Молодая, темноволосая женщина лет двадцати пяти протянула к ребенку руки. Альварес хотел возразить, но в трубке раздался голос частного детектива:
– Есть следы. Мы их нашли. Пока не уверен, что след правильный. Ее узнали многие люди.
Матео выкрутился так, что чуть не упал, и женщина тут же его подхватила. И Арманд передал ей ребенка, продолжая пристально на нее смотреть и ожидая, что вот-вот грянет привычная истерика. Матео не принимал новых людей. Он мог ударить или укусить вновь прибывшую няню или того, кто просто протягивал к нему руки. На этом знакомство обычно заканчивалось. Особо смелые пытались приспособиться, но их хватало не больше, чем на пару недель. Женщина поудобней устроила мальчика на руках, поправила ему кофту.
– Привет. Я Нина.
Как ни странно, она не получила кулаком по голове. Но это могло произойти в любой момент. И Арманд стоял настороже. Как она вообще вошла в здание, и как ей хватило наглости взять на руки чужого ребенка?
– Одну минуту обождите. – сказал в трубку и повернулся к незнакомке.
– Имейте в виду, он может вас покалечить… Нинааа, – ей подходит это имя. Нина по-испански значит – малышка. И эта маленькая, хрупкая. Сама похожа на ребенка.
Арманд отошел к окну, заговорил по-русски.
– Какие следы?
– Ее узнали в одной из деревень под городом. Говорят, она там жила какое-то время.
Обернулся на женщину и сына. Матео внимательно ее рассматривал, а когда замахнулся, она перехватила его ладонь… Арманд задержал дыхание и чуть не взвился от злости, но женщина прижала ладошку Мати к своей щеке. Погладила себя ручкой мальчика. Невысокая, черноволосая, очень скромно одета, во все серое, практически без косметики, волосы заплетены в толстую косу. Пол-лица скрывают очки. Кто их носит в наше время. Все ходят в линзах. Стекла слегка тонированы, но видно, что глаза у нее светлые. Что-то в ее движениях неуловимо завораживает. Словно он ее уже где-то встречал, но в то же время совершенно уверен, что видит впервые. Это лицо ему совершенно незнакомо. Да и ничего интересного в ней на первый взгляд нет. Невзрачная, незаметная. На улице он бы ей вслед не посмотрел. И именно это выглядело странным. Арманд не мог понять почему.
– С кем жила?
– С каким-то дедом. Потом он умер, и все. След обрывается. Но я нашел человека, который видел, как ее затолкали в машину. В районном центре. Я показал фото, и ее узнали. Вознаграждения за информацию творят чудеса.
Женщина что-то говорит Матео, а тот внимательно слушает, потом попытался забрать ее очки, и она не просто отдала, а надела ему на нос. Он засмеялся. Впервые с кем-то чужим.
– Ищите дальше. Пока что это лишь домыслы. Человек не может исчезнуть. Так не бывает.
Отключил сотовый и снова посмотрел на незнакомку и своего сына. Они стояли перед зеркалом, и Матео корчил рожицы все еще в ее очках.
– Каким образом вы узнали, что я ищу няню? Вы не из агентства, а объявлений на улице я не развешивал!
Обернулась и у него на мгновение дух захватило. Ее глаза. Пронзительно синие, глубокие, манящие, так похожие на... Он тряхнул головой, обводя чужое идеальное лицо критическим взглядом. Вблизи она невероятно красивая, как будто вылепленная талантливым скульптором. Ни одного изъяна. Ровный нос, маленький подбородок, четкие скулы, пухлые, нежные губы. У него возникло странное ощущение, что женщина хочет казаться некрасивой. Нарочно одевается незаметно, прячет волосы, не красит и сжимает губы, не носит бижутерию и не пользуется косметикой. И это настораживало. Замухрышек и лохушек видно за версту. Он их нюхом мог учуять.
– Верно. Я не из агентства. Простите, что ворвалась к вам в дом.
Голос. Ее голос звучал так, что ему хотелось заткнуть уши. То ли знакомый, то ли наоборот какой-то нервирующий. Она говорила по-испански с акцентом. И этот акцент придавал голосу глубины.
– У вас работала Агнес, уволилась на прошлой неделе. Она моя подруга. Мне просто очень нужна работа.
– Я не беру людей с улицы. Как и подруг подруг, сестер подруг, бабушек подруг и так далее. Тем более к своему ребенку.
