз еще один ребенок, только‑только научившийся передвигаться на четвереньках. Это тоже была девочка, одетая в желтый комбинезон. Круглоголовая, с пухлыми щеками‑яблоками, носом‑пуговкой и большими синими глазами, с жадным любопытством изучавшими мир из‑под сползшей на светлые брови вязанной из хлопчатобумажной нити шапочки Увидев женщину, малышка на мгновение замерла и, запрокинув голову, удивленно на нее посмотрела. А потом, улыбнувшись так, что продемонстрировала на нижней десне два зуба, поползла к Ольге. На какое‑то мгновение на лице старшей девочки отразилось беспокойство и она сделала непроизвольно выпад вперед с вытянутыми руками, так, будто спешно желала взять малышку на руки. Но переборола себя. И, переведя взгляд с крохи опять на женщину, улыбнулась – просящей, совершенно не детской улыбкой. Но губы женщины вдруг приоткрылись, на лицо наползла тень, а в глазах вновь появился ужас.
– Нет! – с криком отшатнулась она от подползшей к ней малышки и, отбежав назад, прижалась поясницей к высокому подоконнику. – Уйди‑уйди‑уйди!
Она видела, как у старшей девочки задрожали губы в преддверии плача, как ее глаза наполнились слезами, но уже не могла избавиться от страшного видения. Кричала, мотала головой, била себя кулаками в грудь.
– Оля! Ольга! – в комнату ворвалась пожилая женщина. Ей ничего не нужно было объяснять, она и так все знала: быстро подхватила разразившуюся плачем малышку, сунула ее старшей девочке в руки и легонько вытолкнула ту за дверь. Затем бросилась к беснующейся.
– Не трогай меня, не трогай! – визжала Ольга. – Демоны! Демоны! Везде! Ты! Ты! Она! Она тоже!..
Резко откинувшись назад, молодая женщина стукнулась затылком о стекло, и от удара оно раскололось.
– Ольга, да что же ты!.. – взревела то ли гневно, то ли испуганно пожилая, прижимая дочь к себе по‑мужски крепким объятием. Ей, столкнувшейся с таким горем, пришлось стать сильной – не только духом, но и физически.
– Успокойся, успокойся… – шептала женщина, сдерживая Ольгу и гладя ее ладонью по затылку. Смутно знакомое ощущение… Когда же она испытала подобное? Давно, очень давно… Когда была такой же девочкой, как ее дочь. И Ольга, доверившись этому ощущению, прильнула к женщине и вдохнула запах, едва уловимый, сладкий аромат выветрившихся духов, смешанный с молочным запахом кожи, такой знакомый, так знакомый… Она уже готова была довериться и прикосновениям к затылку, и этому запаху, как вновь оказалась преданной.
В этом доме все, даже маленькая девочка, были обучены, что делать, когда Ольгой овладевали бесы. Ее дочь знала назубок номер, по которому стоило звонить. И даже уже разучилась плакать, вызывая к больной матери врачей. А когда бригада приезжала, молча уходила в комнату и запиралась там до тех пор, пока в доме не наступала тишина. Маленькая девочка, ее дочь, так же предала ее, как и все. Маленькая девочка, так стремительно повзрослевшая.
