В кафе за углом пустовали столики, кроме одного у стены, облюбованного пожилыми мужчинами. Там глухо звенели кружки с мутным жёлтым пивом. Официант не бросился к нам с меню, а застыл, словно вошедший сотрудник Интерпола пришпилил его к месту за стойкой взглядом, как муху дротиком.
– Садитесь, – сказал Лембит.
Я опустилась на стул, словно и меня пригвоздили.
Что может быть от меня нужно Интерполу?! Наверное, лучше дать ему высказаться первым, чтобы лишнее слово не сыграло против неизвестно в чём. Роберт Лембит рассматривал меня, словно инквизитор пойманную на колдовстве, и прикидывал: дыба или костёр. Под этим взглядом хотелось втянуть голову в плечи, но я наоборот выпрямилась и расправила их.
– В чём дело? – не выдержав паузы, спросила я и поджала губы. – Вы сказал
– Сейчас едем в студию, – бойко известила меня Арина, когда мы снова загрузились в серебристый фургон. – Будешь преображаться в Нефертити. Уже и костюм готов, мне так не терпится увидеть тебя в образе!– А потом съёмки? – спросила я, устраиваясь в кресле.– Да, поедем за город. Катрин выбрала потрясающий антураж!– Мадам Беттарид?– Ага, она тоже будет на площадке.– А Финн?–
Пустота мощёной улицы, пятна солнца на отшлифованной временем брусчатке. Я взглянула на вход в церковь в каменных стенах, изъеденных веками. Заполненные витражами тёмные зеницы окон в верхней части здания слепо таращились на улицу старинного городка. Ниже узкие оконца косились из-за ажурных решёток на мощный фундамент, покрытый потёками, словно камень рыдал от горя в одну из средневековых войн.Я окинула взглядом лаконичные лепные украшения, не понимая, что может быть общего у Нефертити и готики. Здесь было тихо, совсем не как в Париже. Звуки машин с автострады звучали далеко и нелепо. Из другого фургона высадилась съёмочная группа, похожая на захватчиков перед крепостью. Уже знакомые мне по пробам бородатые парни весьма хипстерского вида бойко расчехляли камеры и оборудование, как брон
«Стоп. Снято!» Музыка встала колом и исчезла. А хотелось, чтобы продолжала струиться — под кожу и в кровь. Беспардонный свет прожекторов превратил таинственную церковь в обычную съёмочную площадку, ткнул носом в неприглядные трещины в стенах, пыль и паутину, выявил засаду киношников с оборудованием, восторженную Арину, мадам Беттарид, Макарова. Они всё это видели?Хотя какая разница? Для меня ничего не закончилось. Финн обнимал мои плечи так же нежно. Я люблю его — и это факт!– Люблю тебя, – шепнул он мне на ухо снова.Моё сердце пело. Разве хоть что-нибудь ещё важно?Мадам Беттарид с удовлетворённым видом поплыла к нам, хлопая в ладоши. Остальные эхом вторили ей. Чему они аплодируют? Нашему поцелую? Но ведь ничего не могло быть естественнее в этот момент! Это не
Пентаграмма.. Что он сделал со мной?! Что это? Это алтарь? Я почувствовала себя преданной.– Зачем? – прошептала я. На глазах проступили слёзы.Финн изобразил недоумение– Какая разница? Стол-не стол... Я хотел тебя. И хочу ещё.– Нет! – Я оттолкнула его и вылетела из комнаты.– Что случилось? Чего ты испугалась? – спросил он, догнав меня на лестнице.– Я не могу! Не хочу! – вскрикнула я, и едкие слёзы обиды брызнули из глаз.Теперь спину жгло, будто
Едва Финн ушёл к себе переодеваться, в комнату влетела Арина.– Платье для вечера! – шлёпнула она на кресло длинный футляр и подмигнула. – Катрин позаботилась о тебе, можешь не благодарить! На вечеринке будут важные лица: пресса, фэшн, инвесторы. Они должны тебя захотеть!– Что?! – у меня округлились глаза.Арина прыснула.– Да не в том смысле! Как картинку! Чтобы вложить деньги!– Она сказала, что будет просто вечеринка для своих...– Конечно, для своих. Никого левых не будет, только нужные люди! – рассмеялась Арина. – Тебе
Превозмогая слабость и муть, я натянула джинсы, закрутила волосы в пучок, собираясь на встречу – «только в офисе Интерпола и нигде больше», – потребовала я, понимая, что в моём случае это единственный способ убедиться, что интерполовец не фальшивый. Я не позволю спаивать меня какой-то гадостью. Этой ночью мадам Монстр перешла все границы. Постоянный обман и манипуляция, пусть они и называют это «гениальной режиссурой», с меня хватит!Финн не перезванивал. Как обычно. Уже привычное чувство одиночества с оттенком предательства воцарилось в моей душе. Вроде бы он меня не предавал... Но от чувства отделаться было невозможно. После ночных видений оно стало сильнее, словно там – в этих живых иллюзиях он меня и подставил. Он в самом дел был Эхнатоном?Я по-прежнему не знаю. Глупо было надеяться, что мне откроются какие-то тайны прошлого!
– Вы тоже мне врёте? – нахмурилась я. – Сказали, что ожог...– Я сказал, что там рана. Тату — не то, чем я стал бы гордиться.– Тату?! А зачем вы его сделали?– Проспорил. – Он посмотрел в стену с таким видом, словно она была в этом виновата.– Вы спорили на тату?!– Есть хорошая новость: вы не сошли с ума.– Быть экстрасенсом я тоже не просила...Пос
Что такое предательство? То, что я ненавижу больше всего! Как и обман. Наверное, это издержки моего воспитания, потому что ложь в моей семье отсутствовала, как данность. Не было человека более смиренного, бесконфликтного и любящего, чем мой папа. А я была другой, порывистой и эмоциональной, привыкшей быть любимой просто так, не понимая, в какой красоте живу. И в этом был огромный минус – родители не научили меня, как быть с теми, кто лжёт.В моём папе жила настоящая, тихая мудрость, ибо мудрость громкой не бывает. Он рассказывал стихи и сказки негромким голосом, но не настаивал на своих суфийских убеждениях, да я и не интересовалась. Лишь вскользь запомнила, что после смерти наступает зима души, и не будет ни рая, ни ада, и в этой зиме окажется столько красоты, сколько душа позволила создать себе при жизни. Папа говорил, что душа вечна, и это тоже казалось мне одной из его светлых сказок, похожих на сны, рассказа