Протянул руки, чтобы забрать Матео, но тот заерзал у незнакомки и уклонился. Это ввело Арманда в ступор. Чертовщина какая-то. Она что ведьма? За секунду зацепила мальчишку. Чем – одному дьяволу известно.
– Медвежонок, иди ко мне. Давай. Иди к папе.
– Нет! – любимое слово Матео. Он отстранился от отца, но тот насильно забрал его. В ответ мальчик начал выкручиваться, хныкать, отпираться, изо всех сил пытаясь вырваться. Уже привычная истерика, которая перейдет в дикие вопли и закончится только через час в лучшем случае.
– У вас есть рекомендации? Опыт работы?
– Нет, нету. Я раньше на такой работе не работала, но я люблю детей и уверена, что справлюсь.
– Не справитесь! Матео – сложный ребенок, и ему требуется особый подход. Мне нужны люди с дипломом и педагогическим образованием, а не…
Осмотрел ее с ног до головы. Придраться особо не к чему. Наверное, так и должны одеваться няни.
– Но вы ищите няню уже больше года, и никто у вас не задерживается. Дайте мне шанс. Я понравилась мальчику. Вы же видите!
Наглая, смотрит прямо в лицо, и ему хочется отвернуться, потому что цвет ее глаз озадачивает. Они слишком синие, слишком. И напоминают ему те, другие. О которых надо бы уже забыть.
– Вам пора. Рамирес проведет вас к двери.
Отвернулся от женщины и пошел в сторону игровой, удерживая сына на руках. Снова зазвонил сотовый. Арманд чертыхнулся и прижал телефон к уху, второй рукой пытаясь удержать извивающегося ребенка.
– Да! – рявкнул в сотовый.
– Это Васко. Я возьмусь за ваше дело. Через час жду вас в своем офисе. Обсудим все детали.
Черт. И где он найдет кого-то, кто побудет с Матео? В эту секунду мальчик таки вырвался и побежал следом за незнакомкой. Догнал ее и схватил за юбку. Женщина обернулась, и он ожидал увидеть привычное раздражение, с которым многие смотрели на тяжелохарактерного Мати, но не она. Эта улыбнулась, присела на корточки и позволила Матео снова снять с себя очки. Порылась в сумочке, достала еще одни и надела на себя. Потом помахала ему рукой и снова пошла к двери. Ребенок бросился за ней, снова хватая за длинную юбку. Твою ж мать! Ладно. Он возьмет ее на один день. Хуже точно не будет, и Рамирес глаз с них не спустит.
– Эй! Вы!
Женщина обернулась, подождала, пока Альварес ее догонит, и подняла к нему лицо с огромными синими глазами. Сильными вспышками он вдруг увидел себя на дороге, льет дождь, и точно так же на него смотрит Таня. Вот так, задрав лицо, с таким же выражением глаз. Именно поэтому она должна уйти. Сейчас же.
– Меня зовут Нина. Если вы забыли.
Нина… Забавно. Уже во второй раз подумалось ему.
– Это не испанское имя?
– Испанское.
– Но ты не испанка.
– Нет, не испанка.
– Откуда ты?
Словно секунда колебаний. И он сам затаился.
– Из Югославии.
Легкое разочарование, он все же думал, что она из России.
– Останься сегодня с Матео. Я заплачу наличными вечером.
– Вы возьмете меня на работу?
– Нет. Только на сегодня. Я не беру людей с улицы, я уже сказал!
Ее глаза вспыхнули, и ему даже показалось, что в них сверкнула ненависть, но тут же погасла.
– Как угодно сеньору. Спасибо и на этом.