К полудню воздух прогрелся почти до летних температур. Пряный от ароматов трав, земли и едва уловимой горечи дыма от разводимых дачниками костров, он казался загустевшим. Желтое, как топленое масло, солнце незаметными мазками наносило на оголенные участки тел чайный загар: на смуглую, как у Олега и Ивана, кожу – оттенка заварки эрл грей, на светлую Риты и Лики – белого шоу мэй, и сжигало до цвета каркаде моментально обгорающую кожу рыжего Павла. По сатиновому небу вышивал самолет, оставляя за собой ровные белые стежки. Движения и желания вязли в сладкой и тягучей, как мед, лени. Сил хватило лишь на то, чтобы разобрать сумки с провизией. Высыпав из пахнущего свежей краской нутра избы во двор, все, за исключением хозяев, которые остались хлопотать на кухне, распластались прямо на траве за домом. Сощурившись от солнца, Рита окинула мимолетным, но цепким взглядом соседей. Дальше от всех расположился Олег со своей Дашей. Девушка избавилась от курточки и теперь подставляла сол
Шкатулка, запертая на какой‑то хитрый невидимый замок, не желала открываться. Бился он, бился, пытаясь найти ту секретную пружину, тронув которую сумел бы добраться до тайны, но что‑то все же делал не так. То ли по неверному следу шел, то ли не смог правильно сложить разрозненную информацию в логическую цепочку, то ли ему все еще недоставало каких‑то звеньев.И все же необходимо решить эту головоломку. Казалось, пойми он, что тогда, почти три года назад, произошло, стало бы легче. Немного, ненадолго, но легче.Михаил поднялся с травы и, повернувшись спиной к безмятежной глади озера спиной, принялся натягивать джинсы прямо на мокрые ноги.Безумие, безумие… Мало ли было в его жизни безумия в тот страшный год? Мало ли его и сейчас? Иногда кажется, что он уже давно и прочно сошел с ума. А иногда – что, наоборот, сумасшедшим стал мир, а он единственный остался в своем уме – как проклятый. Михаил застегнул пряжку ремня и поднял с травы футболку, но
На лужайке, чуть поодаль от их машин, стоял полицейский «уазик» с мигалкой на крыше. В приоткрытое окно свирепо пялился плохо выбритый мужик в форменной рубашке с расстегнутым воротом.–А ну мотайте отсюда!– гаркнул полицейский.– Здесь запрещено купаться!–А где запрещающий знак?– елейным голосом спросил Олег, который как раз успел доплыть до берега и, выйдя из воды, направился к «уазику» нарочито лениво, давая понять, что ни мигалка, ни форма, ни звериное выражение лица мужика на него страху не нагнали.–Натягивай портки и дуй отсюда,– проигнорировал его вопрос страж порядка.– Если не хочешь пузом кверху всплыть. Купаться запрещено, и точка!–А мы не купаемся, мы просто… отдыхаем!– поддержала бойфренда осмелевшая Даша. Мужик смерил ее коротким взглядом и вновь сурово рявкнул:–Отдыхать т
Уйдя с озера, Михаил не сразу отправился в деревню, а сделал еще большой крюк по краю вспаханного поля, не столько стремясь оставить за спиной озеро, сколько пытаясь отрешиться от тяжелых воспоминаний. Но они, будто тень, следовали за ним. И только когда он уже свернул на галечную дорогу, ведущую к дому, ему наконец‑то удалось отвлечься от мрачных мыслей и погрузиться в другие воспоминания – счастливые.…Тот февральский вечер выдался совсем уж сердитым и шумным, как изводящий родных капризами уставший от долгой жизни старик. С утра брюзжал порывистым ветром, к обеду проявлял характер, бросая в лица прохожих колючим снегом, к ночи разошелся вьюжной истерикой.Михаил ехал с работы почти ночью. Сидя в пахнущем зеленым чаем салоне машины, предвкушал возвращение домой. Вот он во дворе оставит автомобиль кутаться в снежное одеяло, войдет в подъезд и, поднимаясь к квартире, еще с первого этажа услышит радостное повизгивание Лоты. Его верная девочка
