Говорят, люди возвращаются туда, где им было хорошо, или туда, где их любили. Возвращаются через годы, через время, через боль и слезы. Но мне домой не хотелось. У меня даже не было ощущения, что где-то есть мой дом.
И не осталось больше иллюзий, я прозрела настолько, что теперь не понимала, почему так долго смотрела на свою жизнь сквозь какие-то радужные очки. На Диму, на семейное счастье… на эфемерных, обещанных от него детей. Я, как тот граф Монте-Кристо, который вдруг понял, что предателями были самые близкие ему люди. У меня было предостаточно времени думать и анализировать, осознавая, какой идиоткой я была и как меня использовали. А когда меня не стало... никто особо не заметил.
Васильева Татьяна считалась пропавшей без вести. Ее искали больше года, но так и не нашли.
Мне было интересно, я, как тот маньяк, нагло заходила в отделение полиции и, представившись старинной подругой Татьяны, узнавала о том, как продвигаются поиски. Немолодой следователь,
– Ачто не так с моими глазами?– Онислишком синие.И немогу удержаться, чтобы не рассматривать его. Не могу контролировать сильноебиение сердца и кровь, несущуюся по венам. Как плохо я себя знаю. Оказывается,стоило его увидеть так близко, ст
Ямного раз читала о любви к мужчине, к женщине, к родителям, и эта любовь быламне понятна, я ее познала, но никогда не понимала о любви к ребенку и непредставляла, какая она на самом деле эта любовь. Ноедва я взяла свое солнышко на руки, меня начало трясти от этой любви. Онапронизала меня настолько сильно, что я, оглушенная, израненная ею, простостояла и смотрела в синие глаза своего сына, и понимала, что вот она любовь.Самая настоящая, единственная, истинно огромная, непревзойденная, ослепит
Глава8Как яего ненавидела. До чертей, до какого-то адского зуда во всем теле. Что бы он несказал или не сделал – злило и нервировало, сводило с ума. Я не поехала домой,в свою облезлую гостинку, в которой тараканы не водились лишь потому, что я ихтравила каждый день и старалась поменьше там находиться. К черту. Я устала.Хочу на шелковые простыни, хочу к Грозе, хочу домой. В конце концов у менякуплена шикарная вилла на бере
Подскочилна диване, как от толчка, как будто кто-то треснул ребром ладони по затылку.Вокруг темнота кромешная. Тихо очень. Так, что ему слышно собственное дыхание игде-то вдалеке легкие постукивания. Как будто что-то бьется о стену. Если б непроснулся, не услыхал бы. Поднялся на ноги, тряхнул мутной головой, передглазами замельтешило, где-то у ног грюкнула пустая бутылка из-под русскойводки. Пнул ее босой ногой и, морщась от головной боли, направился к двери.Стук продолжал доноситься откуда-то слева. В коридоре темно, пришлось светитьсотовым. Прошел туда и обратно. Прислушался. Внезапно глаза расширились,повернул ручку в комнате Матео, распахнул дверь – мальчик сидел на полу у стеныс крепко закрытыми глазами, он сжимал ладошками виски и ударялс
Тренировкана износ. Вот что хорошо вправляет мозги. Ставит их на место. Ему нужна былатакая вправка, и он мчался в спортзал. Нет, со своими он сейчас тренироватьсяне мог. До суда никак. Приходилось играть с салагами, которые пищали отвосторга, что такой знаменитый футболист, как Альварес, тренируется с ними.
Мывернулись домой поздно вечером. И мне казалось, что я пьяная, что я выпилабутылку шампанского, а то и две, и внутри меня лопаются мелкие пузырькиабсурдного, ненастоящего, песочного счастья. Оно хлипкое, лживое и ужерассыпается на миллиарды ничто-песчинок. И я не могла остаться наедине с собой.Я была рядом с Мати. С живым напоминанием, копией своего отца, помимо глаз.Глаза у моего сына были моими. И ничто и никогда этого не изменит. Как будтоего личико чудесным образом было слеплено из нас обоих.
Длянего это стало неожиданностью. Собственная реакция на поведение жены, на еегрубое шипение на Мати. Альварес с трудом совладал с собой, чтобы не схватитьКаролину за локоть и заставить успокоиться, и не трогать Мати. Особенно налюдях. – Мативзволнован, дорогая. Давай оставим его с няней и пойдем перекусим. Нам многоенадо обсудить.