РанееУ него были огромные синие глаза с длинными ресницами, и он тянул ко мне ручки-звездочки и кричал «мама». Я находила его в темной комнате без окон и без дверей в кромешной тьме, хватала на руки, выносила на свет и видела эти глаза. Точно такие же, как и мои. Моя единственная и самая настоящая любовь. Мой сын. Мой сладкий мальчик. Я не могла тебя нафантазировать. Не могла.Меня убеждали, что малыш родился мертвым. А я сама чуть не умерла от заражения крови. Но это они сами чуть не убили меня, когда внесли инфекцию при родах, которые принимали в подвале, чтоб никто из персонала не знал о них. И когда я не смогла родить сама — усыпили. Чтобы потом, едва отошедшую от наркоза, вышвырнуть на стройке.Когда я пришла в себя уже в другой больнице, то громко кричала. Просила вернуть мне ребенка. Меня скрутили, укололи успокоительное и привязали к кровати, затыкая рот кляпом. Потом так делали все время. Задурм
Видеть свое лицо и в то же время не свое, касаться его руками, проводить по щекам кончиками пальцев и понимать, что там я… но этот человек мне незнаком. Красивая, недосягаемая, журнально-киношная. Я такой быть не могу. Такими только где-то в Голливуде бывают.Обернулась на врача – Владимир стоит сзади и улыбается уголком рта.– Нравится?– Не знаю.– Ничего. Надо привыкнуть. Но если измерять ваши черты линейкой, то у вас будет идеальное соотношение всех параметров. Вы – совершеннейшее произведение искусства. Лучшее из всех, что у меня когда-либо получались.Мои волосы струятся по плечам. Длинные, шелковистые, темно-каштановые, почти черные. Трогаю их рукой, там, где были вырваны клочья, ощущаются мелкие капсулки. Нарастили… Красиво. Тряхнула головой, и пышная шевелюра упала мне на глаза. Пахнут шампунем, рассыпаются по пальцам.– С телом тоже работали. Немного, но все же. Увеличили грудь, под
Говорят, люди возвращаются туда, где им было хорошо, или туда, где их любили. Возвращаются через годы, через время, через боль и слезы. Но мне домой не хотелось. У меня даже не было ощущения, что где-то есть мой дом.И не осталось больше иллюзий, я прозрела настолько, что теперь не понимала, почему так долго смотрела на свою жизнь сквозь какие-то радужные очки. На Диму, на семейное счастье… на эфемерных, обещанных от него детей. Я, как тот граф Монте-Кристо, который вдруг понял, что предателями были самые близкие ему люди. У меня было предостаточно времени думать и анализировать, осознавая, какой идиоткой я была и как меня использовали. А когда меня не стало... никто особо не заметил.Васильева Татьяна считалась пропавшей без вести. Ее искали больше года, но так и не нашли.Мне было интересно, я, как тот маньяк, нагло заходила в отделение полиции и, представившись старинной подругой Татьяны, узнавала о том, как продвигаются поиски. Немолодой следователь,
– Ачто не так с моими глазами?– Онислишком синие.И немогу удержаться, чтобы не рассматривать его. Не могу контролировать сильноебиение сердца и кровь, несущуюся по венам. Как плохо я себя знаю. Оказывается,стоило его увидеть так близко, ст
Ямного раз читала о любви к мужчине, к женщине, к родителям, и эта любовь быламне понятна, я ее познала, но никогда не понимала о любви к ребенку и непредставляла, какая она на самом деле эта любовь. Ноедва я взяла свое солнышко на руки, меня начало трясти от этой любви. Онапронизала меня настолько сильно, что я, оглушенная, израненная ею, простостояла и смотрела в синие глаза своего сына, и понимала, что вот она любовь.Самая настоящая, единственная, истинно огромная, непревзойденная, ослепит
Глава8Как яего ненавидела. До чертей, до какого-то адского зуда во всем теле. Что бы он несказал или не сделал – злило и нервировало, сводило с ума. Я не поехала домой,в свою облезлую гостинку, в которой тараканы не водились лишь потому, что я ихтравила каждый день и старалась поменьше там находиться. К черту. Я устала.Хочу на шелковые простыни, хочу к Грозе, хочу домой. В конце концов у менякуплена шикарная вилла на бере
Подскочилна диване, как от толчка, как будто кто-то треснул ребром ладони по затылку.Вокруг темнота кромешная. Тихо очень. Так, что ему слышно собственное дыхание игде-то вдалеке легкие постукивания. Как будто что-то бьется о стену. Если б непроснулся, не услыхал бы. Поднялся на ноги, тряхнул мутной головой, передглазами замельтешило, где-то у ног грюкнула пустая бутылка из-под русскойводки. Пнул ее босой ногой и, морщась от головной боли, направился к двери.Стук продолжал доноситься откуда-то слева. В коридоре темно, пришлось светитьсотовым. Прошел туда и обратно. Прислушался. Внезапно глаза расширились,повернул ручку в комнате Матео, распахнул дверь – мальчик сидел на полу у стеныс крепко закрытыми глазами, он сжимал ладошками виски и ударялс
Тренировкана износ. Вот что хорошо вправляет мозги. Ставит их на место. Ему нужна былатакая вправка, и он мчался в спортзал. Нет, со своими он сейчас тренироватьсяне мог. До суда никак. Приходилось играть с салагами, которые пищали отвосторга, что такой знаменитый футболист, как Альварес, тренируется с ними.