Рита увидела, как Иван отошел, чтобы поприветствовать соседа, и с грустью подумала, что соседнюю дачу тоже продали. Помнится, принадлежала она старику Захарову, имени которого девушка не могла вспомнить. Не потому, что забыла, а потому, что старика все в деревне звали по фамилии. Она отлично его себе представляла, хоть и видела в последний раз много лет назад. У Захарова была белая борода, напоминающая сахарную вату. Когда Рита была маленькая, она так и думала, что борода у Захарова – сладкая, пахнущая карамелью, как та самая вата из парка аттракционов. И даже немного завидовала соседу – он ведь может каждый день лакомиться! Еще у старика были глаза какого‑то удивительного стального оттенка, и взгляд их казался острым, как нож из нержавейки. Рита побаивалась соседа именно из‑за его взгляда и при встрече с дедом всегда опускала глаза, словно опасалась обрезаться. Был старик высок, худ и сух, сильно сутулил плечи. А голос его звучал раскатисто, как гром, что тоже вызывало
Праздники праздниками, а дел у него – выше крыши. Впрочем, Михаил был рад тому, что всегда находилось чем заняться. Праздники с некоторых пор вызывали у него болезненную тоску. И если бы не работа, метался бы он неприкаянным, беспокойным по квартире. В дни вынужденного отдыха наиболее остро ощущались одиночество и непоправимость случившегося. Просто потому, что Настя раньше обязательно придумывала планы на выходные. Шумные компании она не любила, предпочитала домашний уют или вылазку куда‑нибудь вдвоем, и умела так все организовать, что выходные и правда становились волшебными. Впрочем, будние дни она тоже умела превращать в праздники. Топтыгин… Она частенько звала его Топтыгиным, обыгрывая его «медвежье» имя. «Топтыгин, ты ничего не планируй на эти выходные!» – просила она его в начале их совместной жизни. А потом необходимость в этих просьбах отпала, потому что Михаил старался так вести свои дела, чтобы в выходные быть свободным. А раньше
Девушка отчаянно забарахталась, пытаясь вынырнуть на поверхность, но намокшая одежда, ставшая вдруг тяжелой, как латы, сковывала ее движения. Рита попыталась избавиться от куртки, отчаянным движением срывая ее с себя, но пальцы сводило от холода, руки не слушались. Она тонула, но сопротивлялась изо всех сил. Не может она утонуть! Не может умереть так глупо, так внезапно, так… Ей еще Лику поднимать! Мысли о младшей сестре придали сил, и Рите почти удалось выплыть на поверхность, туда, где уже были видны расплывчато, через слой воды, звезды на небе. В предвкушении вдоха она сделала сильный рывок и… ударилась головой обо что‑то твердое. Поверхность воды оказалась покрытой толстой ледяной коркой. Как? Как это возможно?! Ей вспомнилось, что на дворе – май, ночью хоть и похолодало, но не до заморозков же! Рита в отчаянии заколотила по ледяному куполу своей темницы, надеясь разбить его, но то ли слой был слишком толстый, то ли ее силы на исходе, только лед даже не тресн
Газетные вырезки были похожи на осенние листья: пожелтевшие, сухие и хрупкие. И от них так же веяло грустью и горечью. Однотипные случаи, похожее изложение, будто писанное одним человеком. Сухие факты без домыслов. Чьи‑то долгие ожидания, уложившиеся в несколько газетных строк. Он столько раз складывал из них пасьянс в поисках единственно верной комбинации, что вырезки обветшали. И Михаил, разглядывая их, в какой раз подумал, что, пожалуй, надо снять ксерокопии. Какая разница, что складывать в пасьянс – оригиналы или копии.Часто перечитывая эти заметки, он невольно выучил их наизусть. Но что толку от того, что он знает содержание, ведь секрет так и остается неразгаданным?Михаил поднялся и, заложив руки за спину, сделал круг по комнате. Так же цирковой лошадкой по арене закружились и его мысли – замкнутые в бесконечном цикле, обреченные круг за кругом идти по протоптанной дороге без надежды свернуть на прямую. Он чувствовал себя заложником, искал всевозмож