Оннаправлялся к себе, расстегивая на ходу рубашку, дергая надоевший до чертейгалстук. Гребаный дресс код. Все, к черту. Все мысли о вытянувшемся лице Хуана,когда швырнул ему в лицо порванный договор, и о гибели Сантоса, поразившейсвоей нелепостью и шокирующей неожиданностью. Никогда не думал, что бывший друг– наркоман. Но каждый раз убеждаешься, что люди, которых вроде бы прекраснознаешь, на самом деле оказываются еще большими незнакомцами, чем совершенночужие. – Нахер пошел со своей сборной
– Тольконе реви, ладно? Я уверен, ты и так выревела все глаза, а я, знаешь ли, немалонад ними работал в свое время. Улыбнуласьсквозь слезы, глядя на изможденное лицо Владимира.– Да,я умер. Но мне там хорошо, уж поверь. Я точно знаю. Поэтому
– Я сейчас скажу банальщину. Ее любят говорить в дешевыхмелодрамах. Если ты смотришь это видеосообщение, то меня уже нет в живых. Я быникогда не писал тебе… если бы не она. Не писал бы, потому что ты ничтожество.Ты не мужчина для меня. Но она…она тебя любит и любила всегда. И сын твой любит.Несмотря на твое скотское отношение к ней. Да что там к ней. К ним обоим. Нихрена из-за карьеры своей дурацкой не видел. За женой психопадочной не смотрел.Несмотря на то, что вы сделали с Таней. Ты… и твоя жена…ее мать. Может быть, тыи не знал. Предполагаю, что не знал… но разве это что-то меняет?
Этобыли странные ощущения, смешанные, дикие по своей силе. Ему хотелосьодновременно и свернуть ей шею, и в то же время схватить обеими руками и жаднорассматривать. Каждую черточку, каждый штрих на ее коже. Рассматривать исравнивать до посинения, пока не убедится, что не сошел с ума. Его челюсти,сжатые до боли, трещали от напряжения. Все мысли в хаосе, пляшут, дергаются,бьются о черепную коробку, отдавая набатом в висках. – КакуюТаню ты ищешь? – спросила с вызовом, задрав подбородок. Ему до че
– Чтос тобой? Кладетголову на плечо, гладит по груди, а его передергивает, и ощущение мерзкое. Хочетсяобнять ее, хочется притянуть к себе, а перед глазами дом этот, расческа, очки. – Такпросто, о суде думаю.
Этобыла неделя рая. Он продлил это безумие на целую неделю. Если бы мог, заперсябы там на месяц, а то и на полгода. Она порывалась уйти. Дня через два,говорила, что ей надо… что надо хотя бы поговорить с Джонни, который вот-вотдолжен был уехать.– Нет.Я не пущу тебя к нему. Говори по телефону. При мне.
– Кудамы едем? – спросила шепотом, чтобы не разбудить Мати. – Водно тихое и очень красивое место. Хочу отдохнуть от всего… и чтоб вы оба былирядом.Быстропосмотрел в насыщенные синие глаза и ощутил прилив адреналина, приливэндорфинов. Как б
Онспециально такой… Это игра. Только сердце замирает и бьется, замирает и бьется.Арманд никогда не был таким с Таней. Точнее, был. Один раз. В том парке счертовым колесом. И все. Потом она видела только циничного зверя-потребителя,который унижал и топтал, понукал и ласкал через унижение. И внутри диссонанс.Как будто меня разорвало на две части. Одна из них Таня, которой сердце и душувырезали тупыми ножницами, а вторая Нина… и они готовы сцепиться насмерть.Сцепиться за него и уродовать друг друга с бешеной яростью. Одна за то, чтовторая предает, трахается с врагом и кончает с ним, а вторая за то, что перваямешает наслаждаться… мешает радоваться и чувствовать эйфорию. Как же сильнохочется забыться, отдаться этому смерчу, позволить закрутить себя
Да, онза ней следил. Как идиот, как мальчишка. Давно с ним такого не творилось. Давноне ощущал себя настолько глупцом. Даже с той… Там было изначально понимание,что у нее есть муж, а здесь чувство собственничества зашкалило с первойсекунды. Как осознание, что не согласится больше на тот же ад, не станет скем-то делить. Он хочет ее себе. Хочет ее. До трясучки и боли в суставах. Такуюмаленькую, беззащитную и любящую его сына, как не любит даже родная мать. Какбудто в этой женщине прятался тот самый идеал, который он искал…как будто в нейживет та Таня, которую он нарисовал в себе на первых встречах и так сильноошибся.
Онисидели за столом рядом… Она и этот ее жених. Альварес до сих пор не понимал,какого хрена позволил привести в дом этого недоноска, который вставлял черезслово английский сленг и явно считал себя остроумным. Ещеникогда им не овладевала такая мрачная, такая черная ревность. От одной мысли,что этот лощенный хлыщ, так похожий на коммивояжёра, протягивает к ней своибелые ручонки и лапает ее роскошные волосы. Кулаки зудели от едкого желаниядвинуть ему по морде, когда он говорил «май дарлинг» и гл