– Тольконе реви, ладно? Я уверен, ты и так выревела все глаза, а я, знаешь ли, немалонад ними работал в свое время. Улыбнуласьсквозь слезы, глядя на изможденное лицо Владимира.– Да,я умер. Но мне там хорошо, уж поверь. Я точно знаю. Поэтому
– Я сейчас скажу банальщину. Ее любят говорить в дешевыхмелодрамах. Если ты смотришь это видеосообщение, то меня уже нет в живых. Я быникогда не писал тебе… если бы не она. Не писал бы, потому что ты ничтожество.Ты не мужчина для меня. Но она…она тебя любит и любила всегда. И сын твой любит.Несмотря на твое скотское отношение к ней. Да что там к ней. К ним обоим. Нихрена из-за карьеры своей дурацкой не видел. За женой психопадочной не смотрел.Несмотря на то, что вы сделали с Таней. Ты… и твоя жена…ее мать. Может быть, тыи не знал. Предполагаю, что не знал… но разве это что-то меняет?
Этобыли странные ощущения, смешанные, дикие по своей силе. Ему хотелосьодновременно и свернуть ей шею, и в то же время схватить обеими руками и жаднорассматривать. Каждую черточку, каждый штрих на ее коже. Рассматривать исравнивать до посинения, пока не убедится, что не сошел с ума. Его челюсти,сжатые до боли, трещали от напряжения. Все мысли в хаосе, пляшут, дергаются,бьются о черепную коробку, отдавая набатом в висках. – КакуюТаню ты ищешь? – спросила с вызовом, задрав подбородок. Ему до че
– Чтос тобой? Кладетголову на плечо, гладит по груди, а его передергивает, и ощущение мерзкое. Хочетсяобнять ее, хочется притянуть к себе, а перед глазами дом этот, расческа, очки. – Такпросто, о суде думаю.
Этобыла неделя рая. Он продлил это безумие на целую неделю. Если бы мог, заперсябы там на месяц, а то и на полгода. Она порывалась уйти. Дня через два,говорила, что ей надо… что надо хотя бы поговорить с Джонни, который вот-вотдолжен был уехать.– Нет.Я не пущу тебя к нему. Говори по телефону. При мне.
– Кудамы едем? – спросила шепотом, чтобы не разбудить Мати. – Водно тихое и очень красивое место. Хочу отдохнуть от всего… и чтоб вы оба былирядом.Быстропосмотрел в насыщенные синие глаза и ощутил прилив адреналина, приливэндорфинов. Как б
Онспециально такой… Это игра. Только сердце замирает и бьется, замирает и бьется.Арманд никогда не был таким с Таней. Точнее, был. Один раз. В том парке счертовым колесом. И все. Потом она видела только циничного зверя-потребителя,который унижал и топтал, понукал и ласкал через унижение. И внутри диссонанс.Как будто меня разорвало на две части. Одна из них Таня, которой сердце и душувырезали тупыми ножницами, а вторая Нина… и они готовы сцепиться насмерть.Сцепиться за него и уродовать друг друга с бешеной яростью. Одна за то, чтовторая предает, трахается с врагом и кончает с ним, а вторая за то, что перваямешает наслаждаться… мешает радоваться и чувствовать эйфорию. Как же сильнохочется забыться, отдаться этому смерчу, позволить закрутить себя
Да, онза ней следил. Как идиот, как мальчишка. Давно с ним такого не творилось. Давноне ощущал себя настолько глупцом. Даже с той… Там было изначально понимание,что у нее есть муж, а здесь чувство собственничества зашкалило с первойсекунды. Как осознание, что не согласится больше на тот же ад, не станет скем-то делить. Он хочет ее себе. Хочет ее. До трясучки и боли в суставах. Такуюмаленькую, беззащитную и любящую его сына, как не любит даже родная мать. Какбудто в этой женщине прятался тот самый идеал, который он искал…как будто в нейживет та Таня, которую он нарисовал в себе на первых встречах и так сильноошибся.
Онисидели за столом рядом… Она и этот ее жених. Альварес до сих пор не понимал,какого хрена позволил привести в дом этого недоноска, который вставлял черезслово английский сленг и явно считал себя остроумным. Ещеникогда им не овладевала такая мрачная, такая черная ревность. От одной мысли,что этот лощенный хлыщ, так похожий на коммивояжёра, протягивает к ней своибелые ручонки и лапает ее роскошные волосы. Кулаки зудели от едкого желаниядвинуть ему по морде, когда он говорил «май дарлинг» и гл