Рите в этот день пришлось задержаться после уроков, чтобы провести воспитательную работу. Видимо, почувствовав приближение летних каникул, ее подопечные из 9‑го «В» вновь принялись за свои кудесничества. В изобретательности им не откажешь. Последнюю выходку совершили как раз перед праздниками. «Побрили» Менделеева, вернее, его портрет на периодической таблице в кабинете химии: взобрались на стул, чтобы дотянуться до висевшей на стене таблицы, и аккуратно соскоблили лезвием бороду. Так что периодическую таблицу теперь украшал портрет значительно помолодевшего без бороды ученого.И еще Рите пришлось разбираться с устроителями «аттракциона» «музыкальная шкатулка». «Шкатулкой» послужил кабинет алгебры, а жертвой – математичка Лина Геннадьевна, истеричная, надо заметить, особа.Чтобы сорвать урок, много усилий прилагать не надо: чуть‑чуть креативности «пионеров», чуть‑чуть их физического труда, и,
Во дворе Ивана им встретился механик Сергей.–Мих, тут такие дела,– с обидой начал он.– Жду‑жду, а хозяина машины все нет. Выбежал какой‑то пацан из дома, сказал, что пойдет на его поиски. Жду, нет никого. Следом выскочила девица и как оголтелая куда‑то помчалась! Что мне делать, Мих? У меня сегодня дела еще есть…–Из дома выбежали парень с девушкой?– опередила Михаила Рита. И ее голос, прозвучавший нервно, вызвал у Сергея растерянность:–Ну да… Только не вместе, а по отдельности. Вначале – он, потом – она.–Когда это было?–Да вот минут пятнадцать‑двадцать назад.–Господи!– воскликнула Рита и, бросив Михаила, помчалась в дом: – Иван! Иван! Куда Лика с Павлом убежали? Что случилось?–Езжай домой, разберемся сами. Я тебе потом компенсирую, ок?– хлопнул по плечу п
Павел увидел в окно, как Рита отправилась за мужчиной в соседний дом.В ожидании Лики он поставил подогреваться чайник: выйдет она из душа, и он напоит ее горячим чаем. Но Лика все задерживалась и задерживалась. Что она там так долго делает?–Привет, а остальные где?– услышал он вдруг за своей спиной. Оглянувшись, Павел увидел Ивана.–Лика в душе, Рита ушла к соседу. Зачем – не знаю. Будете чай?–Не откажусь. А Олег? Не вернулся еще?–Нет.Иван прошел на кухню и налил в большую кружку воды. Залпом выпил и после этого, обтерев рот рукой, сказал:–Там во дворе стоит парень, автомеханик. Его вызвал Михаил, потому что у Олега сломалась машина. Я так понимаю, что наш сосед решил помочь. Только где сам Олег, не знаю. Утром он ушел прогуляться. Механик нервничает, говорит, что не может задерживаться надолго. Если поломка серьезная, то он перезвонит своему коллеге.
Гоня на предельной скорости по пустому шоссе из города обратно в деревню, Михаил не переставал думать о Рите и ее младшей сестре. Девушки находятся в серьезной опасности. То, что случилось вчера с Ритой,– не случайность, ее действительно пытались утопить, и не человек. Перед глазами то и дело всплывала нарисованная им же «синусоида». Цикл повторяющихся событий. Для того чтобы в этих местах вновь воцарился покой – на какое‑то время,– одна из сестер должна погибнуть. А то и обе. Только гибель одной из них в этой партии – лишь ход для выведения нужной фигуры в дамки. Но судьба у дамки тоже незавидная…Вспоминая выученную почти наизусть легенду, Михаил теперь понимал, что упустил одну очень важную деталь, скрытую меж строк, но именно эта деталь и служила «пусковым механизмом». Ритин рассказ, как младшая сестра бабушки погибла, спасая старшую, натолкнул его на мысль, подтвержденную потом и женой Петра Власовича. Же
–Рита, прости, не хотел тебя обидеть. Поверь, что эта оплошность не стоит твоих нервов. Если тебя беспокоит, что я, слушая тебя, потешался в душе, скажу, что не потешался. А не признался тебе сразу в том, что мы – бывшие соседи, по той причине, что ты как‑то слишком уж быстро и неожиданно выпалила о своих воспоминаниях.–Мог бы прервать меня!– буркнула она. В его объятиях было так необычно и уютно… Если не считать первой ночи с Олегом да дружеских объятий Ивана, ее никогда еще не обнимал мужчина. Так вот одновременно крепко и нежно. И она, поддавшись порыву, прильнула к Михаилу, будто в поисках поддержки и сочувствия. Если за такой момент нужно было внести в плату пережитый стыд, то пусть… Ей уже совсем не стыдно!А Михаил выпустил ее из объятий так же неожиданно, как и обнял.–Не сердись,– сказал он, заглядывая ей в глаза и морща лоб.Она покачала головой, и Михаил улыбнулся:
Вместо ответа он опять встал, снял с полки папку, перебрал ее содержимое и протянул Рите бумажный листок.–Удалось найти кое‑какие регистрационные записи. Вот, это ксерокопия.–И все же я не понимаю, почему такой интерес у вас к нашей семье?– спросила Рита после долгой паузы, во время которой изучала документ.–Не только к вашей,– усмехнулся Михаил и постучал ногтем по пухлой папке.– Интерес у меня личный… Моя жена, как вы уже знаете, тоже утонула в этом озере. Может, скажете, что бесполезно уже докапываться, почему так случилось. Но… мне это необходимо. Для моего и ее успокоения. Если узнаем, отчего в этом озере погибают люди, и сможем устранить причину, я буду считать, что выполнил долг перед Настей. Есть и другой интерес – скажем так, ностальгический. Мне дороги эти места. А твориться тут стало что‑то совсем непонятное. Не только люди тонут. Рыбаки жалуются на гибель р
–Ничего такого не думаю. Но хочу спросить вас о том, о чем рассказывать вам наверняка не захочется.–Михаил, кто вы такой?– прямиком, отбрасывая шутливый тон, спросила она.– Полицейский?–Нет. Я вам все объясню. Идемте?Рита пожала плечами, сдаваясь. И отправилась следом за ним.Еще издали они услышали протяжный вой, и Михаил прибавил шагу:–Лота просится наружу. Полдня просидела дома одна.–А почему вы не взяли ее с собой? Может, она могла помочь в поисках?–С Лотой в последнее время творится что‑то невообразимое: к озеру она боится приближаться, явно чует что‑то нехорошее. А может, просто старенькая стала… Но что‑то ее пугает. Поэтому пришлось оставить дома.Михаил распахнул калитку и жестом пригласил девушку пройти. Рита зашла и остановилась, растерявшись от оживших вдруг воспоминаний. Забытое детское любопытство, смешанное
Вот и сбылись слова старой Клавдии. Опять. «Говорила я тебе!– Михаил будто наяву увидел ее гневно сдвинутые на переносице брови, похожие на две мохнатые седые гусеницы, и назидательно поднятый кверху палец.– Мало тебе Настасьи? Еще одна загубленная душа на твоей совести!» Когда все затевалось, Клавдия не поленилась, пришла к нему объяснить, что задуманное им дело хоть и кажется благородным, но по сути – дурное. «Покойников не тревожат, знаешь?» – сказала она тогда. Под «покойниками» старуха имела в виду деревню. «Умирает, и пусть! Дай это ей спокойно сделать. Отжила уже свое!» Михаил тогда отказался принимать слова старой Клавдии. Как это – умереть деревне? И что дурного в его задумке? Старикам, конечно, такая идея не нравилась, им хотелось без чужаков, которые превратят деревню бог весть во что, да еще и свои правила обязательно заведут. Хотя, конечно, польза им выходила: обустроенные дороги,
1994 год. Ольга…Она открыла глаза и обвела непонимающим взглядом незнакомую обстановку. Дощатые стены, выкрашенные в светло‑голубой цвет, скромная мебель – старый буфет с посудой и комод, на котором стоял маленький черно‑белый телевизор. Потолок с двумя желтыми пятнами в углу, тряпичные самодельные коврики, прикрывающие красно‑коричневые половицы. Где это она? Лежала Ольга на стареньком диване‑книжке, прямо на протертых кое‑где до поролона подушках, стыдливо прикрытых сбившимся одеялом.–Пришла в себя? Ну, вот и слава тебе, Господи!– услышала рядом с собой ласковый голос. Перевела взгляд и увидела склонившуюся над ней старуху в мужской клетчатой рубахе и белом с красным горохом платке.–Меня Клавдией зовут!– представилась та.– Энто ты у меня дома. Петро тебя из озера вытащил и принес сюда. А сам уж побег в деревню.Смысл слов старой женщины оставался непонятным, будт